Евангелие от Ники - Илья Тё

В моей новой жизни запоминать было нечего, а подробности старой жизни я вспомнить не мог и лишь сравнивал отрывочные картины прошлого с видениями, всплывавшими в голове вместе с каждым добытым Каином артефактом, Дни тянулись за днями и оставались похожи один на другой как крысиные близнецы. Ежедневно Каин садился в маленький транспортер, странно похожий на обычный арктический вездеход с широкими гусеницами — что меня несказанно удивляло — и удалялся из лагеря на раскопки, где проводил целый день. Глубоко за полночь он возвращался, залазил в палатку и сидел несколько часов, перезагружая батареи или изучая добытые артефакты. Чем именно он занимался, я не знал, поскольку Каин просил не беспокоить его в это время. Наконец, робот-господь выходил, и оставшееся до утра время уделялось мне и беседам. Он разжигал костер, хотя мы не нуждались в тепле, и над потрескивающими углями плыли наши долгие разговоры.

Существенно отличалась от прочих только последняя ночь.

— Мы говорили с вами о прошлом, Ники, — сказал в тот вечер металлический бог, обратившись ко мне по имени, что делал неописуемо редко. — Сегодня я расскажу вам о вашем будущем.

Прямота сказанного стальным воскресителем, обескуражила меня, ведь решительные разговоры были не в духе склонного к неспешным беседам Каина. Когда он обратился ко мне, я стоял, а потому, лишь хлопнул металлическими манипуляторами по бедрам, и сдержанно поклонился, ожидая монолога как приговора. Каин не был моим хозяином, отцом или властелином, однако, являлся моим Спасителем, и этот факт впечатлял меня больше, чем что-либо другое.

— Вы считаете меня археологом, однако это не верно, — начал Каин свой странный рассказ. — Такие как я живут вдалеке от населенных миров нашей расы и выискивают Точки Фокуса, поворотные моменты в истории погибших цивилизаций. Иногда меня называют хронокорректором, что в целом довольно точно определяет мою специализацию. Отыскав в космосе вымерший мир, я веду раскопки и волновые замеры рассеянной информации, составляю хронологию прошлого мертвой планеты и определяю даты, в которых слабое воздействие могло быть достаточным для сохранения на ней жизни.

Совершенно по-человечески Каин вздохнул, или, по крайней мере, сымитировал вздох динамиком и движением грудной клетки. Склонность к человеческим жестам, чуждым инопланетному организму поражала меня в Каине. Сначала я не придавал им значения, пребывая под впечатлением от гибели целого мира и личного воскрешения, однако сейчас, вздох меня удивил. Я слушал Каина чуть напрягшись, не отрывая взгляд кварцевых глаз. Должно быть, это выглядело нелепо — два робота, говорящие друг с другом посредством человеческой речи. Иногда я спрашивал себя, почему мы не используем волны, инфракрасные порты, световые сигналы, в конце концов? Спаситель мой тем временем продолжал:

— Нужную Точку Фокуса для вашего мира я отыскал час всего пару часов назад. Завтра утром я уйду вниз по линии времени, и это, — он многозначительно поднял палец, — приводит меня к простейшему выбору. Я могу оставить вас здесь, на мертвой планете, или могу взять с собой. В далеком прошлом я произведу несколько незаметных уколов, которых, надеюсь, хватит, чтобы ваш мир смог выжить. Если хотите, вы сможете разделить со мной этот труд.

Очень внимательно, Каин посмотрел на меня.

— Что скажете, Ники? Вы понимаете мой вопрос?

Я вздрогнул как от удара. Восемь месяцев спокойствия и тишины вдруг закружились вокруг меня, слившись в мелькающий хоровод. Идея перемещений во времени, высказанная столь прямо и столь внезапно, ужасно шокировала меня, ведь после моего воскрешения об этом не говорилось ни слова. Тем не менее, ответил я твердо.

— Выбор действительно прост, мой господин, — сказал я без всяких раздумий, — разумеется, я иду вместе с вами!

Каин кивнул, и его стальной подбородок глухо стукнул о грудную пластину. Эмоций не отразилось на железном лице, и он ушел, ни слова не говоря.

Я же остался сидеть, рисуя линии на песке. Миллионы вопросов вдруг затолпились в моей голове, однако Каин удалился в палатку, и беспокоить спасителя там, в те далекие времена я не смел.

Предложение воскресителя казалось мне странным и незаконченным. Что стало бы, если бы я сказал «нет»? Каин оставил бы меня доживать век на мертвой прародине? Но разве его перемещение в прошлое, не уничтожило бы меня в настоящем? То был выбор при отсутствии выбора, и я был рад, что ответил согласием на предложение железного бога.

Утром, к моему удивлению, все случилось до отвращения просто. На вершине ледяного холма примерно в километре от лагеря, Каин собрал металлический куб, одну грань которого занимала черная дверь. Он усадил меня в свой вездеход, и мы подъехали к кубу. Выбрались, хлопнули дверцами, остановились на миг — два тонких стальных человека рядом с грубой стальной машиной, перед бездонным квадратом, зовущим нас в никуда.

Необычайно печально Каин посмотрел на окружающие нас равнины, словно прощался с чем-то немыслимо дорогим. Затем кивнул мне и тихо скользнул в проем. Что-то скрывалось в этом последнем взгляде, почувствовал я, гораздо большее, чем тяга гробокопателя к черепкам…

На короткое время после ухода Каина, я остался на планете один. Портал манил меня, звал, будто притягивая магнитом. Точки ФокусаФокальные точки, линия времени, хронокорректировка — новых слов было слишком много для короткого дня и быстрой, наполненной светом пламени ночи.

Отбросив мысли, я прыгнул в черный портал. В тот же миг меня проглотила тьма, скользнув по лицу скользким, отвратительным языком.

Псалом 1

Ты ли тот, который должен прийти?

Точка Фокуса.

22 февраля 1917 года. Петроград.

День этот начался на удивление рано. Как и в печальные дни после кончины Царя-Миротворца, увеселения были запрещены, и благотворительный бал, устроенный накануне матушкой Марией Федоровной напоминал скорее помпезные старческие посиделки, нежели торжественный прием самого роскошного двора Европы.

День этот простоял серенький и теплый, никчемный и незаметный, затерявшийся в бесчисленной череде таких же незначительных и печальных дней, которыми наполнена любая другая зима российской Ингерманландии. Покрытые инеем стекла придворных экипажей, снующие через парадный вход потоки сановников и дворян, свита и дипломаты, дамы в роскошных уборах — все было как всегда. И все же, в воздухе, словно насыщенном электричеством, именно в этот совсем незаметный день, будто бы зрело волнение, уколами страха пугающее чуткие натуры, способные уловить флюиды странных энергий, наполняющих воздух противоестественным напряжением.

Заговоры зрели повсюду в Санкт-Петербурге — в роскошных квартирах дворян-демократов, в столичных особняках фабрикантов-социалистов, даже в апартаментах Великих Князей. И, конечно же, в царских Дворцах.

О, Зимний в этот убогий, забытый Господом жалкий день, воистину блистал мистическим великолепием. Сверкая миллионами ламп, украшающих роскошные анфилады, он поражал гостей и проезжающих мимо жителей Русской столицы гордыней своих фасадов, прелестью их убранства и… мертвым холодом света, истекающего из окон в грязный, безликий день и в ужасную, леденящую душу ночь.

У Юсуповых и Долгоруких рекою лилось вино, в особняках бесчисленных аристократов горели не гаснущие электрические свечи. Князья похищали танцовщиц, в салонах обсуждали революцию и романы, а в Александрийском для жителей великого города давали блистательный «Маскарад». Не пьесу, нет, — настоящую фантасмагорию шика, с полудрагоценными декорациями, с гигантскими зеркалами и огромными картинами в золоте, — как гимн безумной неге богатых российских сословий!

Где-то в Лондоне в это время стрелялись биржевые брокеры и содержатели магазинов, где-то в Штатах бастовали взбешенные локаутом металлурги, падали акции парижских банков и в недалеком Стокгольме на экстренное заседание собирал управляющих нефтяной магнат Альфред Нобель. Экономический кризис и чудовищная Мировая война шагали по Творению Божьему вместе, будто взявшись за руки, тяжелой поступью сотрясая основы колониальных держав, собирая печальную дань в виде рухнувших трестов и остановленных производств, миллионов убитых солдат, покалеченных, раненных, вдов и сирот, изломанных жизней и потерянных состояний. Однако здесь в Петербурге, столице одной шестой части света, — пирующей во время чумы, — никому не было до этого дела. Хоть потоп!. И да здравствует революция!

Революция, впрочем, пока воспалялась опухолью только в мозгах социалистов, а также, как это ни странно, в роскошных салонах аристократов. Она не выплескивалась на улицы потоками митингующих и плотинами баррикад. Ночные проспекты, освященные зябкою русской стужей, оставались полны покоя и тишины. Пока еще — оставались.