Территория чувств - Елена Ронина

Эмиграция – это сложное состояние, не описать, не передать. И сам перед собой постоянно оправдываешься и кривишь душой в разговорах с другими.

– Да, живём! – это обязательно бодрым голосом. – Ни в чём не нуждаемся! Вот отдыхать ездили в Турцию. А на выходные на автобусе в Амстердам. Да почти даром! Да!

Зачем он всё это рассказывает? Главное, кому? Гоше Кравченко, который уже давно не в Турции, а на Лазурном берегу отдыхает. Или поездка эта в Амстердам. Чёрт его дёрнул туда поехать. Всю дорогу пришлось под зад толкать впереди себя древнюю бабульку И чего той дома не сидится? Передвигается с трудом, почти ничего не слышит.

Это уже было во время его второй поездки, уже пытался завязать новые связи. В голове всё улеглось, систематизировалось, пытался построить в Германии собственный бизнес, надоело быть на побегушках, это с его-то образованием, с его, по мнению других, хорошими мозгами. А почему не заняться поставками в Германию? Вроде возникала на горизонте тема с икрой. Он всё разузнал про таможню, про грузоперевозки, нужно было только найти надежных людей там, на бывшей Родине. И опять мимо, и опять всё не то. Осадок остался надолго. А тянуло-то туда постоянно.

4

До аэропорта ехал на такси, вот тоже черт знает что. Дочерей просить не захотел. Почему? Ведь нельзя сказать, что совсем они стали друг другу чужими людьми. Или возраст у Алексея подошёл, всё его раздражало. Или не мог он им простить Милу, то, что не поддержали его, не позволили отцу найти то, новое счастье. А ведь совсем уже было собрался.

Такси не стал вызывать по телефону; Алексей жил совсем рядом с Плазой, а там такси стоят всегда. Погода прекрасная, это днём станет жарко, и он бы изжарился в своем костюме, а ранним утром ещё свежо, со стороны Рейна дует свежий ветерок, и даже не раздражает грохот трамвая, который через каждые десять минут проносится мимо отеля.

Таксист мгновенно выбежал из машины, увидев импозантного седоватого мужчину в тёмно-сером костюме, катящего чемодан на колесиках. Таксист тут же выхватил чемодан, аккуратно положил его в багажник, удивив Алексея лёгкостью движений, – чемоданчик-то весил прилично, учитывая все банки и подарки. Алексей подал водителю и свой плащ и прошёл к переднему сидению такси.

– Zum Fluglaffen.

– Gut.[1]

Сначала молчали, Алексей смотрел в окно, город стал уже практически родным. Очень зелёный, опять же две реки – Рейн и Рур, а Алексей вырос на речке, ему без воды никак. И хоть и портовый город, но нет той суеты, что царит в прилегающем Дюссельдорфе. И набережная красивее, и даже не спорьте!

– Так и у нас Рейн, и до Дюссельдорфа 20 минут на трамвае. Зато нет этих толп туристов, всё гораздо тише, спокойнее. Магазины всё те же, а зелени сколько! Один Парк воспоминаний чего стоит.

Так Алексей останавливал знакомых, постоянно интересующихся, почему всё же не Дюссельдорф. А сам он привык здесь. Слово «любил» – не подходило. Ему казалось, что он уже давно ничего и никого не любил. Просто ко всему привык. Разве что Зою. Вот её любил, остро скучал, ждал телефонных разговоров, только и она раздражала. Вот ведь кошмар. Климакс это, что ли. Он усмехнулся. Наверное, немного громче, чем нужно было. И сразу отреагировал таксист:

– Домой возвращаетесь, в командировке были?

Да, и никакие 18 лет не могли в нем скрыть советские корни. Вот ведь удивительное дело!

– Вроде того, – неопределённо произнес Алексей. Он сейчас ехал на Родину и практически готов был зачеркнуть эти прожитые в Германии 18 лет.

– Откуда?

– Из Иркутска.

Боже, о чём он говорит, зачем, но почему-то эта фраза сама вырвалась, ему так захотелось, чтобы он действительно был из Иркутска. И всё бы было хорошо. И чтобы была жива Нина и чтобы ждала его сейчас в их небольшом и очень уютном домике на берегу Байкала, а в Германии он бы просто был в командировке. И вот как будто он возвращается домой. Комок подступил к горлу. Зачем это всё? К чему он ввязался в этот никому не нужный разговор. Он и в обычной жизни последнее время неразговорчив, не хватало ещё с таксистом тут в откровенные разговоры вступать.

– А я из Алма-Аты. Не были?

– Нет.

– Поверите, каждую ночь снится. Каждую ночь…

– Давно здесь? – Алексей всё-таки начал расспрашивать.

– Восемь лет. В Дуйсбург переехал полгода назад, до этого в Берлине жил. Да, сложилось так.

Мужчина вёл машину уверенно, всё время следил за дорогой. Алексей очень не любил, когда водитель, разговаривая с пассажиром, всё время на того оглядывается, ловит выражение лица. На дорогу нужно смотреть, эмоции сам додумывай. Этот парень совсем другой. Обстоятельный, хотя и заметно – за рулём уже давно.

– Всё время за баранкой? – Ну, какое ему, Алексею, дело, не хотел же разговаривать. Ан нет, русская речь, и уже оторваться невозможно…

– Так семью кормить нужно было.

– А по профессии кто?

– Военный я. Кадровый военный.

Алексей слегка повернул голову в сторону мужчины. На вид лет 45–48, значит, уехал, как и он, лет в сорок. И до сих пор за рулем. Странно, военный опять же. Эх, сколько перевидал за свою жизнь Алексей чужих переломанных судеб. Кому-то не повезло, кто-то не смог вписаться. Это те, кто не захотел меняться, не захотел учить немецкий язык, жить по другим правилам. Да-да, как это ни обидно звучит! Но всё по русской пословице: «В чужой монастырь со своим уставом не ходят»! А многие полезли, и хамили местному населению, и раздражали тем, что не убирали за собой, что одевались кое-как, не соблюдали тишину и порядок. Да мало ли! Немецкие граждане жили по-другому! Веками. А тут, понимаешь, понаехали… Жалко бывших соотечественников Алексею не было. Эмигрантский круг ведь очень тесен. И все друг про друга всё знали. И завидовали, ох как завидовали, если вдруг у кого что складывалось. А ещё радовались неудачам. И скрывали свои связи, скрывали нещадно. Чтобы кто не воспользовался, чтобы кто удачу не перебил, дорогу не перешёл. Господи, вороньё, одним словом. А водитель почему-то очень нравился Алексею. Красивое открытое лицо, немного восточное, белозубая улыбка, опрятная фланелевая рубашка в крупную клетку, аккуратная стрижка и очень грамотная русская речь. Как же раздражало Алексея это вечное смешение русской и немецкой речи. Ну, уж говори либо так, либо эдак.

– Удивляетесь, что за баранкой? – мужчина усмехнулся. – А мне всё равно. Работаю себе и работаю, домой только спать.

– Что ж, никаких интересов?

– Ни-ка-ких, – раздельно произнес моложавый мужчина, – и меня это абсолютно устраивает. – Он всё же посмотрел на Алексея грустными глазами и усмехнулся: – Вот так вот. Моя жизнь – это работа.

– А семья?

– А семья у меня закончилась. Была и закончилась. У Алексея тут же помутилось в глазах, неужели… но парень спокойно продолжал:

– А мою жену перестал устраивать муж-шофер. Она теперь руководитель клиники. Вон, дом купила в Целлендорфе. Это район такой в Берлине, для богатых. Да Вы не знаете.

Отчего же, Алексей прекрасно знал. Он часто по работе бывал в Берлине, и у его немецкого коллеги как раз-таки дом был в том самом Целлендорфе. Как-то Алексей заезжал к нему по делу. Вообще-то так не принято. И в гости домой немцы не приглашают, а уж с русскими и подавно особой дружбы не водят. Разве что по-соседски. Но здесь и не соседи, и друзья не особые. Но всё же Алексею путем титанических усилий удалось встать на одну планку с немцами. Он работал старшим одного небольшого немецкого производства. Вообще-то должность тянула на главного инженера. Но вот тут как раз сказывалось отношение к эмигрантам. А что, удобно, высокую зарплату платить не нужно, а выполнять такой сотрудник станет всё и даже больше. Никогда бы он не получил более высокой должности, тут только свои кадры. Опыт и образование Алексея ценили, он пользовался заслуженным уважением. Он это знал, хотя и говорил по-немецки косноязычно, и не всегда попадал своими манерами в унисон с немецкими. Да и использовали его, он это знал. Всё знал. И должность главного инженера не предлагали и не предложат никогда, и зарплаты у него такой не будет, и это понятно, хотя ответственность и обязанности на его должности были соизмеримы с инженерскими.

Алексей научился смиряться и быть довольным, и не завидовать. Но, видимо, его нынешний статус всё же соответствовал немецким представлениям о статусе высоком, и его можно было позвать домой. Естественно, не на бокал пива, а посмотреть мебель, которую берлинский коллега собирался продавать. До Целендорфа Алексей доехал на рейсовом автобусе. Вышел у вокзала, и сразу его захватил вид спокойной и величественной Германии. Небольшие, но очень красивые дома, не новомодные коттеджи, построенные из фанеры, а каменные старинные особняки, увитые плющом и диким виноградом, пение птиц, совсем другой воздух, не то что в центре Берлина. «Да, – подумалось тогда Алексею, – вот такого у него не будет никогда, хоть убейся». Немцы не допустят, да и правильно. Должен же где-то оставаться их мир, где они действительно дома и только среди своих. Господин Гросс занимал не целый дом, всего лишь этаж, но всё равно это уже был совершенно другой уровень жизни. Подъезд, расписанный под Альфонса Муху, мраморные колонны – всё это сразу ставило любого пришедшего на подобающее место, чтобы не сомневался: кто хозяин и кто ты. Подобных подъездов много в старинных особняках Берлина в районах Фазаненштрассе, Софиенплац. Входишь в такой дом и, вместо того чтобы подняться по лестнице на нужный тебе этаж, застываешь от восторга и начинаешь рассматривать витиеватую лепнину, мраморные скамьи, великолепную роспись. И немцы всё это тщательно берегут, реставрируют, не жалеют на это ни сил, ни средств.