Должник - Олег Азарьев

– Н-не знаю, право... - Маликов пошевелил сведенным болью плечом. - Но на днях буду непременно, - пообещал он, зная, что визит этот не состоится никогда.

На остановке почти никого уже не было. Полупустой троллейбус с освещенными в сумраке окнами, грузно покачиваясь и мигая поворотным огоньком, подруливал к остановке. Маликов сказал, что ему не на этот.

– Жаль, - сказала Лукьянцева. - Значит, на неделе ждем. - Она быстро пошла к дверям троллейбуса.

Когда Зина вошла в салон и поглядела в окно, он помахал ей рукой.

Провожая троллейбус взглядом, Маликов почувствовал облегчение. Он избегал этих встреч, потому что они напоминали ему о его вине, сознание которой было тем сильнее и мучительнее, что ничего изменить было невозможно. Многое меркло и исчезало в стареющей памяти, но тот эпизод не тускнел. Ни до, ни после него он не заслужил укоров совести. Одним из первых поднимался в атаку, не щадил себя, тысячу раз мог быть убит, но ни на миг не дрогнул. Честно носил немногочисленные награды. Но и это было слабым утешением. Память упорно возвращалась к тому бою, и он заново переживал все, что тогда произошло. Это стало для него самым тяжелым наказанием - наказанием без конца и снисхождения за давностью лет.

К Лукьянцевой в гости он, разумеется, не собирался. Он скомкал в кармане бумажку с адресом, достал из пиджака полупустую пачку "Беломора", размял папироску, слабыми пальцами долго чиркал спичкой по коробку, закурил. Не успел докурить и до половины, как боль снова запульсировала в сердце. Он бросил папиросу и торопливо вынул пробирку, откупорил, принял сразу две таблетки нитроглицерина. Он чувствовал, что дрожат руки, а ноги ослабели, и его слегка пошатывает. Таблетки во рту быстро таяли, голова от них медленно тяжелела, боль постепенно отпустила, но он уже знал - только на время. Он вытер со лба испарину. Ладонь оказалась холодной и неприятно мокрой. Такой же она была в тот день в лесу, когда они остались прикрывать отступление отряда.

Они устроились в русле пересохшей речки - между белыми гладкими валунами, покрытыми кое-где пятнами мха. Глядели на невысокий, бывший некогда берегом обрывчик, деревья над ним, на вершины гор, освещенные высоко стоящим солнцем. Они смотрели на сентябрьский лесной пейзаж - когда в темной зелени проглядывают уже желтые и багряные крапинки - и ждали появления карателей. Позади был пологий лесистый склон, но укрытие за камнями выглядело прочнее и надежнее, чем за деревьями. Однако, несмотря на удобную позицию, все пятеро знали, что ни один из них живым отсюда не уйдет. Необходимо хоть ненадолго задержать карателей. Какой ценой - неважно.

Двое крайних должны были простреливать фланги - каменное дно было прямым в этих местах и естественной просекой разрезало лес до группы скал слева, там русло сворачивало крутым изгибом, а справа кончалось высоким обрывом.

В лесу было тихо. Володя Маликов лежал на левом фланге, смотрел на ближние буки: слабый ветерок, пробираясь меж ветвями, теребил листья. Неподалеку, в мшистой ложбинке между каменными горбами, застыл Женя Сосновский, недавний студент университета, любитель поэзии, человек застенчивый, добрый и умный. За ним облокотился на плоский обломок, большими грубыми пальцами поглаживал поцарапанный ствол пулемета Степан Панкратов, желчный худой мужик, никогда не соглашавшийся ни с кем и ни с чем, кроме приказов, да и то после неразборчивого ворчания. Рядом с ним Михаил Селиванов покусывал зеленый стебелек. Немногословный и спокойный в жизни, он в бою становился бешеным до безрассудства. Рассказывали, что на его глазах немецкие летчики забросали зажигательными бомбами и расстреляли из пулеметов эшелон с детьми. Правый фланг прикрывал Андрей Гавриленко, человек в отряде новый, но бывалый и прошедший с боями еще гражданскую.

Они лежали молча, неподвижно, каждый думал о своем, все вместе ждали...

Вдруг Сосновский глухо сказал: "Вон они. Идут".

Маликов осторожно поглядел в щель между камнями. Цепь немецких солдат с автоматами поперек груди и небрежно подвернутыми до локтей рукавами жарко, - приближалась к руслу. Они шли неторопливо, не скрываясь, без опаски, словно это была обычная прогулка. За первой цепью показалась вторая, затем - третья, четвертая... Засады, верно, не ждали. Надеялись захватить лагерь врасплох.

Когда первая цепь подошла к обрывчику и солдаты начали спускаться и, прыгая с камня на камень, переходить русло, - засада открыла огонь: мерно заработал пулемет, затрещали трофейные "шмайссеры". Первая цепь была полностью уничтожена. Остальные залегли, открыли ответный огонь. Эхо разносило теперь по оцепеневшему лесу только трескотню очередей, низкий рокот пулемета и яростное взвизгивание рикошетирующих пуль. Затем на стороне немцев раздались резкие команды, и огонь прекратился. Зато появился и стал нарастать новый звук - можно было разобрать, что работает мотор.

– Та-ак. Плохо дело, - процедил Сосновский. - Кажется, бронетранспортер подтянули. Этого только не хватало!

– Ну, держись, ребята! - громко сказал Панкратов. - Сейчас хреново будет!

Вскоре бронетранспортер неуклюже выкатил из редколесья, угловатый, тяжелый, размалеванный серо-зелеными маскировочными пятнами. Описал замысловатую кривую, выбирая удобную позицию, и остановился. Сразу же басовито, с металлическим отзвуком, будто застучали по железной бочке, заработал его пулемет. Пули густо щелкали о камни вокруг, взметая фонтанчики каменной пыли. Маликов, с силой сдавливая голову руками, вжимался лицом в сухой мшистый ворс.

Обстрел длился долго. Немцы патронов не жалели. И вдруг бухнул взрыв, отголосками раскатился по лесу. Пулемет на бронетранспортере замолк. Сосновский сказал сквозь зубы:

– Жаль. Помянем Селиванова. - И почти сразу - зло! - Маликов, что спишь? Обходят!

Маликов поднял голову, вглядываясь, сжал автомат. Переползти русло незамеченным было невозможно. И он увидел среди глыб спину в немецком мундире. Мгновенно нажал спуск. Зазвенели о камень отработанные гильзы. Спина выгнулась и пропала.

В этот момент немцы бросили несколько - одна за другой - гранат. Две из них накрыли пулемет Панкратова, оглушив и осыпав остальных партизан каменной крошкой и пылью. Маликов несколько секунд ничего не соображал. Придя в себя, оглянулся. На месте Панкратова увидел какое-то бесформенное, красно-черное страшное месиво. Белый камень вокруг него был залит кровавыми брызгами. Искореженный пулемет отбросило назад.

Сосновский был жив, он тяжело завозился рядом, чертыхаясь и постанывая. Автомат Гавриленко тоже молчал недолго.

Маликов увидел еще двух немцев, ползущих среди камней, и длинной очередью скосил обоих. Потом заметил, что четверо пробрались все-таки в тыл к ним. Он уложил двоих, а двое поползли к деревьям за спиной партизан. Когда они показались на склоне, Маликов хладнокровно расстрелял и их.