Амурский ангел. приключенческий роман - Александр Никонов

В этот момент раздался душераздирающий женский крик. Женщиной, кроме Жени, в этом месте была только её мать. Девушка от неожиданности сбросила с руки сучья и посмотрела на берег – мать сидела на рюкзаке и смотрела на озеро. Значит, это кричала не мама? Тогда кто же? Крик повторился снова, на этот раз прямо над головой. Женя подняла глаза вверх и увидела, что прямо на неё с большой высоты планирует огромная птица. Она с ужасом почувствовала, как в её жилах застывает кровь и немеют все члены. Девушка хотела закричать, но язык совершенно её не слушается, запал в самую глотку и не даёт возможности позвать на помощь.

Летающее существо напоминало из себя неземное чудовище из фильма ужасов. Размах его крыльев был более трёх метров, вместо глаз сияли два огромных светящихся круга, которые гипнотизировали своим зеленовато-голубым светом, не давая пошевелиться. Голова была человеческой, но только с коротким клювом вместо губ; тело чудовища тоже было человеческим, покрытое мелким серебристым пухом; вместо оперения у птицы были две ноги, тоже покрытые пухом, оканчивающиеся не человеческими стопами, а веерами из перьев.

Вот человек-птица всё ближе и ближе. Женю обуял ужас, она вдруг поняла, что это чудовище охотится именно за ней, потому что его горящие глаза и его полёт были устремлены прямо на неё. Девушка уже различает у страшного существа кроме крыльев две короткие руки с длинными черными когтями и ясно различимые признаки мужчины. Мысль её забилась в ужасе: «Боже, кто это? Что ему от меня надо? Сгинь, сгинь, нечистая сила!!!» Но существо словно прочитало мысли девушки, оно раскрыло рот-клюв в устрашающей улыбке и снова закричало ужасным женским голосом, словно торжествуя свою победу.

Оцепенение на какое-то мгновение отпустило Женю, и она чужим, низким, утробным голосом закричала:

– Мама!!! Мама, спаси меня!!! Мамочка, папочка, спасите меня!!!

В этот момент она каким-то чудом могла видеть и налетающее на неё чудовище, и свою маму. Вот мама, видно, тоже услышала крики, доносящиеся от леса, забеспокоилась, встала с рюкзака и стала из-под ладони всматриваться в сторону леса, выискивая свою дочь. В тревоге мать робко, словно не веря в то, что её позвали, закричала:

– Дочка, где ты? Женя, отзовись! Женька-а-а, доченька-а-а!

– Мама, мамочка! – отозвалась дочь, но было уже поздно: чудовище ухватило её когтями за штормовку, подняло в воздух и понесло в глубину леса, при этом утробно и плотоядно урча. Женя отбивалась, как могла, руками и ногами, но ничего не могла поделать с этой страшной дикой силой, которая тащила её. Девушка почуяла, как от страшилища несет такой вонью и тухлятью, что её чуть не вырвало. Она ещё пыталась кричать, когда её ноги начали отрываться от земли – чудовище вместе с добычей пустилось в полёт. И в это мгновение девушка потеряла сознание…

Этот загадочный, таинственный случай, произошедший в Амурской тайге в начале девяностых годов, потряс всех жителей города Белогорска и окрестных селений. Собственно, прямых свидетелей не было, но то, что пересказывали члены семьи Курулёвых, наводило ужас и оцепенение на всё население этого края. Кто-то им верил, кто-то относился с недоверием ко всему тому, что они плели, но так или иначе в местных газетах, на телевидении и радио появились страшилки, что на реках Зея, Завитая, Большой Горбыль и вплоть до Томи – притоках Амура, появилось страшное и беспощадное существо, которое преследует людей в самых неожиданных местах: на реках и озёрах, у сопок, где люди собирали грибы и ягоды, у рыбацких и геологических становищ. Тут же припомнили, что за последние годы в тайге были найдены несколько трупов молодых женщин, на которых нападал неизвестный страшный зверь, появившийся в этих местах. Он растерзывал свои жертвы так, что их невозможно было узнать. Сваливали всё на медведей или забредающих из приморских лесов тигров, но знатоки утверждали, что ни медведь, ни росомаха, ни тигр не будет просто так, из спортивного интереса, убивать свою добычу. Если зверь убивает, то он поедает свою добычу, а найденные трупы женщин были целыми, но истерзанными до неузнаваемости, словно их кто-то резал острым ножом. Все эти страсти происходили вдали от населенных пунктов, в самой глуши, куда человек редко забирался.

Со слов сорокасемилетнего главы семьи Курулёва Павла Стендовича газеты описывали, что он с женой, сыном и семнадцатилетней дочерью решили от безысходности сходить на моторной лодке на рыбалку, чтобы половить рыбы для пропитания и продажи. Российская перестройка загнала людей в такой тупик, из которого было трудно выбраться. Предприятия и учреждения закрывались каждый день, а выброшенные на улицу люди занимались, чем могли. Кто-то подался в «челноки», кто-то в браконьеры, благо, что рыба в амурском бассейне ещё не перевелась, люди попредприимчивее и с деловой хваткой открывали модные тогда кооперативы, кто-то надеялся на клочок земли на своих «фазендах», выращивая на них фрукты, корнеплоды и овощи, делая зимние запасы для себя, а остальное продавая на рынках. Курулёв был технологом по молочному производству. Все молоко из колхозов и советских хозяйств потекло на рынки, где его покупали дороже в несколько раз, чем принимали на молокоперерабатывающем предприятии. Вполне естественно, что молочный завод скоро закрылся, а сам Курулёв оказался не у дел и скоро ушёл с предприятия. Его жена, Ярослава Максимовна, бывший воспитатель детского сада, сначала занялась огородничеством и садоводством на участке у своего дома, потом пыталась перепродавать китайские товары на рынке, но скоро прогорела и поняла, что челночество – это не её дело.

Курулёв не знал, что предпринять, чтобы прокормить семью. Однажды заметил, что его сосед по улице каждую среду уходит куда-то на моторной лодке и к субботе возвращается по ночам домой. Старый «москвич», на котором приезжал сосед, после такого похода напоминал двугорбого верблюда на Великом шёлковом пути. Целый час сосед со своими домочадцами выгружал свои сокровища и стаскивал их в сарай и в ледник. По запаху Павел Стендович определил, что это была рыба. Всё это богатство сосед за несколько дней продавал на рынке и снова уходил на собственную путину. Жил сосед как кум королю, тихо и размеренно, не бедствовал, но и не кичился своим достатком, но было видно – грозы перестройки и экономической анархии его не затрагивали.

Курулёв подклепал старую, уже заброшенную «казанку», перебрал мотор и тоже стал рыбачить. Рыбнадзоры не беспокоили, потому что и сами занимались тем же, чтобы выжить. Продавала рыбу жена. Для того чтобы к ней не приставали различные инспекторы, часть рыбы закупали на складах, добавляли к ней свою, из чего извлекали неплохую прибыль. Жить стало лучше и веселее.

Однажды по весне они решили сходить на дальние затоны, образовавшиеся после разлива рек, в мелководье которых в весеннем нерестовом раже билась самая различная рыба: сазан, чубарь, салега, чебак, ленок, колтун, амур и пищуха. Курулевы решили сделать последнюю выборку и ушли на моторке в затон, а когда вернулись, плачущая жена рассказала, что их дочь уволок в лес какой-то зверь. Что это был за зверь, она объяснить не смогла, потому что видела это издали. Мужчины, прихватив ружья, пошли искать девушку и через час нашли её в небольшом распадке среди камней. Женя была жива, но истерзана так, словно её кто-то резал ножами. Но самое страшное, что, придя в себя, она ничего не могла вспомнить и только в безумстве постоянно твердила, показывая на небо:

– Птица, человек-птица, человек-птица…

Девушку положили в больницу. Через месяц она как будто пришла в себя, но всё равно ничего не могла вспомнить, как ни терзали её журналисты и дознаватели из прокуратуры, которые открыли уголовное дело. А через несколько месяцев о семье Курулёвых и вовсе забыли.

Старый егерь и правнучка

Постырин Устин Герасимович в кои-то веки выбрался из своей таёжной глуши, где он егерствовал, в город. Жил он постоянно в тайге, в своём зимовье, блюдя интересы государства в одном из заповедников вместе со своим напарником Иваном Актанкой. Города он не любил, хотя и имел там однокомнатную квартиру, и появлялся в нём только в самых крайних случаях: или по своим егерским делам, или поругаться с начальством, или закупить на зимний сезон продуктов по своему желудку. Сейчас, в двадцать первом веке, настолько изменился ассортимент, что разную, как говаривал дед Устин, завозную заграничную мякину желудок его не переваривал. Потому и приходилось выбирать самому. Деду Устину шёл уже девяносто второй год, а он и не собирался ни на какие пенсии, говорил: «На пенсию, говоришь, отдыхать? Ещё наотдыхаюсь на том свете. Деньги, деньги! Глупые вы! На что мне они. Меня тайга кормит. Да и куда мне их столько. За работу получаю, фронтовые, пенсию, за уход. И зачем мне уход, я пока ещё сам себя обихаживаю, и тайгу не забываю».