Три звонка на рассвете - Виктор Точинов

Иришка. Ира Чернова. Невысокая, тоненькая – но с округлостями. Застенчивая. Коса до пояса – никогда не распускает. Девочка. Сзади на шее, у косы – родинка. Не красавица. Милая. Когда что-то спрашивает – ушки наливаются розовым. Потом краснеют. И – как два фонарика. И-е-э-эх! Жаль, что для него время девочек прошло – таких. Вот и сейчас: читает рассказ, как школьница на утреннике, голосок подрагивает. Довольно большой, страниц тридцать – рукописных, ровненьким почерком отличницы. Слушают терпеливо. Сюжет – по автору и не скажешь: мерседес взрывается, выброшенная автоматом последняя гильза звякает в наступившей тишине по бетонному полу, сердце красотки вдребезги разбито о мрачную полуусмешку героя-киллера. Финал немного искупает – неожиданный. Закончила, вернулась на место, ждет.

Он снисходительно-безжалостен. Или безжалостно-снисходителен: неплохой рассказик. Более того, может стать хорошим. Если взять карандаш и вычеркнуть половину. Да не тянись к пеналу – все равно не знаешь, какую. Перекурим и займемся все вместе.

Перекуривали на лестнице. Он тоже – за кампанию, хоть никотином и переполнен… В курилке вопросы задавали смелее. И – ехидней. Курилка уравнивает. Подошел парнишка (все, кто моложе его – парнишки). Протянул прозрачную папочку с листками. Просил оценить. На публике – не хотел. Скромный парнишка, публичности явно не любит. На занятиях сидит за последним столом, один. Вопросов не задает, в дискуссии не вступает, едва виден за прислоненными к стене щитами со старыми афишами. Он даже имени его не вспомнил, но папку взял – прочитаю.

Вернулись, расселись. Занялись вивисекцией. Ушки Ириши, как два стоп-сигнала, но – молодцом. Отбивается. Он молчит, пускай выговорятся. Его слово последнее.

Потом вступает, поглядывая в рукопись: насчет сюжета вы зря. Нормальный сюжет. Продаваемый. Если упаковать соответственно. А упаковка хромает. Итак – о форме. О деталях и детальках. Об отделке. «Блохи» – в избытке. На редакторов не надейтесь, хорошие – редкость, ловите сами. Четыре раза «что характерно» – перебор. Меньше читай Бушкова на ночь, его словечко. «Весело удивился» – тоже чужое, к тому же не к месту. Не с чего ему там удивляться. И веселиться тоже. А от «мочить в сортире» у всех уже уши завяли. Дома займись словами «был», «была», «было», «этот», «эта», «эти». Вычеркивай, заменяй синонимами, перекраивай фразу – не оставляй им места. Кстати, о фразах. Сложносочиненными конструкциями владеешь, молодец. Но в напряженных местах – ни к чему. Там – проще фразы, минимум прилагательных и причастий. Причастные обороты – вычеркнуть до единого. Он пришел – она стояла – он стрельнул – она упала. Так примерно. Убирай подлежащие из предложений – на слух ускоряет темп действия. Главная часть речи – глагол. Потому что универсальная. Глагол можно образовать из всего: из существительного, прилагательного, наречия. Из местоимения и междометия. Ну так образовывай. Запятыми злоупотребляешь, тире слишком мало. Фразы обрывай, мысли недосказывай – и многоточие, пусть додумывают. Теперь об оружии. Не спрашиваю, держала ли ты в руках АКМ – из текста ясно – не держала. Значит так: во вторник на следующей неделе практическое занятие. В тире на Крестовском. Что? – нет, служившие не освобождаются. Обойдется это вам…

Пересчитал по головам – тринадцать, нехорошее число. Ну да ладно, с ним – четырнадцать. Сложил, разделил:… в семьдесят восемь рублей с носа. А то у вас будут стрелять, как у иных маститых, Макаровы 39 года выпуска и трехстволки марки «Бюксфлинт». Кстати, никогда не пиши про оружие «ухоженное», в зубах навязло. Оно по определению регулярно чистится и смазывается, без ухода просто откажет, не выстрелит.

Про оружие знал все. Хотя не служил, не воевал. Самоучка.

Иришка молчит обиженно. Мордочка как у белки, долго разгрызавшей орех – а он гнилой.

Подбодрил: но это все техника. На час-другой наведения глянца. А по сути – лучшее, что я тут слышал за три последних месяца.

Лукавил. Не хотел, чтоб бросала, разочаровавшись. А может – и не прошло еще время для девочек? Таких?

Отстрелялись, задержавшись на полчаса лишних. Поехал домой. На метро. И им советовал: только на метро. Пока для личного шофера не разбогатеете. Туда – обратно и готов сюжет для рассказа. А перекрестки-знаки-светофоры-гаишники-штрафы – все мысли из головы, как пылесосом.

На самом деле просто все никак не мог сдать на права, жалел время. Машина в гараже уныло ржавела.

Приехал заряженный и взведенный, готовый писать до утра. Он так и писал, ложась засветло. Днем отсыпался. Две ночи – авторский лист. И лишь незначительная правка потом. И никаких вам негров! Одиноко поужинал, компьютер манил, как вампира – беззащитное горло.

Включил, загрузил. Полез в сумку за блокнотом – в транспорте записывал мелькнувшие мысли. Прозрачная папка с листками. Совсем забыл. Ладно, потрачу минут сорок, раз уж обещал.

Немного – тринадцать страниц довольно крупным шрифтом. Принтер матричный, картридж явно в агонии – последние фразы едва проступают. Было дело – сам начинал на таком. Сейчас на антресолях пылится.

(Врал сам себе. Начинал не на таком. И не на машинке, прокатной – одним пальцем. Это все потом. Сначала – пачка пожелтевших листов, дешевая ручка рвет бумагу. Пальцы правой не гнутся, не ощущаются, но он пишет, пишет, пишет – не отрывается, час за часом, почти не задумываясь, не хочет выныривать – отгораживается бесконечными рядами неровных строчек от всего. От всего, что снаружи. А снаружи – боль, и страх, и ненависть, и непонимание – что происходит? как так можно? И кровоточащая пустота потери. Внутри – тоже самое. И все – на лист. Так вот и начиналось. Никогда не вспоминал. И другим не рассказывал.)

Рукопись странная – ни заглавия, ни имени автора. Но уроки усвоил. Никаких вступлений-рассусоливаний. Сразу, первой фразой:

Я убил ее на рассвете.

Открыл финал, глянул на последнюю:

С тех пор мне нравится убивать.

Однако. Тема закольцована, ничего не скажешь. Но… Ладно, посмотрим. Устроился на диване, вздохнул. Поехали.

Я убил ее на рассвете. Просто позвонил в дверь. Знал – открывает, не спрашивая. Два коротких звонка, один подлиннее. Так уверенно звонят свои, точно знающие, что им сейчас отопрут. Она даже не заглянула в глазок. Знал, что откроет – она. Соседи-пролетарии если работают – ушли еще затемно. Если выходные – спят здоровым алкогольным сном.

Одета. Собирается выходить. К первой паре. В брюках – она всегда в брюках. Всего раз видел ее в юбке – смотрелось дико. Как адмирал в кителе, при наградах, регалиях – и в женских кружевных колготках…

Привет. Я к тебе. Ты ведь ждала? Она не ждала. Она спокойно спала, она с аппетитом кушала, она не запирала дверь на цепочку. Она не заводила дога и не приобретала газовик. Она занималась любовью – с усталым любопытством, как всегда. Но она не ждала.

Молчит. В глазах – легкое недоумение. И спрятанное презрение, не очень глубоко спрятанное. Молчит. Но мне и не нужен ответ.

М-да… Телеграфный стиль учителя, один из его любимых, усвоил хорошо, никаких сомнений. Но тут не только стиль, не только.

Дочитал до конца страницы, все больше мрачнея. Остановился на середине фразы. Не стал переворачивать. Что дальше – и так ясно. Будут убивать. Ясно – чем. Нож без ножен в кармане просто так не сжимают. Даже понятно – как. Недаром герой (герой?) уставился на горло. На горло тридцатилетней женщины с первыми легкими складочками. Но главное – не это. Совсем не это.

Это его рассказ. Написанный, как написал бы он. Если бы в голову пришла дурная мысль проанатомировать убийство. Не подражание, не пародия, не механическое заимствование стиля и оборотов. Глубже. Чтобы написать так, надо влезть внутрь. В шкуру, в мозг. Отождествиться. Как такое смог этот едва знакомый парнишка с редеющими на макушке светлыми волосами? Как? И зачем?

Скрипнул зубами, отложил недочитанные листки. Подсел к компьютеру, минут двадцать яростно стучал по клавишам. Печатал двумя пальцами, но очень быстро. И сильно – клавиатуры выдерживали по году, редко больше. К утру указательные пальцы не слушались, переходил на средние… Запустил на печать, смотрел, как медленно ползет страница из принтера. Вернулся на диван, перевернул следующий лист, положил свой рядом. Водил глазами с одного на другой, чувствуя, как лоб покрывается испариной.

Это не были два идентичных текста. Но сходство – несомненное. Очень сильное сходство. Как если бы ему пришлось восстанавливать потерянную страницу рукописи – не сразу, через несколько месяцев. М-да.

Но: я не писал такой рассказ. Я не читал раньше такой рассказ. Я ничего не слышал про такой рассказ. Мне не приходила в голову такая тема. Никогда. Или?

Ученик оказался слишком хорошим? Настолько хорошим, что смог не просто скопировать – предвосхитить рассказ учителя? Не написанный, даже не задуманный? Слабоватая идея. Сюжет хилый. Куда интересней: плагиат с использованием машины времени. Нет, машина – архаизм, тут должна быть какая-то пространственно-временная лазейка… И сразу коллизия: пять лет тому вперед ты украл вещицу у известного метра, вернулся, издал как свою – метр, понятно, ее теперь не напишет. У кого же ты ее сопрешь – пять лет спустя? Ну ладно, допустим – из старого журнала, со своей уже фамилией… Но кто ее тогда написал? Ситуация… Тема не фонтан, но рассказ слепить можно. Легко. За два вечера вполне читаемый. Только разбавить детективной линией и вставить пару загодя приготовленных хохм – чистая фантастика теперь не в моде.