Сумеречные воспоминания - Мэгги Шайн

Юноша не испытывал восторга от того, что он сделал. Даже потом, когда король Людовик VII произвел его в рыцари за проявленный героизм и отвагу, он не ощущал радости. Он не чувствовал ничего, кроме мрачного отвращения к собственной новой сущности.

Ему понравилось убивать.

Роланд потряс головой, отгоняя воспоминания. На это у него сейчас нет времени. Впрочем, как нет его и на сожаления. Он напомнил себе, что в этом стаде овец встречаются люди, отличающиеся небывалой хитростью и вероломством. Он испытал это на личном опыте. Если доносы, которые он получил из Штатов, верны, то один из таких людей, особенно изворотливый, может сейчас находиться на расстоянии всего нескольких ярдов от него. Необходимость убедиться в правдивости сообщения привела Роланда сегодня ночью в эту деревню, заставив нарушить свое привычное одиночество.

Его план был прост: проскользнуть незамеченным по средневековым улочкам Л'Омбрэ и проникнуть на постоялый двор, носящий название «Акула», чтобы послушать, какие разговоры там ведутся, и посмотреть на собравшуюся публику. Также он просканирует сознание людей и выявит злоумышленника, если таковой в действительности существует. А затем он разберется с ним.

Налетевший порыв ветра принес запах свежескошенной травы, благоухание роз, как цветущих, так и увядающих, а также тонкий аромат ликера и сигаретного дыма из-за двери, к которой он приближался. Она широко открылась, и запахи стали резче. Роланд замер на пороге. На улицу высыпала группа подвыпивших туристов. Когда они проходили мимо него, он отвернулся, прикрывая лицо, хотя в этом не было необходимости — компания не обратила на него никакого внимания.

Роланд расправил плечи. Он не боялся людей, как не боялся и себе подобных существ. Скорее, он опасался за них, случись какая-нибудь стычка. Благоразумнее было избегать нежелательных контактов. Если смертные узнают, что вампиры существуют не только в мифах и легендах, последствия будут необратимы. В мире тогда не сыщешь спокойного уголка. Уж лучше оставаться частью преданий.

Когда дверь еще раз широко распахнулась, Роланд придержал ее и проскользнул внутрь. Он быстро оценил обстановку. Низкие круглые столики были хаотично расставлены по комнате. За ними сидели люди, некоторые толпились вокруг, облокотившись на столешницы и разговаривая о всяких пустяках. Прокуренный воздух разъедал глаза и опалял ноздри Роланда. Голоса сливались в единый гул, нарушаемый время от времени всплеском ликера и ударами льда о стенки стаканов.

Внезапно над всей этой какофонией раздался ее смех. Низкий, хриплый, обволакивающий, он ласкал слух, словно окутывал Роланда. Его взгляд устремился в ту сторону, но он увидел лишь горстку мужчин, борющихся за место у барной стойки. Он мог лишь догадываться, что она находилась в самой гуще этой свалки.

Протолкнуться сквозь группу ее обожателей не представлялось возможным. Роланд не хотел привлекать к себе лишнее внимание. Также он не собирался возобновлять бесконечное знакомство с ней. Зачем продлевать эту медленную пытку? Он подавил приступ гнева при мысли, что кто-либо из этих людишек может находиться достаточно близко, чтобы дотронуться до нее. Ему вовсе не улыбалось становиться свидетелем того, как ее неуклюже лапает пьяный смертный. В действительности Роланд не верил, что способен свернуть ему шею, но не рискнул бы испытывать собственное терпение.

Он мог бы многое узнать, просто прислушиваясь. Роланд настроился на волну их мыслей, гадая, как она себя сейчас называет. Он жаждал подтверждения, хотя ни секунды не сомневался в том, кому принадлежит этот соблазнительный смех. Ни единой секунды сомнений.

— Спой еще одну, Рианнон!

— Да, милый. А как насчет рок-н-ролла?

Раздался хор умоляющих голосов, и из безликой массы выступила гибкая женская фигурка. Она двигалась настолько грациозно, что казалась плывущей, а не ступающей по деревянному покрытию пола. Созданию этой иллюзии способствовало ее длинное, до пят, слегка расклешенное платье из черного бархата. Роланд недоумевал, как она вообще ухитрялась передвигаться в своем наряде, плотно охватывающем ноги. Она могла бы с тем же успехом предстать перед своими восторженными поклонниками абсолютно голой, так как платье, казалось, слилось с ее кожей, обнимая тугие бедра и сужаясь на талии, поднималось вверх, собственнически охватывая высокую грудь, подобно рукам любовника. Ее длинные гладкие руки были обнажены и украшены на запястьях несколькими браслетами. Пальцы с длинными, острыми, как кинжалы, красными ногтями унизаны кольцами.

Изучающий взгляд Роланда поднимался выше, пока она пересекала комнату, очевидно не подозревая о его присутствии. Верх ее нелепого платья состоял из двух полосок ткани, завязанных на шее наподобие удавки. Ее кожа была невероятно гладкой. Острый взгляд Роланда проследовал от ее груди, где покоился кулон из оникса в виде полумесяца, до тонкой ключицы. Ее изящную лебединую шейку, на ощупь подобную атласу, частично прикрывали струящиеся блестящие волосы, которые она зачесала на правую сторону. Волосы спускались до середины бедра.

В ее левом ухе поблескивала украшенная бриллиантами и ониксом сережка, свисающая на нити до самого плеча. Он не мог сказать, была ли и в правом ухе такая же сережка, так как его скрывали волосы.

Она остановилась и, наклонившись к мужчине, сидящему за роялем, и положив руку ему на плечо, что-то зашептала на ухо. Роланд напрягся, почувствовав, что зверь, дремавший внутри него многие десятилетия, вдруг дал знать о себе. Он хотел выпустить его на свободу. Мужчина кивнул, и его пальцы запорхали по клавишам инструмента. Рианнон повернулась лицом к зрителям, одной рукой опираясь на рояль. Когда она взяла первую высокую ноту, в помещении стало очень тихо. Ее глубокий, тягучий, медовый голос затопил комнату, окутывая всех присутствующих с ног до головы. Выражение ее лица придавало словам песни глубинный смысл, о котором и не подозревали написавшие его.

Она пела так, словно каждая нота разрывала ей сердце, но ее голос ни разу не дрогнул и не сорвался, оставаясь ровным и текучим. Она полностью завладела вниманием смертных и наслаждалась каждой минутой своего триумфа, подумал Роланд. Он должен был развернуться и уйти, предоставив ей право и дальше разыгрывать этот маленький спектакль, но в то время как губы ее пели о разбитом сердце и невыносимом одиночестве, взгляд ее был устремлен прямо на него. Она словно поймала его в ловушку и не хотела отпускать. Вопреки своей воле Роланд вслушивался в звучание ее прекрасного голоса, одновременно рассматривая черты ее лица.