Афанасий Фет - Михаил Сергеевич Макеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Видимо, намерение лечить эти не известные нам «болезни», не помешавшие Шеншину прожить ещё более тридцати лет, и привело его в немецкое захолустье. Поскольку свободных номеров в гостинице не оказалось, его по тогдашнему обыкновению поселили в доме Беккеров. Вероятно, достаточно быстро постоялец стал почти членом семьи; во всяком случае с Иоганном Фётом и Эрнстом Беккером у него сложилась едва ли не дружба. Отношения же с Шарлоттой превратились в любовные. О том, как между ними возникло чувство, как протекал роман, как возникла идея бегства, как они смогли обмануть бдительность родни Шарлотты, нет никаких достоверных сведений, и фантазировать на эту тему мы не будем. Предположительно решение бежать было связано с отсутствием шансов на получение развода от Фёта обычным путём. И 19 сентября (1 октября)[2] 1820 года влюблённая пара покинула Дармштадт, оставив письма с объяснением произошедшего, извинениями и просьбами к отцу благословить новый союз (они были «найдены Эрнстом в незапертой Вашей (Шеншина. — М. М.) комнате»5). Письма, вероятно, содержали и обещание возместить моральный ущерб мужу и семье Шарлотты. Её дочь Лина осталась с отцом и дедом. Проехав через Польшу (у Шарлотты в памяти навсегда запечатлелись знаменитые соляные копи в Величке), парочка в сопровождении верного камердинера Шеншина, Ильи Афанасьевича, прибыла в Орловскую губернию, в поместье Козюлькино, вскоре переименованное хозяином в Новосёлки.
Этот поступок, даже если сделать скидку на то, что совершили его потерявшие голову от безумной страсти влюблённые, выглядит фантастически опрометчивым, в особенности со стороны Шеншина. Привезти из Германии чужую беременную жену, которая родит ребёнка уже в России, означало получить серьёзные проблемы, которые бегство не только не разрешало, но чрезвычайно усложняло. На успешные переговоры с оскорблённым мужем они, видимо, не надеялись. Дождаться родов в Германии означало оставить Фёту обоих детей — непереносимая ситуация для Шарлотты. Возможно, они считали, что своим бегством поставят Фёта в положение, в котором ему не удастся избежать развода. Если добиться его быстро, то можно заключить брак ещё до того, как родится ребёнок. Такой план выглядит чрезвычайно авантюрно и рискованно. В нём был изначальный изъян — любовники переоценили имевшееся в их распоряжении время (возможно, они ошибались относительно сроков беременности Шарлотты и одновременно не учли медлительность, с которой всё делается в России) и готовность оскорблённого супруга идти на компромисс.
Реакция Иоганна Фёта на бегство Шарлотты была естественной: он пришёл в ярость. Он написал не одно письмо с упрёками и угрозами, требуя личной встречи с обидчиком для объяснений и, возможно, дуэли. Чего он добивался, точно не известно; скорее всего, требовал возвращения жены с ребёнком.
Семья Беккер, тоже понёсшая серьёзный моральный урон, тем не менее с самого начала заняла более трезвую позицию. В письме, написанном непрошеному «зятю» 7 (19) октября 1820 года, то есть практически сразу после бегства Шеншина с Шарлоттой, видно желание разрешить ситуацию, как можно меньше повредив дочери и её детям. Отец объявляет её невинной жертвой, к которой семья не потеряла ни капли любви и уважения («Крайне жалкое положение доброй, бедной и любимой моей дочери Шарлотты заслуживает, конечно, великих уважений, которые сохраняю я в отеческом сердце. <...> Мы, напротив, сохраним навеки к ней чистейшую любовь и почтение за превосходные её качества, ибо вынужденное преступление не может их уничтожить одним ударом»6), которая доведена до нынешнего состояния злокозненными манипуляциями похитителя («Все, знающие с малолетства сию и всеми любимую женщину, утверждают, что употреблением ужаснейших и непонятнейших средств прельщения лишена она рассудка и до того доведена, что без предварительного развода оставила своего обожаемого мужа Фёта и горячо любимое дитя, бросила престарелого и больного отца своего, к которому была привязана узами природы, любви и благодарности столько, что часто жертвовала своим здоровьем, сохраняя и услаждая жизнь его, наконец, покинула отцовский дом, место рождения, для того, чтоб ехать в дальние страны с посторонним человеком, которого знала она только несколько месяцев»7). Вся вина возлагалась на Шеншина (по утверждению Беккера, «человека распутного, закоренелого в пороках»8), являющегося единственным виновником происшедшего:
«Добрый и благородный человек, если он в здравом рассудке, не сделал бы того. Вы увезли дочь мою и при том беременную... Вы учинили сию чрезвычайную несправедливость против невинных и добрых людей, которые, свято уважая божеские законы и семейственные связи, не могли согласиться на Ваше буйное и бесстыдное желание разрушать оныя. <...> Мы приняли Вас как больного иностранца в свой дом с искренностию и любовью и поступали как с старинным другом, не предполагая, что согреваем в груди своей ядовитую змею, которая вместо благодарности уязвит нас жестоко и неизлечимо»9.
Однако в том же послании выражалась готовность способствовать разводу и последующему браку при непременном условии выполнения тех материальных обещаний, которые дал Шеншин в своём письме. Угрожая едва ли не уголовным преследованием и опираясь на свою сильную позицию отца, без разрешения которого невозможен новый брак, а без посредничества — развод, Беккер не требовал возвращения дочери:
«Если Вы думаете, что не нужно Вам согласия моего на брак с Шарлоттою, если Вы не исполните обещания, мне письменно данного, то не остаётся мне иного делать, как принесть на Вас жалобу присутственным местам российского государства с пожертвованием даже всего нашего имущества. Наш великий герцог охотно подкрепит нашу просьбу письмом своим к императору Александру и к матери его, вдовствующей императрице, а принцесса Вильгельмина Луиза к сестре своей, императрице Елисавете Алексеевне. Мы уверены, что российское правительство не оставит без наказания такой дерзости, в чужих краях учинённой, и для великой нации столь поносной. Не почитайте сего за безрассудную угрозу, а за обдуманное намерение — единственное средство к защите и спасению бедной моей дочери. Весь Дармштадт, все члены двора знают и почитают мою Шарлотту, теперь столь несчастную, образцом добродетели и благочестия. Им всем известно, что сия добрая дочь жертвовала всеми удовольствиями молодости и даже здоровьем для бедного отца своего, которого прихоти сносила с ангельским терпением. Вы обязаны сохранением своей жизни Шарлотте и нашей к ней любви. В противном случае сидели б Вы теперь в тюрьме и размышляли б о великости Вашего преступления»10.
Шеншин, получивший это письмо, скорее всего, в конце октября или самом начале ноября, ощущал себя в последней крайности, возможно, уже столкнувшись с непримиримой позицией Фёта, его несогласием на развод, и был рад прибегнуть к посредничеству Беккера,