Мечты посуточно. Истории обыкновенного безумия - Арслан Сирази
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С тяжелым сердцем Ковалев наощупь разыскивал вещи – трусы, брюки, рубашка, носок, еще один где-то, ах да, вот валяется.
Все вроде бы, готов. Пора. Ковалев бросил последний взгляд на Регину. Даже не шевельнулась. Из-под одеяла соблазнительно виднеется голая ляжка. Член привстал. Нет, надо уходить.
Развернулся и вышел в коридор. В темноте попались ботинки, ноги уже сунулись в их горла, да не удержали. Левую ногу куда-то повело, Ковалев рухнул на пол. Попытался сдержать дыхание, прислушался. Ни звука из комнаты.
Регина спит. А он, Ковалев, лежит здесь на чем-то мягком и таком приятном. И волоски этой мягкости едва-едва колышутся от дыхания. Поднимаясь, Ковалев приподнял шубку хозяйки квартиры.
Левая рука скользнула по меху. Легкий. Пушистый. Мягкий. Мягкий, что не оторваться.
Машинально, Ковалев нашарил в коридоре пакет, скомкал в него мех, судорожно пихнул отставший рукав. Дверь щелкнула и открылась. Подъезд встретил гулкой тишиной и ярким светом. Ковалев прищурился, вновь прислушался к звукам за спиной. И шагнул к лестнице.
На колючем морозе ночной улицы полегчало. Ковалев сориентировался и заскрипел по лежалому снегу. Домой.
В квартиру вошел решительно. Ни мало не заботясь, разбудит Катеньку или нет, скорее – даже стараясь разбудить, открыл дверь. Не разуваясь, прошел в комнату. Катенька, в самом деле, спала на диване. Глаза жены по краям были словно обведены красным. Плакала.
От шагов Катя проснулась, приподнялась. Испугалась, со злобным удовлетворением, подумал Ковалев. Рывком вывернул содержимое пакета ей под ноги.
– Что это, Ковальчик? – прошептала Катенька, переводя взгляд с шубы на него и обратно.
– Это? Шуба! Ты же хотела шубу?! Вот – твоя шуба! Хотела? Получи! – последние несколько слов Ковалев злобно выкрикнул в жену, в диван, на котором она полулежала, в стену, покрытую желтыми обоями.
Стараясь не терять настроя, Ковалев проследовал в ванную, где первым делом сунул два пальца в рот. После душа, прочищенный и выжатый, голым дошел до кровати и упал в изнеможении.
Катенька так и продолжала сидела на диване. Шуба лежала у нее на коленях и жена мягко, одними пальцами, поглаживала мех. Губы Кати чуть шевелились.
– Что говоришь? – не расслышал Ковалев, почти провалившись в сон.
– А? Нет, ничего. Просто показалось… Потертость тут, что ли?
Запах
Жена ходила по комнатам и собирала вещи, а Ковалев понуро сидел в зале и комкал край скатерти. Вчера жена заявила, что уходит от Ковалева, а поутру начала паковаться, придирчиво отбирая платья и юбки.
Внутри Ковалева все было мятым и несвежим. Ночью, выслушивая ее, он внутри себя орал, умолял, грозил, божился, – словом, перебирал нужные и никчемные слова, и вроде уже готов был высказаться, но к утру все обмякло, как вещи, которые она решила «пока оставить».
– Так будет лучше для всех, – в который раз повторила жена.
– Кроме меня, – уныло отвечал Ковалев, а в животе его все перекручивалось и жгло, и взрывалось, а затем взлетало в голову, пробуждая кутерьму издерганных за ночь мыслей.
От этих взрывов Ковалев даже будто перестал узнавать жену – за ночь она вдруг стала другой, развеивая вокруг приторный аромат незнакомых духов, и весьма деловито для незнакомки перемещалась по квартире, лезла в чужие шкафы и вытаскивала очередную стопку одежды.
Это было эротическое белье, которое она надевала по особым случаям. За последний год такие дни бывали все реже и реже, а вот сейчас эта чужая женщина всё забирает…
– Нет! – Ковалев дернулся к чемоданной пасти и выхватил из нутра кружева, перепутанные атласом лент. – Не отдам! Никуда! Ты моя жена, а это… Это наше!
Он застыл, полный решимости не отдавать ни белья, ни жены какому-то мутному типу из её ночного монолога. Ковалев прижимал черное, белое и розовое к груди, а в животе и груди уже всё рвалось и набатно, с оттяжкой било в голову.
Жена посмотрела на Ковалева как учитель на паиньку-ученика, который внезапно на урок бухим и блеванул на ее стол.
– Ковалев, ну тебе не идет совершенно, – протянула она. – Отелло – не твой стиль, ты же понимаешь, – она попыталась улыбнуться, но Ковалев состроил яростную рожу, и жена отпрянула.
– Похер! Идет-не идет – плевать! Мне вот зато не плевать, что от меня жена уходит! Хер этому мудаку, а не белье эротическое!
Будто закрепляя свою тираду, Ковалев вцепился зубами в ткань, прижатую к груди, и рванул вверх. Что-то затрещало, поехало, скрипнуло. В нос ударил запах ее прежнего тела и прежних духов, до предела напитавший бельё.
– Мда, вот уж не ожидала от тебя. Думала, мы адекватные люди, которые могут решить… – жена не договорила, потому что Ковалев рванул еще раз, и что-то в белье жалобно стрекотнуло.
– Это ж Виктория Сикрет! Ковалев, скотина, ты что творишь?! – жена потянула руки к охапке, но он держал крепко, не переставая хватать зубами торчащие чулки, лифчики и трусы, и дергать головой изо всех сил, в ритм бьющего внутри набата.
Жена пыталась спасти хоть что-нибудь, но наманикюренные ногти делали только хуже, и в пару минут все мягкое, нежное, гладкое было разодрано, продырявлено или растянуто до невозможности.
Жена свирепо оглядела белые, черные, красные лохмотья в руках Ковалева, схватила чемодан и выбежала в коридор. Хлопнула дверь, по ступеням подъезда знакомо зацокали каблуки.
Ковалев стоял посреди разора. В голове еще шумело, но это был уже не набат, а волны, которые бьют в ржавый борт баржи, гниющей на берегу. Руки его опустились. Белье, шурша, пало на пол.
Поверх разодранных тряпок лежала темно-бордовая подвязка с кокетливыми оборками. Ковалев смутно помнил, как жена, блядовито глядя на него, с тихим шелестом продевала сквозь подвязку длинную, гладкую, пахнущую кремом, ножку, а он приникал к бедру губами и целовал, и языком, и пальцами шел все дальше, и обонял запах, такой…
Он рухнул рядом с кучей белья. Прижал подвязку к лицу, резко вдохнул. Запах, терпкий, тягучий, еще оставался в складках ткани. Ковалев уткнулся в валяющиеся лоскуты. Сглатывая слезы, задышал часто-часто – и носом, и ртом, как можно глубже, словно стараясь про запас набрать уходящее время.
Предсказание
Моей дорогой N.– Не женись, сынок, прошу тебя, – в трубке шуршало, перекатывалось. Голос матери казался Артёму усталым и бесцветным. – Всё ведь сказали, куда еще…
– Мам, ну подумаешь, совпало, – разговор с матерью повторялся не первый раз, успел уже надоесть, взбесить, а теперь, перед самой свадьбой, не хватало сил, чтобы спорить, убеждать, приводить какие-то аргументы, потому что было понятно – не поможет.
– Нет, не совпало! Не совпало! Ты неужели не видишь, что всё идет ровно так, как она сказала. Ты же помнишь…
Голос в трубке продолжал говорить, перечисляя события, которые Артём отлично помнил и сам: первый брак неудачный, было холодно, темные волосы по утрам на белых склонах раковины, после развода, который прошел как по маслу (они договорились, сидя в кафе, у него был эспрессо, а она пила свой вечный капучино), через год он встретил Наташку – тоже темные волосы, только жаркая, жаркая во всем, готовая прижаться к нему на улице, на виду у всех и целоваться взасос, а у него внутри все колыхалось…
– …второй брак будет хорошим, двое детей, первый сильно заболеет, выздоровеет. Но потом, она сказала… Сказала… – голос в трубке задребезжал.
– Мам, ну хорош уже! Сколько раз уже это слышу.
– Потому что это правда!
– Да правда-правда, я и не спорю, но я пока еще даже первого ребенка не завел, не то что второго! Я живой еще, живой, ты понимаешь! – стрелка на часах переметнулась на новую метку. Надо было закруглять разговор до прихода Наташи.
– Смотри, Темочка, может, и в самом деле – пока без детей? – голос матери внезапно стал деловитым, – Она же сказала, что до тридцати лет это всё.
– Я подумаю, мам. Я знаю, ты этому веришь, и вроде всё пока совпадает, но, слушай, это – предсказание. Гадание. Не факт, что всё так и будет. Слушай, мне пора, скоро Наталья придет.
– Подумай, Тема, пожалуйста, серьезно подумай. И с детьми пока не торопитесь, очень тебя прошу…
– Хорошо, все, мне пора, мам, давай, целую тебя там, в выходные, может, заедем. Пока! – Артём дождался хоть какой-то паузы в разговоре и спешно положил трубку, успев словить последнее «могли бы все-таки и подождать».
Потёр затекшее, потное ухо. Домашний телефон он держал только из-за звонков матери, которая избегала мобильного. В последние пару лет она отказалась от всего, что, по ее мнению, могло «излучать» – сотовых, телевизора, интернета, радиовышек и даже некоторых людей. Зато не избегала своей гадалки – благостного вида тетушки, Веры Павловны, которая раскладывала карты перед матерью раз в неделю.
