Происхождение зла - Эллери Квин

— Но мне надо с вами встретиться.

— Всем со мной надо встретиться. Только я никого принимать не желаю. Особенно в таком виде.

— Вид действительно бледноватый… И ребра торчат.

Тон медсестры, раздевшей больного. Он вдруг вспомнил, что в Голливуде одежда — исключительно личное дело. Проедешь от аптеки Шваба до Эн-би-си на углу Сансет и Вайн в эскимосской парке на упряжке сибирских лаек — никто головы даже не повернет. Со слаксами можно и даже нужно носить меховой палантин, выставленный напоказ пупок считается консервативным, у любой овощной палатки, как минимум, один мужчина в пляжных трусах задумчиво щупает авокадо.

— Надо немножечко веса набрать… позагорать на солнце.

— Спасибо, — услышал Эллери собственный голос.

Костюм из эдемского сада не имеет для нее значения. Сама девушка еще прелестнее, чем показалось с первого взгляда. Голливудская прелесть, угрюмо заключил он, все они одинаковые. Какая-нибудь «мисс Вселенная» из Пасадены. Короткие полосатые, словно зебра, штанишки, жилетка без застежки поверх чепухового причиндала типа лифчика из ярко-зеленой замши. На крошечных ножках открытые зеленые сандалии, на светло-шатеновой головке замшевая жокейская кепочка в тон. Обнаженная кожа цвета поджаренного тоста, никаких ребер не видно. Маленькая, тоненькая, но, где надо, трехмерная. Лет девятнадцати. Почему-то напоминает Мэг из «Ночной жизни богов» Торна Смита. Он сердито захлопнул дверь.

Спокойно выйдя через несколько минут в приличных слаксах, чесучовой рубашке и темно-красном кожаном пиджаке, увидел ее с сигаретой в своем кресле.

— Я вам налила.

— Очень любезно с вашей стороны. Видимо, для того чтобы я тоже вам предложил. — Нечего слишком любезничать.

— Спасибо. Я до пяти не пью. — На уме у нее было что-то другое.

Эллери прислонился к косяку у эркерного окна, неприязненно на нее глядя.

— Я не так уж стыдлив, мисс…

— Хилл. Лорел Хилл.

— …мисс Хилл, но, сталкиваясь au naturel[7] в Голливуде с незнакомой молоденькой штучкой, предпочитаю проверить, не прячется ли за шторами соучастник с фотоаппаратом и не ждет ли меня предложение взяться за дело. Зачем вы явились?

— Затем, что в полиции одни болваны.

— Ах, значит, в полиции не пожелали вас выслушать?

— Еще как выслушали. А потом посмеялись. По-моему, в дохлой собаке нет ничего смешного, как думаете?

— В чем?

— В дохлой собаке.

Эллери со вздохом прижал ко лбу холодный стакан.

— Вашего пупсика, разумеется, отравили.

— Не угадали, еще раз попробуйте, — предложила незваная гостья с решительным видом. — Пупсик вовсе не мой, я не знаю, от чего он умер. Больше того, и знать не хочу, хотя люблю собак. Полицейские снисходительно приняли это за чью-нибудь шутку, только я ничуточки не верю. Смысла не понимаю, но это не шутка.

Эллери поставил стакан. Девушка смотрела ему в глаза. Наконец он с улыбкой качнул головой:

— Примитивная тактика. Неудачная попытка. Кости не выпали.

— Да какая там тактика, — нетерпеливо возразила Лорел. — Дайте рассказать…

— Кто вас ко мне прислал?

— Никто. Про вас все газеты пишут. Поэтому моя проблема решилась.

— А моя не решилась. Моя проблема в том, чтобы найти тихое уединенное убежище, чего никогда не поймет дорогой простой читатель. Я приехал работать над книгой — бедняжка остановилась на месте. Писатели имеют привычку писать, и пришло мое время. Стало быть, вы понимаете, я сейчас не берусь за дела.

— Вы даже не выслушали.

Лорел вскочила, заходила по комнате, скривив губы. Эллери разглядывал под жилеткой загорелое тело. Не в его вкусе, но мило.

— Собаки смертны, — мягко заметил он.

— Дело не в собаке, я вам говорю. Дело в том, как это произошло. — К входной двери девушка упорно не сворачивала.

— В том, как умер пес? — Вот зануда.

— В том, как мы его нашли. — Лорел вдруг прислонилась к двери напротив, глядя на свою сигарету. — Он лежал у нас на пороге. Видели когда-нибудь, как кошка упорно тащит дохлую мышь на ковер прямо к поданной на завтрак яичнице? Этого пса… специально подбросили. — Она оглянулась в поисках пепельницы, шагнула к камину. — И он убил моего отца.

Убивший кого-то дохлый пес показался Эллери достойным осторожного внимания. И девушка его чем-то заинтересовала, — твердой сдержанной целеустремленностью.

— Садитесь.

Она себя выдала, быстро кинувшись к кожаному креслу, напряженно стиснув руки, застыв в ожидании.

— Каким именно образом, Лорел, дохлый пес «убил» вашего отца?

— Просто убил, и все.

Ему не понравилось, как она сидела.

— Не морочьте мне голову, — серьезно предупредил он. — Вам на порог подбросили чужого мертвого пса, и ваш отец умер. Где связь?

— Он насмерть испугался!

— Что говорится в свидетельстве о смерти? — Ясно теперь, почему веселились официальные лица.

— Какая-то коронарная недостаточность. Не важно, что там говорится. Дело в собаке.

— Начнем сначала. — Эллери протянул свою пачку, девушка помотала головой, вытащила из зеленой сумочки «Данхилл». Он поднес зажженную спичку к дрожавшей в губах сигарете. — Вас зовут Лорел Хилл. Кто ваш отец, где вы живете, чем он на жизнь зарабатывал и так далее. — Она как бы удивилась, словно ей даже в голову не приходило, что его интересуют подобные тривиальные вещи. — Разобраться не обещаю, смеяться не буду.

— Спасибо… Мой отец — Леандр Хилл. Фирма «Хилл и Прайам», оптовая торговля драгоценными камнями.

— Так. — Никогда о такой фирме не слышал. — В Лос-Анджелесе?

— Здесь главный офис, но у папы с Роджером есть еще филиалы… в Нью-Йорке, в Амстердаме, Южной Африке…

— Кто такой Роджер?

— Папин партнер, Роджер Прайам. Мы живем за Аутпостом, неподалеку отсюда. Двадцать акров хилого леса, английский парк с математически рассаженными эвкалиптами и королевскими пальмами, масса бугенвиллей, райских цветов, цезальпинии… Вьющиеся растения каждой зимой регулярно погибают при первом заморозке, которого на юге Калифорнии никто не ждет. Но папе здесь нравилось. Он всегда говорил, что чувствует себя тут карибским пиратом. В доме трое служителей, ежедневно приходит садовник. Рядом участок Прайама. — Фамилия Прайам произносилась с нарочитой небрежностью. — С папиным слабым сердцем надо было бы жить на равнине, а он любил горы, не хотел даже слышать о переезде.

— Ваша мать жива? — Явно нет. Лорел совсем не похожа на мамину дочку. Самостоятельная женщина, воспитанная мужчиной, способная на мужские поступки. Никакая не «мисс Вселенная» из Пасадены или еще откуда-нибудь. Она начинала нравиться Эллери. — Нет? — переспросил он, не получив ответа.

— Не знаю. — Видимо, больное место. — Если я когда-нибудь и знала свою мать, то забыла.

— Мачеха?

— Отец никогда женат не был. Меня растила нянька, которая умерла, когда мне было пятнадцать — четыре года назад. Я ее не любила. По-моему, пневмонию она подхватила единственно для того, чтоб я себя почувствовала виноватой. Я… приемная дочь. — Она опять оглянулась, ища пепельницу. Эллери ее подал; девушка, напряженно застыв, смяла в ней сигарету. — Хотя на самом деле настоящая. Знаете, между нами с отцом никогда не было притворных приятельских отношений, прикрывающих, с одной стороны, презрительное снисхождение, а с другой — неуверенность. Я любила и уважала его, он… называл меня единственной женщиной в своей жизни. Папа был человек старой школы. Заботился обо мне, всегда стул подавал и так далее. На него можно было положиться… — И все рухнуло, понял Эллери, ты цепляешься сильными пальчиками за обломки. — Это случилось, — продолжала Лорел Хилл прежним невыразительным тоном, — две недели назад, третьего июня. После завтрака пришел наш шофер, Симеон, доложил папе, что подал машину, а у парадных дверей лежит что-то «чудное». Мы все вместе вышли… на лестнице лежал дохлый пес с обычной посылочной карточкой на ошейнике. На ней черным карандашом было написано папино имя: «Леандру Хиллу».

— И адрес?

— Только имя и фамилия.

— Почерк не показался знакомым? Вы его не узнали?

— Собственно, я не смотрела. Заметила карандашную надпись, когда папа склонился к собаке. Он удивленно сказал: «Это мне адресовано» — потом открыл футлярчик.

— Какой футлярчик?

— Серебряный, маленький, со спичечный коробок, висевший на ошейнике. Папа его открыл, там лежал листок тонкой бумаги, сложенный в несколько раз, чтоб вместился. Он его вытащил, развернул, листок был сплошь исписан… от руки, на печатной машинке, не знаю — прочел, отвернувшись. А когда дочитал, лицо у него было цвета непропеченного теста, губы посинели. Я принялась спрашивать, кто прислал записку, в чем дело, он конвульсивно скомкал бумагу, издал сдавленный крик и упал. Такое и раньше бывало. Сердечный приступ.