Кот Барбосный. Весёлые рассказы (сборник) - Ксения Драгунская

Между тем Ира сделала Егору страшные глаза. Очень страшные. Я даже подумала, что от такого взгляда запросто можно испариться или превратиться в пепел.

– Марш во двор, – стиснув зубы, прошипела она. – Берите что хотите, и чтобы я вас не видела… А потом поговорим.

Мы схватили драгоценные шляпы и помчались по лестнице вниз, даже лифт вызывать не стали – вдруг Ира передумает?

– А ты почему Иру бабушкой обозвал? – спросила я.

– А кто она, по-твоему? Папина мама. Просто она говорит, что ещё молодая, и слово «бабушка» у нас запрещено…

Как они с Егором потом поговорили, я не знаю. В школу он на следующий день пришёл вполне целый и невредимый.

Теперь совсем другие времена. Теперь и не такие бабушки бывают. Бабушки теперь на скутерах ездят и под куполом цирка болтаются. Но, наверное, всё равно они не любят, когда их при посторонних называют бабушками. Наверное, они всё что угодно сделать готовы, чтобы только при посторонних быть Ниночками и Катями, а не бабушками. Хотя, если разобраться, ну чего такого уж неприличного в слове «бабушка»?

Поэтому, дружок, возьми на вооружение. На самый крайний случай.

Если у твоей бабушки есть жених, который думает, что она твоя тётя или даже старшая сестра, помни, что можно однажды открыть ему правду.

Если тебя обижает старший брат, а у него есть любимая девушка, тоже можешь ей нажаловаться. Уж она ему задаст!

Да и у мамы наверняка имеется лысый одноклассник в очках с толстыми стёклами, который дарит ей на 8 Марта фотоальбомы с видами пустыни Сахары. Предупреди маму, что наябедничаешь на неё лысому. Расскажешь, что она называет его чокнутым тюленем, а то и вообще каким-нибудь лысым чудовищем.

Ведь родители, бабушки с дедушками и братья с сёстрами жалуются на тебя друг другу. И ты жалуйся! Ябедничай!

Иногда можно. Только в самом крайнем случае. Когда другого выхода нет. Очень редко.

Но можно.

Ложь во спасение

Когда я была маленькая, моя мама работала учительницей английского языка в училище для медсестёр. Ей там ужасно не нравилось. Ну, заниматься английским с девочками – это ещё ничего. А вот всякие собрания, заседания и педсоветы мама просто терпеть не могла.

И вот однажды…

Пять уроков закончились. Половина второго. Мы с Иркой и Верой Ильинской идём по Садовому. В булочной куплены свежие булки с изюмом, идём и едим на ходу – красота, наслажденье, жизнь, товарищи, совсем хорошая, как верно заметил писатель Гайдар в рассказе «Голубая чашка».

Верка Ильинская грустит – получила двойку по математике, а дома её всегда ругают за плохие отметки.

– Везучая ты, Ксюшка… Никогда за отметки не ругают.

Да, за отметки меня не ругают. Но у меня свои, «личные» трудности.

Рано утром, когда я собиралась в школу, а мама – на работу в училище, она дала мне важное и ответственное задание.

– Сегодня у нас в училище после занятий собрание, – сказала мама. – Мне совершенно не хочется там сидеть лишних два часа. Поэтому, пожалуйста, Ксюша, когда придёшь из школы, позвони ко мне на работу, в учительскую, и скажи, что у тебя болит живот и что ты просишь меня скорее прийти домой.

– Но у меня не болит живот!

– А ты скажи, что болит. Это никакое не враньё, а ложь во спасение, – строго сказала мама. – Всё, ровно в полчетвёртого звони в учительскую. Я уже буду сидеть там у телефона.

Время подходит к половине четвёртого. Я в ужасе таращусь на телефонный аппарат и даже несколько раз снимаю трубку. Но я не могу!!! Все поймут, что я вру, и вообще, я стесняюсь.

Время идёт. Я мучаюсь.

Звонит телефон.

– Что это значит? – сквозь зубы, то ли от раздражения, то ли чтобы никто не услышал, шипит мама. – Я кому сказала? Немедленно звони сюда… Ой, что-то я волнуюсь, – нарочно громко и встревоженно говорит она теперь, наоборот, чтобы все слышали. – Дочка трубку не берёт… Ой… Она сегодня с утра что-то плохо себя чувствовала… Животик… А вдруг аппендицит?.. Она ведь там одна, нет у нас никого…

Мама приходит домой. Отпустили с собрания, ведь дома дочка одна с больным животиком.

– А если бы была война?! – взыскательно спрашивает она, и глаза у неё от злости становятся «зелёные, как крыжовник» (правильно папа в рассказах про Дениску написал). – А если бы фашисты тебя спросили, куда побежали партизаны? Ты бы тоже им правду сказала? Бывает просто ложь, а бывает ложь во спасение… Ты видела, что партизаны побежали в ту сторону. И вот приходят враги и спрашивают: «Куда побежали партизаны?» Ты что, им ответишь, как было на самом деле?

– Нет, – пищу я.

– Правильно! Ты скажешь врагам, что они побежали совсем в другую сторону, туда, где непроходимые болота, чтобы враги в них потонули. Это и есть ложь во спасение.

Мне очень стыдно, что я не умею врать, что у меня никак не получается научиться, я чувствую себя ужасно, ужасно виноватой и не решаюсь спросить у мамы:

– А почему партизаны именно побежали? Разве они могут бегать? Партизанам положено передвигаться ползком, по-пластунски, так в кино показывают…

Некоторые взрослые, конечно, скажут: да не может такого быть, чтобы мама учила врать!

Может.

Может! И в моей жизни полно такого, чего быть никак не может, а оно было и есть.

Другие некоторые взрослые скажут: как это нехорошо, писать про маму, что она так непедагогично себя вела, учила врать, ай-яй-яй…

Но ведь так и не научила. Именно поэтому мои истории – честные. Это честные истории, понятно? Не нравится – читайте другие, мне-то что!

До свидания. До новых встреч.

Мальчик с ежами

Когда я была маленькая, я без конца со всеми ссорилась, ругалась, обзывалась, дразнилась, щипалась, кусалась, плевалась и дралась.

Но не потому, что я была такая ужасная. Наоборот. Просто я очень любила мириться. Ведь мириться – это так здорово, так чудесно и приятно. Но чтобы хорошенько помириться, надо сначала поссориться как следует. Вот я и ссорилась нарочно.

И вот однажды я гуляла в саду «Эрмитаж» и встретила мальчика. Он был очень красивый, кудрявый и задумчивый, с пушистым малиновым шарфом. Мне тут же жутко захотелось с этим мальчиком мириться. И чтобы обязательно держаться мизинцами и приговаривать «мирись-мирись-мирись». Я поскорее подошла к нему поближе и изо всех сил показала ему язык. А он только улыбнулся. Даже не сказал мне ничего обзывательного, вот ужас-то! Тогда я сказала:

– А у меня зато волосы рыжие!

Я думала, что он сейчас начнёт меня дразнить и мы наконец поссоримся. А он сказал:

– Не рыжие, а золотые. Очень красивые волосы.

«Странный какой-то», – подумала я и сказала:

– А ты зато псих ненормальный!

А он порылся в кармане и протянул мне леденец на палочке. Мне стало так обидно, что он не хочет со мной ссориться, что я заплакала.

Мальчик очень огорчился и стал меня утешать:

– Ну не плачь, ты, наверное, шоколадную конфету хотела, а я тебе только леденец дал? Ничего, я тебе потом шоколадную принесу. А хочешь, пойдём ко мне в гости, у меня дома ёжики есть, живые, настоящие. Ну не плачь, давай мириться!

Тут я прямо подскочила от радости.

– Конечно, давай! – завопила я.

И мы стали мириться. Мы взялись мизинцами и так долго трясли руками, что у меня даже мизинец навсегда оттопыренным остался. Честно! А потом мы пошли к нему в гости смотреть двух живых настоящих ёжиков, которые у него жили.

И мы с этим мальчиком так ужасно подружились, что дружим до сих пор. Только теперь у него живут уже целых семь ёжиков.

Каретный ряд

Когда я была маленькая, я всё время теряла ключи от квартиры.

Мама очень сердилась, она боялась, что жулики найдут ключи, залезут к нам и вынесут всё самое ценное – книжки, картины, которые папе дарили его друзья-художники, и огромное старое зеркало…

Как будто воры, найдя ключи, прямо сразу догадаются, от какой именно квартиры эти ключи, построятся дружно и двинут нас грабить. Красть книжки.

Я приходила из школы и, пошарив в ранце, обнаруживала, что у меня нет ключей – то ли в школе где-то выронила, то ли дома забыла…

С девчонками мы только что распрощались, они пошли по Садовому дальше, к себе, на улицу Чехова, мобильных тогда ещё не изобрели, деваться мне было некуда, и я грустно сидела в подъезде на перилах.

И тут дверь подъезда открывается, и мне сразу же приходится встать по стойке «смирно» и впечататься в стену. Потому что в подъезд входит дядя Толя с десятого этажа со своей собакой. Эта собака всегда лает как безумная, до хрипоты, и рвётся с поводка, и все вокруг стараются спрятаться, как будто это медведь или, в крайнем случае, кавказская овчарка. А собачка у дяди Толи маленькая, толстая и пушистая, с лохматой физиономией. Психованная собачка Клякса. Дядя Толя Власов – клоун. Но не в цирке, а так, по всяким праздничным концертам для детей, на утренниках в парках и домах пионеров.

– Что вы хотите, – говорит жена дяди Толи тётя Нина, которая не работает клоуном, а ходит по магазинам и готовит дяде Толе и Кляксе еду. – Что вы хотите, у собаки слабые нервы от постоянных нагрузок, она артистка, она выступает на сцене…