Смерть Ленро Авельца - Кирилл Валерьевич Фокин

просто не отключили аппарат? Зачем потребовалось мучить старика, заставлять его страдать несколько часов подряд?.. Это похоже не на заказное убийство. Это больше смахивает на личную месть. Кто-то настолько ненавидел Сартаджа, что хотел не просто убить – замучить до смерти и оставить время это осознать.

Не знаю, как вам, а мне на ум приходит одно имя.

Один человек из всех, кого я знаю, способен на такое. Он один имел и неограниченные ресурсы, и возможность, и – главное – мотив убить Сартаджа особо изысканным способом. Он хотел не просто избавиться от него, а жаждал отомстить за преступление, совершённое давным-давно. Так давно, что все уже трижды забыли, и только он всё помнил и не простил.

Ленро Авельц.

Это настолько на него похоже, что у меня практически нет сомнений. Двадцать с лишним лет назад Ленро Авельц – молодой, только вернувшийся из Москвы, – был назначен председателем комитета Генассамблеи по делам религий. Он сразу заявил о своей позиции в отношении государственного ислама в Пакистане, и спустя три недели его попытались убить. На территорию штаб-квартиры проник боевик мусульманской секты рахибов и трижды выстрелил в Авельца.

Ему не хватило меткости. Два раза он промахнулся, а третьим выстрелом повредил Ленро левую ногу. Боевика застрелили, а Ленро скоро поправился, но после этого случая у него разыгралась паранойя, и с тех пор он нигде не появлялся без целого батальона охраны. (Отчасти этому способствовал мой отец, который убедил Ленро, что его жизнь в опасности.)

Его паранойя то слабела, то усугублялась. Чувство юмора несколько смягчало её эффект: он мог и один выйти на улицу, но боялся не убийц, а приступа панической атаки. Ленро страдал. Ему советовали обратиться к психиатрам, но мне кажется, ему отчасти нравилось своё состояние. Оно вроде как добавляло в его жизнь некоторый экстрим.

И всё же оправиться от того покушения он так и не смог. Выйдя из больницы, он узнал о самоубийстве Евангелины Карр – своей подруги и первой возлюбленной, и последовавший шок окончательно выбил его из колеи.

В своих «Воспоминаниях» он достаточно подробно описывает эти события. Порой острит, но правда состоит в том, что Ленро было очень и очень плохо. Этот шрам остался с ним. Не случайно он попросил моего отца с предельной жёсткостью отнестись к рахибам. Всю секту, а не только её боевое крыло, признали террористической. Даже людей, которые ничего не знали о подпольных акциях и попали в лапы сектантов по глупости, – всех классифицировали как террористов и арестовали. Многих убили при задержании – и больше пострадало невинных, обманутых рахибами, чем настоящих боевиков. Их отправляли в тюрьмы, и никто не предложил им помощи или реабилитации, потому что благодаря просьбе Авельца их рассматривали как соучастников, а не как пострадавших.

После расправы над рахибами все думали, что дело закрыто. Официально заказчиками покушения назвали лидеров секты, но сам Ленро, как выяснилось, придерживался иного мнения. В «Воспоминаниях» он пишет, что настоящим заказчиком покушения являлся Сартадж Биджарани. Тем страннее выглядит ситуация, ведь Ленро неоднократно потом встречался с Сартаджем. С трудом могу поверить, зная Ленро, что он имел хоть какие-то, пусть косвенные, доказательства причастности Сартаджа – и не использовал их в своей войне с Пакистаном.

Ленро упоминает об этих встречах вскользь и замечает, что вынужден был это скрывать, что того требовали его «интересы»… На удивление на него не похоже. Я не обсуждала это с отцом и не знаю, говорит ли он правду. Но угроза, которой он заканчивает рассказ про Сартаджа, звучит недвусмысленно.

И принимая во внимание, каким сложным путём убийца подобрался к Сартаджу и как заставил его страдать, в предсмертных муках перебирая в голове имена врагов, чтобы хоть на секунду вспомнить имя – Ленро Авельц… И ужаснуться не от боли, а от осознания того, что Ленро, спустя столько лет, до тебя дотянулся. Увидеть в темноте, услышать шорох – неужели он здесь, неужели призрак Авельца в этой комнате? И тихий язвительный хохот, и его презрительная ухмылка…

Конечно, имея такой мотив, Ленро мог спланировать убийство. Подкупить не только охрану Сартаджа и медперсонал, но и военную разведку, и само правительство. Такой масштабный план ради столь мелкой цели… Немногие на такое вообще способны.

А Ленро способен. Он бы и сделал.

Я без сомнений назвала бы его убийцей Сартаджа – пусть и подозрительна та часть его мемуаров…

Вот только Ленро Авельц мёртв.

Его убили два с половиной года назад – я, вместе с его женой Моллиандой, лично опознала тело.

Он мёртв. Мёртв, сколь бы невозможным это ни казалось. Как бы ни хотелось мне верить в обратное.

Этот архив собран из трёх источников. Это общедоступная информация из Сети, это интервью для документального фильма, находящегося в работе, и это материалы Особого комитета. Люди, верные моей семье и не забывшие добро, которое им сделал мой отец, помогли и предоставили к ним доступ.

Это моё личное расследование его смерти. Моя личная попытка докопаться до правды, обречённая, наверное, на провал. В этом весь Ленро – с ним никогда нельзя быть уверенной. Даже столь однозначная вещь, как смерть, вызывает сплошные вопросы.

…Когда я вышла из комы, то первое, что увидела – цветы. Фиолетовые, розовые и алые, жёлтые и тёмно-синие – они заполняли всю мою палату, и от обилия пыльцы я закашлялась. Эти цветы, как я узнала от врача, мне прислал Ленро Авельц. Вместе с ними он оставил записку – не знаю, стоит ли её здесь приводить и имеет ли она отношение к делу. Может, если пойму, что без неё не обойтись… В конце концов, когда дело касается Ленро, никогда не знаешь, что в действительности является важным.

Я любила его. Я любила его раньше, но после того, как чуть не погибла из-за него – а он с предельной (притворной?) честностью сознаётся, что понимал, что рискует моей жизнью, – я его возненавидела. Мне показалась, я совершила ошибку, когда увидела в нём что-то человеческое.

Под кожей рептилии, я думала, скрывается душа. Но я ошиблась. Рептилия есть рептилия, змея сбрасывает кожу, но остаётся змеёй. Ленро и глазом не моргнул, когда меня – свою возлюбленную, как сам пишет, – был вынужден использовать, чтобы остановить моего отца. Тогда, очнувшись после шести месяцев комы и едва разобравшись в произошедшем, я возненавидела его.

Но наша недавняя встреча, столь ужасно предшествовавшая его смерти, разбудила воспоминания. Шарм его неискренней улыбки снова опьянил меня. Пока этого не случилось и