Красная корона (Historia morbi) - Михаил Булгаков

Господин генерал, он промолчал и не ушел.

Тогда я ожесточился от муки и всей моей волей пожелал, чтобы он хоть раз пришел к вам и руку к короне приложил. Уверяю вас, вы были бы кончены, так же как и я. В два счета. Впрочем, может быть, вы тоже не одиноки в часы ночи? Кто знает, не ходит ли к вам тот, грязный, в саже, с фонаря в Бердянске? Если так, по справедливости мы терпим. Помогать вам повесить я послал Колю, вешали же вы. По словесному приказу без номера.

Итак, он не ушел. Тогда я вспугнул его криком. Все встали. Прибежала фельдшерица, будили Ивана Васильевича. Я не хотел начать следующего дня, но мне не дали угробить себя. Связали полотном, из рук вырвали стекло, забинтовали. С тех пор я в номере двадцать седьмом. После снадобья я стал засыпать и слышал, как фельдшерица говорила в коридоре:

— Безнадежен.

Это верно. У меня нет надежды. Напрасно в жгучей тоске в сумерки я жду сна — старую знакомую комнату и мирный свет лучистых глаз. Ничего этого нет и никогда не будет.

Не тает бремя. И в ночь покорно жду, что придет знакомый всадник с незрячими глазами и скажет мне хрипло:

— Я не могу оставить эскадрон.

Да, я безнадежен. Он замучит меня.

Комментарии

(В. И. Лосев; М. О. Чудакова [2])

Впервые — «Литературное приложение» к газете «Накануне». 1922. 22 октября. Рукопись рассказа не сохранилась.

Печатается по тексту «Литературного приложения».

Дата написания рассказа неизвестна, но совершенно ясно, что писатель в нем пытается осмыслить итоги прошедших потрясений как в масштабах страны, так и в масштабах семьи (и отдельной личности). Победа в Гражданской войне большевиков, которых он прежде всего рассматривал как силу антинациональную и всесторонне разрушительную, была величайшей трагедией для писателя. Сохранялись, правда, надежды на возможность изменений в политической физиономии России, но реалии были малоутешительными.

Что касается булгаковской семьи, то и здесь было много печали: мать писателя, хранительница семейного очага, внезапно умерла, младшие братья, Николай и Иван, которых Булгаков одно время считал погибшими, оказались на чужбине, а сестры, как и полагается, потихонечку разбрелись по своим новым семейным углам.

Самому Булгакову приходилось начинать все сначала — в неизвестном ему городе, без достойного места работы, без квартиры. В сущности, они с женой были нищими. Страна разрушена, семья разметана, кругом запустение и мрак. И при мысли, что жить и служить придется под зорким оком самих разрушителей, становилось жутко.

А тут неотступно преследовали еще свежие впечатления от братоубийственной бойни. Можно с уверенностью сказать, что у братьев Булгаковых была тайна. Ведь до сих пор ничего не известно о боевом прошлом Николки… Известно только, что он ушел добровольцем в армию Деникина, был тяжело ранен и вывезен в Константинополь… Но где он воевал, в каких войсках и частях служил, случалось ли ему быть рядом с братом Михаилом, и если случалось, то где и когда,— ничего не известно. А могло быть всякое… Ведь не случайно первая жена писателя, Т. Н. Лаппа, в беседах с пытливыми булгаковедами, восторгавшимися полученными от нее новыми сведениями о жизни писателя, с улыбкой говорила, что в этих сведениях нет ничего особенного, самое главное осталось недосказанным.

Значит, было это главное, важное в жизни писателя. Во всяком случае, не исключено, что Булгаков мог оказаться свидетелем каких-то сцен, которые запомнились ему надолго, а может быть, и навсегда. И само присутствие при этих сценах мог вменять себе в вину.

Очевидно, рассказ создавался тогда, когда Булгаков еще не знал, что брат Николай остался жив. А узнав, решил не изменять ничего в рассказе, поскольку иначе разрушилась бы основная канва повествования.

Нет смысла выявлять в рассказе «автобиографическое», отделяя его от «фантастического», ибо по духу своему сочинение это есть «история болезни» человека, изломанного потрясениями и несчастиями.

Рассказ, несомненно, занимает важнейшее место в творческой истории пьесы «Бег». Основная канва будущей пьесы просматривается в этом небольшом, но глубоком по смыслу сочинении. Главная мысль его, обращенная к читателям,— не совершайте деяний, после которых человек попадает во власть вечных призраков и несет тяжкое «бремя угрызения». Не совершайте таких деяний даже в «проклятые дни», чтобы не испытывать вечно «адовы муки».

Рассказ «Красная корона» — самое значительное из произведений, напечатанных в 1922 году. В нем — ядро художественного мироощущения Булгакова, та завязь, из которой вышли впоследствии самые разные замыслы. В рассказе впервые разработана тема вины, только обозначенная три года назад в статье «Грядущие перспективы»,— как тема вины общенациональной. Участие — хотя бы и бездействием — в убийстве соотечественников, ложащееся неискупимым бременем на всю дальнейшую судьбу каждого в отдельности и всех вместе,— этот биографический мотив будет положен в основание художественного мира Булгакова.

Совпадение имени младшего брата героя рассказа с именем брата самого Булгакова показывает, что для автора было важно зафиксировать связь рассказа с биографической основой — судьбой младших братьев, воевавших в рядах Добровольческой армии; известие о том, что Николай и Иван Булгаковы живы и находятся за границей, дошло до родных только в январе 1922 года.

Сознание своей вины приводит героя «Красной короны» к безумию. Это — один из вариантов болезни, повторяющейся в разных произведениях реакции героев на роковые исторические события. Сами же эти события выступают в виде «истории болезни» (подзаголовок рассказа). В «Красной короне» естественным образом впитан опыт Чехова; особенно очевидно воздействие рассказа «Черный монах» (оно отразилось также в «Морфии» и в ранних редакциях романа «Мастер и Маргарита» — Воланд, сидящий в кресле у постели «скорбного главой» Иванушки; внимание Булгакова к рассказу очевидно и в его письмах к П. С. Попову — см.: Театр. 1981. № 5. С. 92: «…засел у меня в голове этот рассказ»). Конец булгаковского рассказа («Да, я безнадежен. Он замучит меня») соотносителен с трагическим финалом рассказа Чехова. Отметим характерную параллель — в одном из писем, которое не могло быть известно Булгакову, Чехов дает «Черному монаху» такое определение: «Это рассказ медицинский, historia morbi» (Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем. Письма. Т. 5. М., 1977. С. 262).

Сюжетный ход душевной болезни, сплетенный с мотивами искупления и покоя, войдет впоследствии в пьесу «Бег», черты главного героя которой Хлудова уже намечены в «господине генерале» «Красной короны» («…не ходит ли к вам тот грязный, в саже, с фонаря в Бердянске?»). Этот же ход станет важной частью в сюжетике романа «Мастер и Маргарита».

В рассказе 1922 года впервые возникнет и сюжетная ситуация навязчивого сна, в котором «переигрывается» то, что уже состоялось. Болезненным стремлением заново пережить протекшие трагические события прошлого и изменить их ход, сняв с себя груз вины, будут наделены многие булгаковские герои. Мотив возвращения прошлого во сне будет многократно повторен — в ранней редакции пьесы «Дни Турбиных» («Белая гвардия»),— где проснувшийся Алексей Турбин кричит: «Скорей! Скорей! Надо помочь. Вот он, может быть, еще жив…», в неоконченной повести 1929 года и в «Мастере и Маргарите» (сон Пилата об «отмененной» казни Иешуа). Сон может заменяться забытьем — так, в пьесе «Александр Пушкин (Последние дни)» Наталья Николаевна Пушкина после смерти поэта повторяет: «Рана неопасна… Он будет жить… ‹…› И тотчас, тотчас вся семья на Полотняный завод…»

Ставшее устойчивым противопоставление необратимости прошлого — мучительному желанию героя вернуть его и «исправить» будет снято только однажды, в рассказе «Я убил». В нем автор сделает предметом изображения ситуацию реального, а не воображаемого вмешательства героя в ход событий: доктор Яшвин стреляет в убийцу-полковника и убивает его. В этом смысле рассказ «Я убил» выходит за пределы сюжетной структуры, ставшей одной из опорных в художественном мире Булгакова.

В рассказах о гражданской войне, в пьесе «Бег» Булгаков варьирует одну и ту же этико-психологическую ситуацию — возможности и последствия столкновения личности с гибельной силой. Ее неразрешимость привела к помрачению рассудка героя «Красной короны», который, скованный смертельным страхом, не мог сказать тогда того, что он повторяет теперь, в уединении больничной палаты («Господин генерал, вы — зверь…»). Доктор Бакалейников, не сдержавшись, выкрикивает протестующие слова в лицо убийцам — и лишь по случайности остается жив («В ночь на 3-е число»). Стрельцов в рассказе «Налет» бросает проклятия в лицо врагам, уже твердо зная, что жизнь кончена.