«Мир Приключений» 1977 (№22) - Николай Коротеев

Решили действовать в открытую. Днем и ночью патрули ездили по тропам в ущелье, наблюдали за склонами в бинокли, присматривались к поведению животных: диких козлов — теке, горных баранов — архаров. Но они не изменяли своим привычным путям, не выказывали никакого беспокойства, пугливости. И четверо снежных барсов — ирбисов ночной порой пересекали ущелье со склона на склон по своим привычным тропам, ступая след в след. Лишь очень тщательный осмотр следов на осыпях, по которым ступали ирбисы, позволял отметить их перемещения то на солнечный склон ущелья — кунгей, то на теневой — терскей.

Ничто, казалось, не нарушало обыденной жизни зверей. Выходило — нет никого в ущелье. Не могли же архары, теке и барсы не почувствовать притаившихся людей, место их таинственного пребывания. Даже ни одна пичуга не вскрикнула тревожно ночью. А ведь в сторожкую тишину вслушивались по пять пар очень внимательных, привычных ушей патрульных, жителей гор. Каждый из них был хорошим охотником и следопытом. Но ничто ни днем, ни ночью не нарушало от века заведенного порядка.

— Нет никого в ущелье! — в один голос твердили патрульные. — Нет никого! Или шайтан, дух какой-то, а не человек ухитряется там скрываться…

— Там — Дердеш-мерген, — говорил я им. — Великий охотник!

— Охотник — это охотник, — отвечали мне. — Даже знай он язык зверей и птиц, они все равно учуют человека. Мы уже различаем морду каждого козерога, и они, наверное, узнают час Только ни в одном месте ущелья они не выказывают ни тревоги, ни осторожности. Нет там мергена, будь он самым великим охотником.

Тем временем деятельность банд, укрывшихся за границей, усилилась. Что ни день, басмачи наскакивали на аилы. Жгли семена хлопка, подготовленные для посева, расправлялись с советскими работниками, коммунистами и комсомольцами. В селах создавались отряды самообороны.

Я тогда работал начальником райотдела милиции. Но в райотделе я только зарплату получал, а все время находился в летучем отряде по отражению нападений банд басмачей. В отряде пять или шесть комсомольцев насчитывалось, остальные старики — кому за пятьдесят, кому больше.

Это я смолоду глядел на пожилых людей как на стариков. Теперь, когда самому за семьдесят, я стариком себя не считаю. Когда надо бывает, я и сейчас сажусь в седло и еду в горы, где ничего не изменилось — те же тропы, те же ущелья, даже камни со своих мест не сдвинулись, и я легко нахожу дорогу, провожу людей. Видя неизменность гор, забываю о годах. Только глядя на бурлящие речки да ручьи, русла которых подались кое-где от прежних берегов, чувствуешь время. Тогда понимаешь, сколько лет прошло.

Странные, очень странные минуты переживаешь тогда…

Веришь и не веришь в то, что было, и было так давно. А вернешься в город, словно перескакиваешь в будущее, о котором мечтал я и те, кто погиб, и смотришь на прекрасное настоящее и своими и их глазами, точно живешь и за них…

Да… — протянул Абдылда Исабаевич, глядя за окно карими, совсем не стариковскими, очень ясными глазами.

В ярком еще предвечернем небе плыл крохотный издали скоростной лайнер, мигая бортовыми огнями.

Не такой уж непродуманной Исабаевым представилась мне наша встреча и беседа. (Недаром Абдылда Исабаевич просил время на размышление). Старый полковник сумел так построить свое повествование, что оно прозвучало задушевно.

— Не проходило дня, чтоб мой отряд не участвовал в стычках с басмачами. А если и случалось такое, бойцы беспокоились. Как это мы не у дел? Или собаки-басмачи задумали какую-либо коварную хитрость, собирают силы, или устали от нас бегать, за границу ушли? Только последние опасения оказывались напрасными, и уже поутру мы аллюром мчались в какое-либо село вышибать басмачей, запасаться трофейным оружием для отрядов самообороны.

Да, сами мы не могли похвастаться вооружением. Во всем отряде только я имел «маузер № 3», а у остальных — трехлинейки да по шестьдесят патронов на брата, через одного — по гранате-«бутылке» с тонким чехлом. И хорошо, если третья из них разрывалась… Больше на испуг брали. У каждого же басмача по такому маузеру, как у меня, — это кроме винтовки; по двести патронов у каждого головореза, гранаты английские «лимонки», с резным чугунным чехлом, каждая разрывалась. Только вооруженными до зубов осмеливались басмачи нападать на аилы, жечь, грабить и убивать.

Однажды отправились мы в Булалыкский сельсовет, что в двадцати километрах от Гульчи находится. Приехали. Собрал я в сельсовете ячейку. Председателя сельсовета, парторга, комсомольского вожака; создать надо, говорю им, легкий кавалерийский отряд, чтоб и самим жителям аила от басмачей отбиваться можно. Записалось двадцать пять человек. Немало.

— Дело сделано, — говорит председатель сельсовета, — обедать пошли.

А мне не до еды. Разобраться надо — что за люди попали в отряд. Остался я, документы изучаю — кто есть кто. Сижу один. Уж смеркаться стало. Вдруг — стук в окошко.

— Заходи! — кричу.

Вскоре дверь приоткрылась, в кабинет несмело вошел парень. Красивый такой, стройный, а лицо у него то покраснеет от волнения, то побледнеет.

— Я в отряд хочу…

Взглянул я на парня повнимательнее: здоровый малый, смелый видно, глаза блестят; такой не побоится пули, первый в схватку ринется. Только почему же нет его среди названных мне людей? Забыли про него? Непохоже. Но со всеми я уже повидался.

— Как зовут тебя?

— Джумалиев Абдулла.

— Комсомолец?

Потупился парень, голову опустил:

— Не приняли…

— Что так?

— Дядя мой у басмачей одиннадцать лет работает…

— Дядя?

Парень кивнул:

— Кузнец он… Его, говорят, насильно увезли… А меня в комсомол не принимают. Разве может быть в комсомоле родственник басмача? А я дядю и в глаза не видел.

— Дядю твоего как зовут?

— Дердеш-мерген зовут.

— Слышал. Знаю, что насильно бедняка в банду увезли. А сейчас где он?

— Люди говорят, будто где-то на нашей стороне прячется. А мать твердит — не может этого быть…

— Почему же? — заинтересовался я.

— Очень он детей иметь хотел, а когда они родились, его уже украли. Не видел он своих сыновей…

— Ты садись, садись, Абдулла. По порядку расскажи. Парень неловко присел на край стула, совсем не привычной для него мебели, поерзал, устраиваясь.

— Так что же апа говорит?

— Моя мать и жена Дердеш-мергена не верят, будто он где-то здесь находится. Не хотят верить.

— Не хотят верить?

— Перешел бы он границу — обязательно появился бы дома. Сыновей увидеть постарался. Совсем не видел он их. И если бы оказался в здешних краях, непременно пришел их проведать. Одиннадцать лет он в разлуке с родными. Вот поэтому моя мать и жена Дердеш-мергена не верят, будто он где-то здесь.