Проклятие тамплиеров (сборник) - Михаил Попов

Почему-то именно этому зеркалу Его Величество доверял больше всего. И присматривался к его намекам особенно внимательно и долго. И вот когда его разговор с глубинами Зазеркалья дошел до самого интересного места, за спиной Филиппа раздался неопределенный, но деликатно изданный звук. Венценосный красавец обернулся и выражение его лица было таково, что тот, кто его побеспокоил (а это был первый королевский камергер Юг де Бувиль), содрогнулся. Он более, чем кто-либо другой, знал, что не стоит беспокоить короля, когда он предается своему оригинальному безумию. Но уж больно важным было известие, которое он принес.

– В чем дело, де Бувиль?! – ледяным тоном спросил Филипп Красивый.

– Париж… – начал говорить первый камергер, но у него перехватило горло.

На лице короля появилось ехидно-выжидающее выражение. Надо признать, что он был не только красив, не только жаден, но и мелочно тщеславен. Ему нравилось, когда он мог одним своим видом произвести на человека сильное впечатление.

– Так что же Париж, мой милый де Бувиль?

Господин первый камергер, коротконогий, краснощекий толстячок, почувствовал, что не сможет справиться с поднятой темой, и решил передоверить ее человеку более собранному. Он повел пухлой ладонью вправо и произнес привычным, церемониальным тоном:

– Рыцарь Гийом де Ногаре.

И мгновенно из-за тяжелой темно-зеленой портьеры, расшитой серебряными шнурами, появился сухощавый, невысокий, лет сорока человек, в простом черном кафтане. Он едва заметно прихрамывал, но было ощущение, что он каким-то непонятным образом черпает самоуверенность в этом физическом недостатке. Он сразу же объявил:

– Париж продолжает бунтовать, Ваше Величество.

Об облике господина де Ногаре имеет смысл сказать еще несколько слов, тем более что король погружен в недовольное молчание. Итак, удлиненное, худое лицо, запавшие и как бы слетка слезящиеся глаза. Слегка, но неприятным образом искривленный нос. Особенно подвижные, жаждущие деятельности пальцы рук. Одна из них, вероятно, правая, была знаменита тем, что дала публичную и болезненную пощечину Папе Бонифацию VIII. Одним словом, Гийом де Ногаре производил впечатление хитрого, уклончивого, абсолютно беспринципного и совершенно безжалостного человека. И, что характерно, таким он и был на самом деле.

– Бунтует? – наконец удивленно поднялась королевская бровь. – Но господин коадъютор обещал мне, что в течение сегодняшнего дня он рассеет шайки этой черни.

Де Ногаре развел руками, подчеркивая этим, что не он давал это обещание.

– Судя по всему, Ваше Величество, дело обстоит даже хуже, чем вчера. Улицы Блан-Манто и Бретони полностью во власти мятежной толпы. Высланные туда господином де Мариньи балеарские лучники смяты, прижаты к ограде монастыря Сент-Мэрри и, надо полагать, перерезаны.

– А что де Брэ?

– Он был еще на рассвете послан с двумя сотнями конных латников в предместье, откуда все и началось. Там, на пустыре между деревнями Куртиль, Клиянкур и Монмартр, он, по слухам, наткнулся на огромную толпу… Ваши подданные изобретательны, Ваше Величество. Они придумали насаживать косы торчком на древко и у них в руках оказывается очень опасное, хотя и неказистое на вид оружие.

– Так что же капитан? – прервал эти ненужные рассуждения король.

Хранитель печати снова развел руками.

– Судя по тому, что от него до сих пор нет никаких сведений, то…

Филипп Красивый засунул ладони за широкий кожаный пояс и слегка прищурил глаза, глядя в пространство между рыцарем и камергером. Он размышлял.

Де Ногаре между тем продолжал говорить:

– Замечены два довольно больших пожара в торговых кварталах Ситэ. Горят шорные и башмачные ряды, огонь подбирается к Набережной Ювелиров. Клубы дыма видны и в районе Сен-Жермен д'Оксеруа. По Сене час назад проплыл плот. На нем было четыре виселицы.

Король, резко вернувшись из области своих размышлений, впился взглядом в рыцаря.

– Виселицы?

– Да, – неохотно ответил тот, и его искривленный нос искривился еще больше. – Они поймали четырех ваших сержантов, Ваше Величество…

Можно было ожидать взрыва королевского негодования, так казалось и де Ногаре, и первому камергеру, но Его Величество остался внешне спокоен. Он даже сменил тему разговора:

– А что это за непрерывный звон? – спросил он, и присутствующие прислушались. В наступившей тишине, лишь слегка нарушаемой потрескиванием свечного пламени, обнаружился едва различимый звенящий фон. Звук шел из-за стен дворца.

– Это звонят колокола, – осмелился заметить де Бувиль.

– Да, – подтвердил канцлер, – все колокольни города, и Сен-Мартен, и Сент-Мэрри, и Сен-Жермен д'Оксеруа, и Сент-Эсташ и даже колокола собора Парижской Богоматери гремят с самого утра.

Его Величество криво усмехнулся.

– Но ведь это весь Париж.

Сглотнув слюну и поглубже вдохнув воздух, канцлер выговорил страшную правду:

– Да, Ваше Величество, весь Париж восстал против вас.

И снова, против ожиданий, Филипп не выказал явного неудовольствия. Медленно подошел к резному деревянному креслу с высокой спинкой и спокойно уселся в него.

Приближенные переглянулись. Честно говоря, им казалось, что ситуация требует несколько иного поведения.

– И что же вы мне посоветуете, господа? – спокойно спросил король, краем глаза кося в небольшое круглое зеркало в дальнем углу галереи. В нем отражался его медальный профиль и изящно изогнутый золотой локон.

Де Ногаре опять протяжно втянул воздух, его шумное передвижение в недрах искривленного носа наводило на размышление о некоем лабиринте.

– Мы считаем, Ваше Величество, вам совершенно необходимо покинуть Лувр.

– Вы думаете, они могут добраться и сюда?

– Боюсь, Ваше Величество, это неизбежно. Боюсь, что именно Ваша персона является их заветной целью, – де Ногаре говорил сущую правду. Это было для него столь непривычным делом, что он искренне страдал.

– Так что же им, в конце концов, нужно, Ногаре?!

– Они голодают. И считают, как это не дико, что голодают по Вашей вине. Эта мысль втемяшилась им в голову и разубедить их нет никакой возможности.

– Да, Ваше Величество, – тихо подтвердил первый камергер.

– И я, и господин коадъютор, и архиепископ, мы предпринимали все возможные меры… мы даже угрожали, что применим войска. Но дело в том, что, Ваше Величество, человек, которому угрожает смерть от голода, перестает бояться смерти от железа.

Во время этой сбивчивой речи де Ногаре Его Величество продолжал незаметно заигрывать со своим отражением. Наконец он добился от него того, чего, видимо, хотел и, не удержавшись, произнес вслух очень решительно и громко:

– Нет, я все-таки Капетинг!

Ни рыцарь, ни первый камергер не уловили никакой связи между этим заявлением и всем, что говорилось до этого, но сочли своим долгом бурно и хором поддержать своего короля:

– Да, Ваше Величество, да!

Филипп резко встал из своего кресла и спросил:

– Что принцессы?

– Как и было велено вами еще вчера, отправлены в Понтуаз. Они сейчас в полнейшей безопасности, – заверил канцлер.

Король огляделся.

– Обиднее всего, господа, что эти скоты все здесь разгромят.

Де Ногаре в третий раз за время своего визита развел руками. Потом счел нужным добавить, памятуя об особенностях характера своего монарха.

– Все деньги и драгоценности также отправлены в Понтуаз. И в Тампль.

Его Величество невольно покосился в сторону своего приближенного, и во взгляде его была рассеянность, смешанная с неодобрением. Де Ногаре подумал, что рано ему считать, будто он постиг, хотя бы в малой степени, душу своего господина.

– Все ли у вас готово, Ногаре для того, чтобы я мог оставить Лувр?

– Да, Ваше Величество. Нам нужно спуститься к Сене. Мною укрыта в зарослях ивняка хорошая, устойчивая барка. На ней шестеро рыцарей в тамплиерских плащах. По реке сейчас плавает много лодок с этими… с чернью. Они не посмеют приблизиться, увидев белые плащи.

Филипп саркастически усмехнулся.

– Так значит, Тампль, в отличие от Лувра, неприкосновенен?

И рыцарь и первый камергер решили счесть этот вопрос риторическим.

Продолжая хранить на своем прекрасном лице глубокомысленную ухмылку, король подошел к самому большому зеркалу, встроенному в стену, тому самому, что было обрамлено античным сюжетом, и сказал, взяв за пасть самого яростного пса из тех, что преследовали несчастного Актеона.

– Помогите мне, господа. Сейчас я вам открою одну из дворцовых тайн.

И де Ногаре, и де Бувиль, разумеется, отлично знали, что за этим зеркалом скрывается потайной ход, но не подали виду. Они подошли ближе и надавили на те части бронзового бордюра, что были указаны им королем. Филипп тоже догадывался, что его придворные знают об устройстве дворца чуть больше, чем ему хотелось бы, но как человек умный понимал – с этим ничего нельзя поделать и был удовлетворен тем, что они хотя бы старательно поддерживают его игру в таинственность. Впрочем, не в этих психологических деталях было сейчас дело. Нужно было уносить ноги.