Фаддей Венедиктович Булгарин: идеолог, журналист, консультант секретной полиции. Статьи и материалы - Абрам Рейтблат

Теперь уже можно в специальных работах анализировать различные аспекты его творчества, например «природу и значение булгаринской иронии»[11], и даже написать в статье, что «в политической и идеологической концепции своего романа [“Мазепа”] Булгарин менее односторонен, чем Рылеев и Пушкин»[12], и тебя не «растерзают» коллеги.

Однако кардинально ситуация не изменилась, поскольку общая рамка осталась. Мало того, как в последние два десятилетия в сфере идеологии идет «откат» назад, реанимируются старые и создаются (и интенсивно пропагандируются) новые идеологические мифы об «особом пути» России, ее «духовности», «традиционных ценностях» и т. п., так и в сфере истории литературы делаются попытки подновить и «освежить» старую литературную мифологию, в частности и применительно к Булгарину. Вновь его изображают человеком, думающим только об обогащении и способным ради этого на все (см., например, многочисленные работы Т.Д. Кузовкиной).

В подобной ситуации я счел важным собрать свои работы о Булгарине: статьи как обобщающего характера, так и по частным вопросам, публикации переписки Булгарина, а также библиографические указатели сочинений Булгарина и литературы о нем.

Работы писались в течение значительного промежутка времени; менялись и степень моего знания Булгарина, и общие представления об эпохе, поэтому в статьях могут быть некоторые несовпадения по частным вопросам. Я не стал унифицировать представленные тут работы, поскольку это сборник, а не монография. Однако в статьях устранены повторы, исправлены неточности и добавлены примечания с указаниями на позднейшие работы по данным темам.

Хочется вспомнить всех, кто помогал мне в работе над включенными в книгу статьями и публикациями. Прежде всего Б.В. Дубина, с которым обсуждались многие положения этой книги и памяти которого она посвящена. Ценными замечаниями (в ряде случаев весьма критическими) по статье «Пушкин как Булгарин» автор обязан В.М. Живову, В.А. Кошелеву и И.В. Немировскому. Существенную помощь при комментировании публикуемых писем оказали А.Л. Зорин, К.Р. Кобрин, Е.Э. Лямина, В.А. Мильчина, Т.В. Мисникевич, Д.К. Равинский, А.И. Федута, Т.К. Шор, М. Шруба – своими замечаниями и справками, К.М. Азадовский, Н.А. Зоркая и М. Шруба – переводами с немецкого, В.А. Мильчина – переводами с французского и Н.А. Богомолова – переводом с испанского. Сведениями о белорусских работах о Булгарине поделилась Г.В. Киреева; о его публикациях в периодике – Н.Н. Акимова. Ряд полезных советов по оформлению рукописи дала редактор М.К. Евсеева. Всем помогавшим приношу большую благодарность.

Видок Фиглярин

(История одной литературной репутации)[13]

Ф. Булгарин – реакционный журналист, издатель газеты «Северная пчела», агент III отделения.

Вы принадлежите к малому числу тех литераторов, коих порицания или похвалы могут быть и должны быть уважаемы.

Писать о Булгарине трудно. Русская литература, ставшая совестью и самосознанием нации, заместившая и философию и политику, значит для нас так много, что литературные ценности давно уже перешли в разряд предельных. И если Пушкин, «солнце русской поэзии», в результате, по выражению Аполлона Григорьева, – это «наше все», то Булгарин вследствие того же фильтрующего исторического процесса отошел на противоположный полюс – это, если мыслить аналогичными формулами, – «ночь русской поэзии», «наше ничего». Как в Пушкине воплощены все высочайшие эстетические и этические ценности, так Булгарин стал символом абсолютного зла, аморальности и литературной бездарности.

Сошлюсь на современного критика, по словам которого сейчас «мы, безбожники и маловеры, ощутили живейшую потребность в поклонении национальным святыням <…> исторические фигуры получают эмблематическое значение, так что любые попытки дать научно “демифологизирующее” освещение образам, скажем, декабристов или, скажем, Булгарина встретят (и встречают) почти единодушное неприятие: слишком прочно связались в отечественном сознании с первыми – национальное понятие о чести, бескорыстии и рыцарственной доблести, а со вторым – наше представление о том, до каких иудиных пределов может докатиться продажный писака…»[14].

Естественно, что давно уже любая попытка изучать Булгарина воспринимается как прямая или косвенная его реабилитация. Я вспоминаю тяжелое чувство от знакомства с хранящимися в РГАЛИ материалами литературоведа и историка Я. Черняка. Обнаружив, что одна из повестей Булгарина представляет собой памфлет на Пушкина, он начал работать над статьей (в конце 1930-х гг. им было написано около десятка вариантов), которая так и не была опубликована (что тоже весьма показательно). При чтении набросков поражает, как мучительно автор оправдывается в своем обращении к столь низменному предмету[15]. И дело не только и не столько во внешних препятствиях, которые Черняк хочет обойти, гораздо труднее ему преодолеть внутренние препоны, оправдаться перед самим собой.

Кроме того, начиная анализировать деятельность Булгарина, сталкиваешься со слабой разработанностью фактографической базы: в биографии «зияют провалы», одни утверждения мемуаристов противоречат другим, сам Булгарин, не отличавшийся щепетильностью при изложении собственной биографии, постоянно приводит разные даты, по-разному интерпретирует одни и те же свои поступки. За полтора века, прошедших со дня его смерти, никто не взял на себя труд критически сопоставить данные различных источников и хотя бы в общих чертах реконструировать его биографию.

М. Лемке, из известной книги которого обычно черпаются сведения о Булгарине, писал не научную работу, а памфлет, стремясь не понять его, а в очередной раз дезавуировать, и не осуществлял критическую проверку разнородных и зачастую противоречивых источников, а выбирал наиболее порочащие Булгарина сведения[16]. Советские исследователи, избегая «продажного писаки», обращались к нему лишь тогда, когда необходимо было прояснить те или иные эпизоды биографий Пушкина, Грибоедова, Лермонтова. Нельзя сказать, чтобы его игнорировали зарубежные авторы (в США защищены диссертации Г. Элкайра, Н. Васлефа и Ф. Мохи, в Польше вышла монография З. Мейшутович[17]), однако в них обычно анализируются произведения Булгарина, а попытка Мохи реконструировать биографию только на основе печатных источников, не обращаясь к архивам, не имела успеха[18].