Наша амнистия - Ф. Кон

На свидании с Анной я ей указал на это затруднение.

— Исходящий номер достанем, — сказала она бодра. — Вит в тюрьме узнает номера последних бумаг, а там накинем сотню-другую, и исходящий подойдет. Меня смущает другое: не нравится мне проект заблаговременной посылки бумаги. Надо действовать врасплох, не дать смотрителю ни на секунду одуматься. Я уже придумала, как это сделать. Тут пригодится приобретенное вами в ссылке знание русского языка. За час до прихода нашего «ротмистра» в тюрьму вы от имени обер-полицмейстера отдадите по телефону распоряжение все приготовить, предупредив смотрителя, что бумагу ему лично вручит ротмистр. Так будет надежнее, — добавила она в заключение.

Мы приступили к обсуждению других вопросов.

На следующий день Анна должна была снестись с представителями портных и мобилизовать нужное количество опытных и надежных «работников и работниц иглы».

Гораздо труднее был вопрос о том, кого привлечь в качестве полицейских и, в особенности, кого назначить «ротмистром».

Вопрос осложнялся тем, что дело происходило в Польше, где даже хорошо владевшие русским языком говорили с польским акцентом.

Мы наметили одного бывшего офицера.

На следующий день я побывал у него. Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего.

— Что вы, это несомненный провал! Я кончать самоубийством не собираюсь. Ни за что!

Обескураженный этим ответом, я направился к Юру, о котором мы накануне только вскользь упомянули в беседе.

Я вкратце рассказал ему, в чем дело. Он заволновался.

— Десять человек, говорите? Верная смерть? Вот что делают, мерзавцы.

Я терпеливо выслушал все восклицания, полагая, что он в конце концов перейдет к сути моего предложения. Но на его воображение больше подействовало сообщение о предстоящей казни десяти человек, чем проект их спасения. Он все повторял:

— Десять человек... Десять человек...

Я перебил его:

— Их можно спасти. Согласны принять в этом участие?

— Пойду, на все пойду! Мерзавцы!..

Я объяснил ему, какая роль возлагается на него. Он не возражал.

— А как вы с русским языком?

— Плохо.

Он перешел на русский язык. С построением фраз еще можно было мириться, но акцент... И тем не менее, за отсутствием другого подходящего кандидата, пришлось остановиться на нем.

Впоследствии, для того чтобы как-нибудь оправдать этот предательский акцент, мы вновь испеченного «жандармского ротмистра» сделали нерусским и наименовали его «бароном фон-Будбергом», а «знаток» русского языка заставил его зазубрить несколько фраз, которыми ему предстояло щеголять при исполнении столь необычных для него служебных обязанностей.

И смешно и грустно было слушать, как он мучился, чтобы правильно и внушительно произнести панически действующее на нижестоящих чинуш слово «пошевеливайтесь».

— Ударение на четвертом слоге от конца! — восклицал он с недоумением. — Никогда я не смогу этого выговорить. 

 По внешнему виду Юр вполне подходил к роли «ротмистра»

Но зато по своему внешнему виду он вполне подходил к предназначенной ему роли: широко в обе стороны расчесанная борода, очки в золотой оправе... Я взглянул на Юра и представил его в синем жандармском мундире с погонами, аксельбантами, даже с орденом Станислава в петличке. Он подходил, вполне подходил.

Надо было подумать о «конвое», и я отправился к Анне.

Назначение «старшого» имело не меньшее значение, чем назначение «ротмистра». В то время как «ротмистр» будет иметь дело только с тюремным начальством, «старшой» должен наблюдать, чтобы при сношениях «нижних чинов» под его управлением с тюремными надзирателями и стоящими на часах солдатами были соблюдены все формы.

Роль «ротмистра» была в том отношении легче роли «старшого», что он имел дело с смотрителем тюрьмы, то есть с чином ниже, в то время как отношения между «конвоирами» и находившимися в тюремном замке надзирателями и часовыми были отношениями равных к равным. Мало того, у «ротмистра» не должно быть никаких отношений с намеченными к увозу заключенными, а «конвоирам» предстояло при их приемке обращаться с ними не лучше, чем обращаются неподдельные конвоиры.

Но в данном случае мы с Анной действовали наверняка. Мы знали подходящего человека. Это был товарищ Марцелий. Спокойный, стойкий, уравновешенный, находчивый, сознательный революционер, уже не раз в минуты опасности проявлявший полное хладнокровие, он вполне годился для этой ответственной и опасной роли. Явившись по нашему зову, он, не перебивая, выслушал нас, обстоятельно расспросил обо всем, что ему в плане казалось неясным, а затем, без всякой рисовки, спокойно заявил:

— Согласен.

Вместе с ним в этот же день мы наметили будущих «конвоиров», вызвали их, договорились. Рабочие по-рабочему отнеслись к нашему предложению:

— Надо выручить. Согласны.

Только «Лысый», увлекающийся, стремительный, уже перед самым уходом потребовал:

— Одно условие, товарищи: после увоза я буду внутри кареты и первый объявлю, что мы увозим их на свободу.

Подготовка подвигалась вперед.

Я снесся с нашей военной организацией, и она немедленно выделила офицера-инструктора, который должен был в самый короткий срок обучить будущих «конвоиров» да и самого «ротмистра» всему, что по военной линии им может понадобиться, и перед самой отправкой проверить, нет ли какого изъяна в форме. Мы знали о провалах из-за несоблюдения установленной формы и заранее приняли меры, чтобы с этой стороны полностью себя обезопасить.

Инспектору я велел явиться на квартиру, куда должны были собраться все его будущие питомцы, и в этот же вечер, придя на эту квартиру для проверки, все ли в порядке и движется ли дело, я был свидетелем единственной в своем роде муштровки.

И инструктор и все инструктируемые, без сапог — кто босиком, кто в одних носках, чтобы не производить никакого шума, — по команде то поворачивались, то сдваивали ряды, то шагали гуськом, один за другим, то строились по-двое, по-четверо. Все это проделывали молча, сосредоточенно, и только полушопотом произносимая команда нарушала тишину. Мое появление на несколько минут прервало занятия. Офицер-инструктор до такой степени проникся своей ролью, что скомандовал:

— Смирно!

Но тут же спохватился и под дружный хохот всех участников муштры поправился:

— Нет, нет. Вольно!

Не утерпела и Анна. И она явилась проверить, как идет учение. Офицер нас успокоил:

— Превосходно усваивают. Прямо диву даешься.

Эта сторона дела была налажена.

Инструктор и все инструктируемые, без сапог — кто босиком, кто в одних носках, — маршировали по комнате.

Мы с Анной удалились. Я взял ее под руку, и мы, ничем не отличаясь от сотен встречавшихся нам воркующих парочек, направились к ней на квартиру, не вызывая никакого сомнения у рассыпанных по всему городу солдат, у полицейских и жандармских обходов.

На квартире Анны мы еще раз подробно проверили, что уже сделано, что еще предстоит сделать.

Бумагу с перечислением имен, отчеств и фамилий всех заключенных за подписью обер-полицмейстера изготовляло наше паспортное бюро. Завтра мы получим ее. Остановка лишь за исходящим номером и за датой отправления, которые должны быть написаны теми же чернилами и тем же почерком, что и подпись обер-полицмейстера. Запрос относительно очередных исходящих номеров уже передан в тюрьму, и с этим задержки не будет.

Бумагу эту вручит «фон-Будберг», а я за час до прихода наших в тюрьму от имени обер-полицмейстера передам по телефону приказ смотрителю о подготовке заключенных к отправке. Получив такой приказ от «самого Майера», смотритель не станет его проверять. К тому же я ему скажу, что письменное требование об отправке будет вручено ему лично жандармским ротмистром.

На этом мы окончательно остановились.

Обмундирование и вооружение заказано и будет доставлено на следующий день на ту квартиру, из которой отправится в тюрьму отряд мнимых полицейских.

В отношении военной выправки от полицейских требовалось гораздо менее, чем от жандармов; приготовить полицейскую форму тоже было легче, чем жандармскую. А так как, по наведенным нами справкам, случаи конвоирования полицейскими смертников были в цитадели довольно часты, то мы и остановились на том, чтобы преобразить наших товарищей не в жандармов, а в полицейских. Было учтено и то, что рабочим тоже легче будет разыграть роль городовых, чем жандармов.

Предстояло решить вопрос о квартире. Это была нелегкая задача.

Квартира, из которой выходят десять полицейских во главе с жандармом, неизбежно должна обратить на себя внимание не только жильцов всех соседних квартир, но и всего околотка. Скрыть от населения Варшавы факт увоза десяти смертников из тюрьмы власти не смогут, если бы даже и захотели. А как только по городу разнесется весть об увозе их поддельными полицейскими, нетрудно будет сопоставить этот факт с уходом из квартиры неизвестно откуда и как появившихся в ней полицейских.