Простое сердце - Гюстав Флобер

Время от времени г — жу Обен неожиданно навещал ее дядя — маркиз де Греманвиль, который прокутил все свое состояние и жил теперь в Фалезе, на последнем клочке земли, еще остававшемся у него. Он являлся всегда к завтраку в сопровождении отвратительного пуделя, пачкавшего лапами всю мебель. Хотя он и старался держаться как подобает дворянину, вплоть до того, что приподымал шляпу над головой всякий раз, как произносил: «мой покойный отец», привычка оказывалась сильней, он наливал себе рюмку за рюмкой и отпускал двусмысленные шутки. Фелисите учтиво выпроваживала его: «Хватит, господин Греманвиль! До другого раза!» И запирала за ним дверь.

Она охотно отворяла ее г — ну Буре, старому стряпчему. Его белый галстук и плешь, жабо, широкий коричневый сюртук, манера нюхать табак, округляя руку, — все его существо повергало ее в то смущение, какое вызывает в нас вид людей необыкновенных.

Он управлял поместьями «барыни» и потому просиживал с ней целыми часами в кабинете «барина»; он вечно боялся чем‑нибудь уронить свое достоинство; он с безграничным почтением относился к судейскому сословию и не прочь был щегольнуть знанием латыни.

Желая соединить поучительное с занимательным, он подарил детям географию в картинках. Они изображали разные части света, людоедов с перьями на голове, обезьяну, похищавшую девушку, бедуинов в пустыне, охоту с гарпуном на кита и т. п.

Поль объяснял эти гравюры Фелисите. Вот и все, к чему свелось ее образование.

Образованием детей занимался Гюйо, бедняк, служивший в мэрии и славившийся своим красивым почерком; перочинный нож он обычно оттачивал о сапог.

Иногда, если погода была хорошая, отправлялись с утра на Жефосскую ферму.

Двор ее, с домом посредине, расположен был на склоне холма, а вдали серым пятном виднелось море.

Фелисите вынимала из своей корзины холодную говядину, нарезанную кусками, и семейство завтракало в помещении, служившем пристройкой к самой ферме. От дачи, бывшей здесь когда‑то, оно единственное и уцелело. Обои, свисавшие клочьями, шевелились от сквозняка. Г — жа Обен опускала голову, подавленная воспоминаниями, дети умолкали. «Да идите играть!» — говорила она; дети убегали.

Поль забирался на гумно, ловил птиц, бросал камешки в лужу или колотил палкой по огромным бочкам, гудевшим, как барабаны.

Виржини кормила кроликов, носилась по полю — рвала васильки, и вышитые панталончики мелькали на бегу.

В один из осенних вечеров они возвращались домой лугами.

Молодой месяц освещал часть неба, и туман, как пелена, колыхался над излучинами Тук. Быки, растянувшиеся среди луга, спокойно смотрели на эти четыре фигуры. На третьем пастбище несколько быков поднялись и окружили их. «Не бойтесь!» — сказала Фелисите и, приговаривая что‑то, потрепала по спине быка, что был ближе всех; он тотчас же отпрянул, другие последовали за ним. Но когда прошли и следующий луг, послышался страшный рев. То ревел бык, которого за туманом было не видно. Он приближался к двум женщинам. Г — жа Обен уже порывалась бежать. «Нет! нет! не так быстро!» Всё же они ускорили шаг, а за спиной у них все ближе раздавалось громкое сопенье. Копыта, точно молотки, стучали по траве луга; вот уж бык понесся вскачь. Фелисите обернулась и, обеими руками, вырывая с корнями траву, стала бросать ему в глаза комья земли. Он, опустив морду, потрясал рогами, дрожал от ярости и дико ревел. Г — жа Обен, уже на краю луга, вне себя от страха пыталась со своими малышами перескочить через ров. Фелисите все отступала перед быком и все время забрасывала его горстями земли, ослеплявшей его, а сама кричала: «Скорей! скорей!»

Г — жа Обен спустилась в канаву, толкнула в нее Виржини, потом Поля, несколько раз падала, пытаясь выбраться на другую сторону, и после величайшего усилия выбралась.

Бык почти прижал Фелисите к изгороди; он уже брызгал ей в лицо слюной; мгновение — и он поднял бы ее на рога. Но она успела проскользнуть между двумя перекладинами, и огромное животное остановилось в полном недоумении.

Происшествие это в течение многих лет служило темой разговоров в Пон — л Эвеке. Фелисите нисколько не возгордилась, она даже и не подозревала, что совершила геройский поступок.

Теперь она всецело была озабочена Виржини, которая от нервного потрясения, вызванного испугом, заболела, так что доктор, г — н Пупар, посоветовал для нее морские купания в Трувиле.

В те времена они привлекали мало народу. Г — жа Обен навела справки, спросила мнение Буре, занялась приготовлениями, как будто собиралась в далекое путешествие.

Вещи были отправлены накануне в двуколке Льебара. На следующий день он привел двух лошадей; на одной из них было дамское седло с бархатной спинкой, а на крупе у другой сиденьем служил свернутый плащ. Г — жа Обен поместилась на нем позади Льебара. Фелисите взяла Виржини, а Поль сел на осла, которого г — н Лешаптуа дал с условием, что с ним будут обращаться как можно бережнее.

Дорога была так ужасна, что восемь километров ехали два часа. Лошади совершенно увязали в грязи и, чтобы выбраться из нее, делали судорожные движения; то они спотыкались на ухабах, то им приходилось прыгать. В некоторых местах кобыла Льебара вдруг останавливалась. Он терпеливо ждал, чтобы она снова тронулась с места, и вел в это время речь о владельцах земель, прилегавших к дороге, сопровождая свои рассказы нравственными соображениями. Так, проезжая через селение Тук, когда поравнялись с домом, окна которого были обвиты настурциями, он сказал, пожимая плечами: «Вот госпожа Ле- гуссе — вместо того, чтобы взять молодого человека в мужья, она…» Фелисите не слышала продолжения: лошади побежали рысью, осел понесся вскачь; тут свернули на тропинку, отворились воротца, появились откуда‑то два парня, и всадники сошли у самого крыльца, окруженного навозной жижей.

Завидев госпожу, старуха Льебар стала всячески выражать свою радость. Она подала на завтрак филе, потроха, колбасу, фрикасе из цыпленка, пенистый сидр, фруктовый торт и сливовую настойку, приправляя все это комплиментами барыне, которая, видать, поправилась, барышне, которая «прелесть как похорошела», г — ну Полю, который страсть как вырос, и не забывая помянуть покойных дедушку и бабушку, которых Льебары тоже знали, ибо служили нескольким поколениям в этой семье. Ферма, как и сами они, носила печать чего‑то стародавнего. Балки потолка были источены червями, стены почернели от копоти, окна посерели от пыли. В дубовом поставце находились всякого рода инструменты, кувшины, тарелки, оловянные миски, волчьи капканы, ножницы для стрижки овец; дети рассмеялись, увидев огромную клистирную трубку. Ни на одном из трех дворов не нашлось бы такого дерева, ствол которого не оброс грибами, а в листву не вплетались бы ветви омелы. Иные из них были сорваны ветром, но снова принялись и все гнулись под тяжестью ягод, покрывавших их. Соломенные крыши, напоминавшие коричневый бархат, неодинаковые по толщине, выдерживали напор самых сильных бурь. Каретный сарай, однако, разваливался. Г — жа Обен сказала, что подумает о нем, и приказала подавать лошадей.

До Трувиля ехали еще полчаса. Потом все спешились, и маленький караван перешел через Экор — так называлась скала, нависавшая над гаванью; а через несколько минут уже входили во двор «Золотого ягненка», гостиницы тетушки Давид, в конце набережной.

Виржини с первых же дней почувствовала себя лучше — следствие перемены климата и морских купаний. Купалась она, за неимением костюма, просто в рубашке, и няня одевала ее в лачуге таможенного досмотрщика, которой пользовались купающиеся.

После обеда, взяв с собой осла, отправлялись гулять за Черные Скалы, в сторону Энеквиля. Тропинка вилась сперва среди холмистой местности, напоминавшей лужайки парка, потом приводила на плоскогорье, где пастбища чередовались с пашнями. Вдоль дороги, среди зарослей ежевики, поднимался остролистник; то тут, то там в голубом воздухе вычерчивали свои зигзаги сучья большого засохшего дерева.

Отдыхали почти всегда на лугу между Довилем, приходившимся слева, и Гавром — справа, а прямо впереди было море. Оно блестело на солнце, гладкое, как зеркало, и такое тихое, что едва был слышен его рокот; где‑то чирикали воробьи, и над всем этим простирался беспредельный свод неба. Г — жа Обен сидя занималась шитьем; Виржини подле нее плела что‑нибудь из тростника; Фелисите собирала лаванду; Поль скучал, и ему хотелось прочь отсюда.

Иногда, переправившись через Тук на лодке, они искали ракушки. После отлива на берегу оставались морские ежи, водоросли, медузы; дети резвились, стараясь схватить хлопья пены, уносимой ветром. Сонные волны, набегая на песок, ложились каймой вдоль песчаного берега, которому не видно было и конца; впрочем, со стороны суши он замыкался дюнами, отграничивавшими его от Болота — широкого луга, похожего по виду на беговое поле. Когда они возвращались этим лугом, Трувиль в отдалении с каждым шагом вырастал перед ними на склонах холма, расцветая веселым беспорядком домов самой разной величины.