Верность - Адриан Романовский

Переговоры с камчатской делегацией Мацудайра держал в строгом секрете, намереваясь нажить на них свой политический капитал. Но шумливая и бестолковая делегация не была приучена держать язык за зубами, и об этом через третьих лиц стало известно руководству Приморского областного управления. Было принято радикальное решение: задержать делегацию во Владивостоке, сменить капитана и экипаж на «Адмирале Завойко» и отправить вместо Беляева уполномоченного Центрального Комитета РКП (б) Якума.

Совершенно готовое к отплытию судно стояло у Городской пристани. Это была белая паровая яхта с клиперским носом, торчащим вперед бушпритом, двумя высокими, наклоненными назад мачтами и срезанной кормой. Она была построена в 1911 году в Петербурге по заказу Министерства внутренних дел, в 1912 году пришла во Владивосток через Гибралтарский пролив, Суэцкий канал и Индийский океан. На переходе показала прекрасные мореходные качества, брала большой запас угля, воды и провизии, а значит, имела и большой район плавания. Просторные и удобные помещения для камчатского губернатора и его свиты, мощная по тем временам радиостанция — всё это делало «Адмирала Завойко» комфортабельным подвижным административным центром.

В летние месяцы камчатский губернатор объезжал на нём свою обширную вотчину, осенью возвращался во Владивосток или зимовал в Петропавловске.

После революции «Адмирал Завойко» стал разъездным пароходом камчатской администрации.

Командовал «Адмиралом Завойко» капитан дальнего плавания Майлит, типичный моряк-космополит, по национальности эстонец. Он установил на судне строгую дисциплину, не допускал никаких политических выступлений, не признавал профсоюзных организаций, запрещал даже разговоры о политике.

— Я много плаваль русский допрофольный флёт. Моряк должен знать сфое делё и слюшать капитан, — поучал он подчиненных.

Утром накануне дня отхода вместо камчатской делегации к Майлиту явилась группа морских офицеров во главе с начальником штаба Сибирской флотилии Тыртовым. Майлит был удивлен, когда ему вручили постановление правительства о переходе «Адмирала Завойко» в состав Народно-революционного флота и приказ о назначении старшего лейтенанта Клюсса командиром нового военного корабля. Он возразил, что закон о военно-судовой повинности царский и хоть революцией отменен, но он будет жаловаться. Кому только, сказать не посмел. Тыртов равнодушно выслушал, тут же познакомил его с новым командиром и отбыл на берег, предложив к вечеру закончить передачу судна. У трапа он громко поздоровался с подошедшей военной командой, нагруженной парусиновыми чемоданами и личным оружием.

Увидев на палубе своего судна военных матросов, Майлит понял, что протестовать бесполезно, сдал судовые документы, быстро уложил свои вещи и навсегда покинул яхту, на которой проплавал девять лет. Передачу инвентаря новым хозяевам произвел старший помощник, а механизмы судна были просто покинуты вольнонаемной машинной вахтой. Передача протекала формально: всё строилось на подписании актов и приказании нового командира уходящим брать с собой только личные вещи. Вольнонаемная команда возмущалась, а заступившая военная вахта безжалостно проверяла содержимое всех кулей и чемоданов. Наконец всё было кончено. Всем желающим остаться на корабле и идти в море было предложено подать заявления о добровольной службе в Народно-революционном флоте. Из прежней команды остались только двое — третий помощник капитана Григорьев и плотник Удовенко, бывший матрос Черноморского флота. Ресторатор, буфетчик и прочий вольнонаемный обслуживающий персонал остались на прежних условиях.

В день передачи «Адмирал Завойко» стоял без флага. Наступила ночь: бдительная вахта, часовой у трапа, сигнальщики на мостике. В командирской каюте бодрствовал старший лейтенант Клюсс. Почти рядом стоит японский броненосец, а чуть дальше — американский крейсер. Удастся ли без вмешательства интервентов уйти из Владивостока? Во всяком случае, это следует сделать как можно скорее.

Что на Дальнем Востоке продолжается японская интервенция, Клюсс знал ещё в Архангельске. Но знать — это не всё. По-настоящему он почувствовал интервенцию полгода назад, в первый же вечер своего возвращения во Владивосток. Этот вечер врезался в его память. Солнце только что зашло за лиловые сопки Амурского залива. Затухал багрянец зари, на небе сменялись зеленовато-голубые оттенки, заблистали едва приметные звезды. Под вздохами прохладного ветерка шуршали опавшие листья. На шумных причалах торгового порта мерцали электрические люстры, вдали замирал грохот удалявшегося на запад поезда. Вот она, приморская осень, такая знакомая, золотая!.. И вдруг он услышал хриплую медь труб. Это у казарм на склоне Тигровой сопки японские горнисты трубили зорю. После этого он слышал и видел интервентов на каждом шагу. Военных и штатских, армейцев и моряков, низеньких и высоких, важных и заискивающих. Все они были назойливы, упорно лезли на глаза, бряцали оружием, угрожали, насмешливо улыбались, хитрили.

Ещё кадетом Клюсс тяжело пережил трагедию Порт-Артура, Цусимы, Мукдена. Став морским офицером, он выбрал считавшуюся захолустьем Сибирскую флотилию, хотя его и прочили на гвардейский броненосец «Цесаревич». Но началась новая война, и Дальний Восток стал глубоким тылом. Царское правительство заигрывало с Японией, выкупало у неё за золото старые корабли порт-артурской эскадры, заказывало оружие и снаряды для войны с Германией и во всём уступало. А все сколько-нибудь боеспособные корабли Сибирской флотилии перебрасывало на запад.

Военные дороги привели Клюсса в Белое море, где его и застала революция. Он принял её как неизбежную перестройку всего жизненного уклада, но всей глубины этой перестройки не представлял. Наступила весна, революционные события в далеком Петрограде не помешали работе Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана — «Вайгач» и «Таймыр», которым командовал Клюсс, ушли на описные работы в Карское море.

Туманы, блуждание в арктических льдах, опасные переходы за кромкой стамух.[1] Начальник экспедиции капитан 1 ранга Вилькицкий, бывший флигель-адъютант, как-то сник, на всё махнул рукой. Команды работали безупречно, офицеры молчали и думали о своём, а радио приносило всё новые и новые вести: революция ширилась.

В Енисейском заливе экспедицию постигло несчастье: темной бурной ночью оба корабля наскочили на камни. «Таймыр» успел дать задний ход и сумел сняться, «Вайгач», шедший головным, прочно сел на скалы. Проткнутый каменным колом, корабль заполнялся водой. К утру на нём пришлось прекратить пары. Начальник экспедиции решил снять с него команду на «Таймыр»…

Суровая Арктика долго не выпускала из ледяных тисков перенаселенный корабль. Когда же он наконец вырвался в Белое море, в Архангельске уже хозяйничали англичане и белогвардейцы. Клюсс не поверил в реставрацию прежней России и сделал все, чтобы «Таймыр» мог уйти в арктический транспортный рейс. Настроение было тяжелое. О посещении Архангельска старались не вспоминать.

Но плавание было неожиданно прервано радиограммой, требовавшей немедленного возвращения. Выполнить это оказалось нелегко: «Таймыр» с трудом находил чистую воду, К тому же кочегары, узнавшие о возвращении, стали работать вяло. «Таймыр» часто останавливался среди льдов «для подъема пара», как записывали в вахтенный журнал. Наконец вошли в устье Северной Двины. Прошли Соломбалу, вот и Архангельск. Город похож на потревоженный муравейник: на улицах снуют люди с чемоданами и узлами, валяется домашний скарб. Здесь команда сошла на берег, а Клюсс отправился через Канаду и Японию во Владивосток.

И вот после трехлетнего отсутствия он снова дома. Всё здесь выглядит иначе, чем он себе представлял, на всём отпечаток затянувшейся интервенции. Кое-кто её даже благословляет: лучше японцы, чем красные. А там соберем силы, прогоним большевиков, и тогда японцы сами уйдут, Клюсс так думать не мог: жизнь успела многому его научить. Но как жить и работать в атмосфере интриг, заговоров и угроз? И он решил искать ответа у своего давнего знакомого, к которому привык относиться с сыновним уважением.

Полковник Давыдов, начальник Гидрографической экспедиции Восточного океана, принял его в маленьком, окруженном садом домике на Шефнеровской улице, в кабинете, загроможденном планшетами мензульных съемок, пахнущими типографской краской картами, мореходными и геодезическими инструментами. Огромный письменный стол, два книжных шкафа, четыре стула да потертое кожаное кресло, в котором сидел сам хозяин, составляли убранство комнаты. Давыдов был в синем кителе без всяких знаков различия, сильно постарел, но живые голубые глаза не потеряли блеска, движения и речь по-прежнему дышали энергией.