Дети в лесу - Беатриче Мазини

В каждом Сгустке был свой вожак. У них вожаком была Хана. Всегда, сколько они помнили. А если раньше и был кто-то другой, то об этом уже все забыли. Хана отличалась жесткостью, методичностью и беспощадностью. Никто не ускользал из-под ее власти. Она решала, когда играть, когда идти на поиски еды, когда спать. Она решала, когда можно смеяться, а когда нельзя. Кто справлялся с заданиями быстро и аккуратно, у того с Ханой никаких проблем не было. А вот медлительные и рассеянные — те частенько от нее получали и в другой раз старались пошевеливаться.

В общем, все довольно просто.

Однажды Том задумался: интересно, а Хана кому-нибудь подчиняется? Может, она главная потому, что ей кто-то приказал быть главной? Например, взрослые. Он долго следил за ней. Следил даже по ночам — долгими бессонными ночами без таблеток: ждал, когда она встанет со своего матраса и втихаря направится в сторону Базы, за указаниями. Ведь у каждого начальника должны быть свои начальники.

Однако ничего подобного не происходило. Случалось, что Хана и правда вставала среди ночи. Но она просто выходила из Скорлупы и, опираясь на нее спиной, смотрела в темноту. Том тоже иногда так делал — когда был уверен, что его никто не видит.

Тогда Том подумал, что все-таки это странно. Зачем ей все это — если никто ей даже ничего не приказывал? Колотить малышей, испепелять взглядом других девчонок, которые тут же от этого заливались краской, мериться силой с мальчишками в коротких стычках, из которых она всегда выходила победительницей, оставляя после себя кровь и синяки? «Если бы я был главным, — думал про себя Том, — оставил бы их всех в покое. Пусть делают, что хотят».

Но вскоре он изменил свое мнение — в тот день, когда Орла вернулась после поисков еды какая-то странная, с блестящими глазами, а потом ее начало рвать. Ей было очень плохо. Ее лихорадило и выворачивало наизнанку, а когда у нее в желудке уже совсем ничего не осталось, она упала на свой матрас, хотя был еще день, и металась на нем, стуча зубами. А потом скрутилась в узел. Никто не осмеливался к ней подойти — никто кроме Тома, который несколько раз смачивал ей лоб водой и пытался напоить, но она выплевывала воду и только металась и стонала, как раненый зверь. Хана не мешала Тому, но и не помогала. Когда Орла наконец обессилела и впала в тяжелый сон, Хана лишь пожала плечами:

— Вот что случается, когда не слушаешься. Это ягодная лихорадка. Ягоды на вид хорошие, но из-за них потом бывает плохо. Можно и умереть.

Ну, умереть Орла не умерла, зато никто из детей, насколько Тому было известно, к ягодам больше не притрагивался. Наверное, кто-то рассказал об этом случае и новенькому, Ноль-Семь, — потому что в одну из своих первых вылазок за стручками он было приблизился к кусту, усыпанному красными ягодами, и даже протянул руку, но тут же одернул, как ужаленный, и поискал глазами Хану. Та наблюдала за ним, приподняв брови, будто ей было любопытно, что будет. Вот тогда Том и подумал, что командиры просто нужны, и все. Кто-то должен отдавать приказы. Нельзя позволять остальным делать что хотят, — это грозит катастрофой.

Но сам-то Том все равно делал, что хотел. Он был другим. Не спал по ночам. Проводил исследования. И знал много чего разного. Если днем Хана верховодила над всеми, включая и его, то ночью он был сам себе командир. Конечно, от этого было немного страшновато, страх словно покусывал его изнутри, но Тому это даже нравилось.

Если бы он не был другим, то никогда бы не нашел ее — свое сокровище. Единственное, что принадлежало только ему, никому больше.

А со временем Том понял, что он не обязан слепо слушаться и выполнять все приказания. Конечно, если все время находишься рядом с командиром, приходится подчиняться, иначе это будет слишком бросаться в глаза. Но стоит отойти подальше, и все — можно просто делать вид.

Если бы он не держался подальше, то никогда бы ее не нашел.

Вот почему Том был рад, что он такой, какой есть, и ему нисколечко не хотелось быть, скажем, таким, как Глор, с его бездумной силой. Или как кто-нибудь из девчонок: этим только бы быть похожими на Хану, быть Ханой — и все, больше им ничего не надо.

Конечно, если бы она это заметила, ему бы точно пришлось худо. Порой он ловил на себе ее взгляд, но никогда на него не отвечал — он не собирался вызывать Хану на открытый бой. Просто отворачивался как ни в чем не бывало. Потом еще какое-то время у него было странное чувство, будто ему сверлят спину, но в конце концов оно проходило само по себе. А мериться с Ханой силами он не собирался — Глор как-то попробовал. Глор был Тринадцать, как и Хана, но крупнее ее и сильнее. И выше минимум на голову. Она выиграла тогда в кости, он проиграл — совсем немного, но страшно из-за этого разозлился.

— Ты мухлюешь! — заорал он, вскочив, возвышаясь над ней во весь свой рост.

Но Хана просто сидела, скрестив ноги, и смотрела на него снизу вверх с выражением, очень похожим на жалость. Потом медленно, очень медленно поднялась — и он бросился на нее. Она увернулась, в секунду оказалась у него за спиной. И, привстав на цыпочки, сжала его шею каким-то особым приемом, сзади. Он рухнул на землю как пустой мешок, глаза закатились, только белки были видны из-под бровей. «Ничего себе», — подумал тогда Том.

И на этом все закончилось.

Так что он предпочитал держаться от Ханы подальше. Тем более что в физической борьбе у него не было никаких шансов. Все самое главное находилось у него в голове — там, куда никто не мог заглянуть, порыться и что-то забрать. Там, где жили Осколки. Болезненные, острые, разбросанные в беспорядке. Любой из них может выскочить в любой момент, и тогда от боли перехватывает дыхание. И может снова исчезнуть — ты даже не успеешь его схватить, чтобы вытащить на свет, изранив руки об острые края, забрать себе и больше уже с ним не расставаться. Осколки. Боль и радость одновременно. Боль — здесь, а радость — где-то далеко.

Том пока еще не разобрался во всем этом. Но рано или поздно обязательно разберется. Он уверен.

Так же, как он уверен в том, что Лу — была. Была и исчезла. А когда он, собравшись с духом, спросил у остальных, помнит ли ее кто-то еще, на него посмотрели так, будто он свихнулся.

— Не было никакой Лу, — ответила Хана, всем своим видом будто говоря: ну же, возрази мне, давай. — Никогда.

Еще одно Правило было: не задавать вопросов.

— Не спрашивай, — вопил Громкоговоритель, — о том, чего ты не можешь знать!

В конце концов он стал сомневаться. Может, она ему просто привиделась, Лу. Хотя… Эти глаза цвета дождя, эти волосы такого странного оттенка — они у нее начали отрастать, но пока этого никто еще не заметил, и она так и ходила нестриженая, — эта улыбка… Но если Лу действительно была, то куда делась? Куда ушла? И почему?

И еще Том догадывался, что не на все вопросы есть ответы. И Громкоговоритель тут не поможет, он сам ничего не знает. Иногда существуют лишь вопросы.

Скорлупы находились далеко одна от другой и, на первый, не слишком внимательный взгляд, могли показаться домиками летнего лагеря — скромного, даже спартанского. В этом Лагере не было общих собраний, обедов, ужинов и вечерних спектаклей. И не было вожатых: ни энтузиастов, в которых влюбляются с первого взгляда, ни зануд, которых все ненавидят. Душевых кабинок и столовой тоже не было. О присутствии взрослых говорили только допотопные видеокамеры, установленные на высоких шестах; а уж зачем они там установлены — чтобы охранять территорию от чужих или следить за своими, кто знает…

И дети в Лагерь прибывали не все скопом, а по очереди. Их привозили в оранжевых грузовиках по двое-трое, бывало, что и по шестеро. Иногда долгое время никто не появлялся, а потом вдруг хоп — и сразу много. В тот день, например, приехало пятеро. После общего осмотра их распределили по наименее переполненным Сгусткам.

— Что-то их многовато становится, ты не находишь? — спросил Джонас и застучал по клавиатуре, набирая характеристики вновь прибывших. На столе перед ним лежал исписанный от руки листок со всеми данными: вес, рост, примерный или установленный возраст, цвет глаз, особые приметы. — Такие все маленькие. И совсем ничего не знают. Ни о себе, ни о мире, ни о том, что было раньше. А если и знают, то быстро забывают, — добавил он. — И вообще, скоро станет трудно их всех контролировать.

— Есть же видеокамеры, — отозвался Рубен у него за спиной.

— Ага, когда они работают. И есть таблетки, но рано или поздно они закончатся.

— Скоро за ними начнут прибывать, вот увидишь. Информация уже разослана…

— Разослана — это, конечно, хорошо, но будет ли она получена… Как, интересно, ее рассылали? Почтовыми голубями, что ли? И каким способом, по-твоему, за ними начнут сюда прибывать? Пешком? На велосипеде? На каноэ? Чтобы сюда добраться, нужны месяцы, если не годы. Если вообще кто-нибудь доберется.