Булат Окуджава - поэтический сборник - Булат Окуджава

...Пятеро голодных сыновей и дочек. Удар ножа горяч как огонь. Вобла ложилась кусочек в кусочек по сухому кусочку в сухую ладонь.

Нас покачивало военным ветром, и, наверное, потому плыла по клеенке счастливая жертва навстречу спасению моему.

1957

x x x

А.Ш.

Нева Петровна, возле вас - все львы. Они вас охраняют молчаливо. Я с женщинами не бывал счастливым, вы - первая. Я чувствую, что - вы.

Послушайте, не ускоряйте бег, банальным славословьем вас не трону: ведь я не экскурсант, Нева Петровна, я просто одинокий человек.

Мы снова рядом. Как я к вам привык! Я всматриваюсь в ваших глаз глубины. Я знаю: вас великие любили, да вы не выбирали, кто велик.

Бывало, вы идете на проспект, не вслушиваясь в титулы и званья, а мраморные львы - рысцой за вами и ваших глаз запоминают свет.

И я, бывало, к тем глазам нагнусь и отражусь в их океане синем таким счастливым, молодым и сильным... Так отчего, скажите, ваша грусть?

Пусть говорят, что прошлое не в счет. Но волны набегают, берег точат, и ваше платье цвета белой ночи мне третий век забыться не дает.

1957

x x x

Не бродяги, не пропойцы, за столом семи морей вы пропойте, вы пропойте славу женщине моей!

Вы в глаза ее взгляните, как в спасение свое, вы сравните, вы сравните с близким берегом ее.

Мы земных земней.

И вовсе к черту сказки о богах! Просто мы на крыльях носим то, что носят на руках.

Просто нужно очень верить этим синим маякам, и тогда нежданный берег из тумана выйдет к вам.

1957

ВАНЬКА МОРОЗОВ

А.Межирову

За что ж вы Ваньку-то Морозова? Ведь он ни в чем не виноват. Она сама его морочила, а он ни в чем не виноват.

Он в старый цирк ходил на площади и там циркачку полюбил. Ему чего-нибудь попроще бы, а он циркачку полюбил.

Она по проволоке ходила, махала белою рукой, и страсть Морозова схватила своей мозолистой рукой.

А он швырял большие сотни: ему-то было все равно. А по нему Маруся сохла, и было ей не все равно.

Он на извозчиках катался, циркачке чтобы угодить, и соблазнить ее пытался, чтоб ей, конечно, угодить.

Не думал, что она обманет: ведь от любви беды не ждешь... Ах Ваня, Ваня, что ж ты, Ваня? Ведь сам по проволке идешь!

1957

ГОЛУБОЙ ШАРИК

Девочка плачет: шарик улетел. Ее утешают, а шарик летит.

Девушка плачет: жениха все нет. Ее утешают, а шарик летит.

Женщина плачет: муж ушел к другой. Ее утешают, а шарик летит.

Плачет старушка: мало пожила... А шарик вернулся, а он голубой.

1957

ВЕСЕЛЫЙ БАРАБАНЩИК

Встань пораньше, встань пораньше,

встань пораньше, Когда дворники маячат у ворот. Ты увидишь, ты увидишь

как веселый барабанщик в руки палочки кленовые берет.

Будет полдень, суматохою пропахший, звон трамваев и людской водоворот, но прислушайся - услышишь,

как веселый барабанщик с барабаном вдоль по улице идет.

Будет вечер - заговорщик и обманщик, темнота на мостовые упадет, но вглядись - и ты увидишь,

как веселый барабанщик с барабаном вдоль по улице идет.

Грохот палочек... то ближе он, то дальше. Сквозь сумятицу, и полночь, и туман... Неужели ты не слышишь,

как веселый барабанщик вдоль по улице проносит барабан?!

1957

ТАМАНЬ

Год сорок первый. Зябкий туман. Уходят последние солдаты в Тамань.

А ему подписан пулей приговор. Он лежит у кромки береговой, он лежит на самой передовой: ногами - в песок,

к волне - головой.

Грязная волна наползает едва приподнимается слегка голова; вспять волну прилив отнесет ткнется устало голова в песок.

Эй, волна!

Перестань, не шамань: не заманишь парня в Тамань...

Отучило время меня дома сидеть. Научило время меня в прорезь глядеть. Скоро ли - не скоро, на том ли берегу я впервые выстрелил на бегу.

Отучило время от доброты: атака, атака, охрипшие рты... Вот и я гостинцы раздаю-раздаю... Попомните

трудную щедрость мою.

1958

x x x

Не вели, старшина, чтоб была тишина. Старшине не все подчиняется. Эту грустную песню

придумала война... Через час штыковой начинается.

Земля моя, жизнь моя,

свет мой в окне... На горе врагу улыбнусь я в огне. Я буду улыбаться, черт меня возьми, в самом пекле рукопашной возни.

Пусть хоть жизнь свою укорачивая, я пойду напрямик в пулеметное поколачиванье, в предсмертный крик.

А если, на шаг всего опередив, достанет меня пуля какая-нибудь, сложите мои кулаки на груди и улыбку мою положите на грудь. Чтоб видели враги мои

и знали бы впредь, как счастлив я за землю мою умереть!

...А пока в атаку не сигналила медь, не мешай, старшина, эту песню допеть. Пусть хоть что судьбой напророчится: хоть славная смерть,

хоть геройская смерть умирать все равно, брат, не хочется.

1958

x x x

Я ухожу от пули,

делаю отчаянный рывок. Я снова живой

на выжженном теле Крыма. И вырастают

вместо крыльев тревог за моей человечьей спиной

надежды крылья. Васильками над бруствером

уцелевшими от огня, склонившимися

над выжившим отделением, жизнь моя довоенная

разглядывает меня с удивленьем. До первой пули я хвастал:

чего не могу посметь? До первой пули

врал я напропалую. Но свистнула первая пуля,

кого-то накрыла смерть, а я приготовился

пулю встретить вторую. Ребята, когда нас выплеснет

из окопа четкий приказ, не растопчите

этих цветов в наступленье: пусть синими их глазами

глядит и глядит на нас идущее за нами поколенье.

1958

ДО СВИДАНИЯ, МАЛЬЧИКИ

Ах, война, что ж ты сделала, подлая: стали тихими наши дворы, наши мальчики головы подняли повзрослели они до поры, на пороге едва помаячили и ушли, за солдатом - солдат... До свидания, мальчики!

Мальчики, постарайтесь вернуться назад.

Вы не прячьтесь, вы будьте высокими, не жалейте ни пуль, ни гранат. И себя не щадите вы!

И все-таки постарайтесь вернуться назад.

Ах, война, что ж ты, подлая, сделала: вместо свадеб - разлуки и дым, наши девочки платьица белые раздарили сестренкам своим. Сапоги - ну куда от них денешься? Да зеленые крылья погон... Вы наплюйте на сплетников, девочки. Мы сведем с ними счеты потом.

Пусть болтают, что верить вам не во что, что идете войной наугад... До свидания, девочки!

Девочки, постарайтесь вернуться назад.

1958

x x x

Сто раз закат краснел, рассвет синел, сто раз я клял тебя, песок моздокский, пока ты жег насквозь мою шинель и блиндажа жевал сухие доски.

А я жевал такие сухари! Они хрустели на зубах, хрустели... А мы шинели рваные расстелим и ну жевать.

Такие сухари!

Их десять лет сушили, не соврать, да ты еще их выбелил, песочек... А мы, бывало, их в воде размочим и ну жевать, и крошек не собрать.

Сыпь пощедрей, товарищ старшина! Пируем - и солдаты и начальство... А пули?

Пули были. Били часто. Да что о них рассказывать,

война.

1958

САПОЖНИК

Кузьма Иванович - сапожник ласковый. Он сапоги фасонные тачает. А черный молоток его, как ласточка, хвостом своим раздвоенным качает.

Он занят целый день поклонами, тот молоток. Он по подметкам метит. А к вечеру - все гвоздики поклеваны, все сапоги починены на свете.

Я слышу рассуждения домашние, когда над головою свет потухнет: кто носит сапоги - пускай донашивает... А сам Кузьма Иваныч носит туфли.

Постукивает под крыльцом, позевывает и постепенно понимает вроде, что ну их к черту, сапоги кирзовые... А сапоги фасонные не в моде.

Кузьма Иванович, ступай на пенсию: есть фабрики - военных обошьют. Но пусть война останется за песнею. А ласточке твоей пора на юг.

Она хвостом своим качнет раздвоенным, из рук твоих натруженных рванется и полетит над грозами, над войнами... А ты сиди и жди. Она вернется.

1958

ИСКАЛА ПРАЧКА КЛАД

На дне глубокого корыта так много лет подряд не погребенный, не зарытый искала прачка клад.

Корыто от прикосновенья звенело под струну, и плыли пальцы, розовея, и шарили по дну.

Корыта стенки как откосы, омытые волной. Ей снился сын беловолосый над этой глубиной.

И что-то очень золотое, как в осень листопад... И билась пена о ладони искала прачка клад.

1958

ПЕСЕНКА О КОМСОМОЛЬСКОЙ БОГИНЕ

Я смотрю на фотокарточку: две косички, строгий взгляд, и мальчишеская курточка, и друзья кругом стоят.

За окном все дождик тенькает: там ненастье во дворе. Но привычно пальцы тонкие прикоснулись к кобуре.

Вот скоро дом она покинет, вот скоро вспыхнет гром кругом, но комсомольская богиня... Ах, это, братцы, о другом!

На углу у старой булочной, там, где лето пыль метет, в синей маечке-футболочке комсомолочка идет.

А ее коса острижена, в парикмахерской лежит. Лишь одно колечко рыжее на виске ее дрожит.

И никаких богов в помине, лишь только дела гром кругом, но комсомольская богиня... Ах, это, братцы, о другом!

1958

x x x

Е.Рейну

Из окон корочкой несет поджаристой. За занавесками - мельканье рук. Здесь остановки нет, а мне - пожалуйста: шофер в автобусе - мой лучший друг.

А кони в сумерках колышут гривами. Автобус новенький, спеши, спеши! Ах, Надя, Наденька, мне б за двугривенный в любую сторону твоей души.