Дикобраз - Джулиан Барнс

Старик на шестом этаже бывшего здания Госбезопасности сидел теперь за сосновым столом, жевал свиную отбивную и читал утреннюю «Правду». Он слышал шум, доносившийся от здания Центрального Комитета Социалистической (бывшей Коммунистической) партии. Когда звуки нарастали, он переставал есть, внимательно вслушиваясь и выжидая, когда они стихнут. Лицо его освещала настольная лампа. Дежурному милиционеру казалось, будто Стойо Петканов улыбается, рассматривая карикатуру в газете.

Петр Солинский и его жена Мария занимали скромную квартирку в комплексе «Дружба» (дом 307, подъезд 2), расположенном к северу от Бульваров. Когда Солинского назначили Генеральным прокурором, ему предложили жилье попросторнее, но он отказался. Во всяком случае, на ближайшее время. Не очень-то этично, думал он, так явно пользоваться милостями нового правительства, когда обвиняешь прежнее в незаслуженных привилегиях. Эти соображения Мария сочла чушью. Генеральному прокурору не пристало жить в занюханной трехкомнатной профессорской конурке, а жене его – ездить автобусом. Не говоря уж о том, что тайная полиция наверняка натыкала здесь жучков. Хватит с нее и того, что их разговоры и, кто знает, возможно, их редкие любовные игры подслушивает где-то в вонючем подвале какой-нибудь толстомордый кретин из госбезопасности.

Солинский распорядился проверить квартиру. Два молодчика в кожаных куртках развинтили телефон и понимающе кивнули головами. Однако их открытие не успокоило Марию. Прежде всего, заметила она, они сами, наверное, этот жучок и поставили. Да и жучков тут, вероятно, полным-полно, а этот, в телефоне, на то и рассчитан, что ты сам его найдешь и решишь, что уж теперь ты в полной безопасности. Всегда отыщется человек, которому интересно знать, о чем говорит Генеральный прокурор, вернувшись домой после службы. Но в таком случае, возразил Петр, если мы въедем в новую квартиру, она, пожалуй, окажется оборудованной еще лучше. Так что, стоит ли переезжать?

Впрочем, была еще одна причина, по которой Петр Солинский предпочитал оставаться там, где прожил уже девять лет. Четные квартиры их дома выходили окнами на север, на гряду невысоких холмов; эти холмы, по мнению военных теоретиков, две тысячи лет назад отлично защищали город от набегов даков. На ближайшем от их дома холме, который Петр едва мог разглядеть за густой, медленно переливающейся пеленою марева, возвышался монумент Вечной Благодарности Красной Армии – Освободительнице. Огромный бронзовый солдат стоял, уверенно выставив вперед левую ногу, высоко держа голову, и поднимал над ней все еще грозную винтовку со сверкающим штыком. Постамент был опоясан бронзовым барельефом пулеметчиков, яростно и беззаветно защищающих свою позицию.

Ребенком, когда его отец еще был в фаворе, Солинский часто приходил сюда. Упитанный, серьезный мальчик в накрахмаленной пионерской форме, он всегда испытывал трепет в День Освобождения, так же как и в День Октябрьской Революции, и в День Советской Армии. Духовой оркестр, медь которого сияла ярче, чем вонзавшийся в небеса бронзовый штык, оглашал окрестности печальной музыкой. Советский посол и командующий Братскими Советскими Силами возлагали к ногам бронзового героя огромные, как тракторные шины, венки. За ними следовали Президент и глава Народной Обороны. Потом все четверо, плечом к плечу, отступали, неуклюже пятясь, словно боялись неожиданно услышать сзади тяжелые шаги. Петру нравилось бывать здесь, он чувствовал себя взрослым и с каждым годом все безоглядней верил в солидарность социалистических народов, в их прогресс, в их неизбежную, научно обоснованную победу.

Еще несколько лет назад сюда, к Алеше, как прозвали это изваяние, новобрачные совершали в день свадьбы паломничество. Со слезами на глазах и с розами в руках они стояли у подножия, охваченные торжественностью минуты своего приобщения к истории. В последние годы эта традиция постепенно исчезла; и единственными паломниками, если не считать праздничных дней, остались русские туристы. Роняя несколько цветочков к постаменту, они, может быть, умилялись своим подвигом, представляя себе горячую признательность освобожденных народов.

Закаты и восходы высвечивали над городом далекую статую Алеши. Петр Солинский любил в это время сидеть за своим столом у окна и ждать, когда солнечные лучи заиграют на солдатском штыке. Он поднимал глаза и думал: вот что почти полвека вонзалось в сердце моей страны. И теперь он должен был помочь вырвать этот штык оттуда.

Обвиняемого по Уголовному делу № 1 известили, что предварительная беседа с Генеральным прокурором Петром Солинским состоится в десять часов. Поэтому в шесть часов Стойо Петканов был уже на ногах, разрабатывал тактику, обдумывал требования и вопросы. Инициативу нельзя ни в коем случае упускать.

Вот, например, первое утро его заключения. Его арестовали совершенно незаконно, ни словом не объяснив, в чем его обвиняют, и притащили сюда, в здание Госбезопасности, которую они теперь переименовали на новый, буржуазный лад. Старший милицейский чин показал ему стол и кровать и обратил его внимание на полукруг, начерченный на полу мелом. Затем вручил ему что-то похожее на конфетти. Так он, во всяком случае, решил и соответственно с этим добром обошелся.

– Что это? – спросил он, бросив на стол пачки разноцветных листочков.

– Ваши продуктовые талоны.

– Ах, так вы, значит, настолько добры, что позволяете мне выйти отсюда и постоять в очереди?

– Генеральный прокурор Солинский решил, что, поскольку вы теперь рядовой гражданин, вы должны переносить все временные трудности, выпавшие на долю остальных рядовых граждан.

– Ясно… Ну, а что именно я должен делать? – Петканов изобразил благодушную стариковскую кротость. – Что мне разрешено?

– Вот ваши талоны на брынзу, вот на сыр, вот на муку. – Милиционер услужливо перебирал разноцветные бумажки. – Масло, хлеб, яйца, мясо, растительное масло, стиральный порошок, бензин…

– Ну, бензин мне, полагаю, не понадобится. – Петканов усмехнулся с видом заговорщика. – Может быть, вы…

Офицер съежился от испуга.

– Понятно, этого нельзя… Да еще к тому же мне пришьют попытку подкупить члена Народной Обороны, ведь так?

Милиционер молчал.

– Как бы то ни было, – продолжал Петканов, делая вид, будто и в самом деле заинтересован предложенной ему новой игрой, – расскажите мне, как со всем этим обращаться.

– Каждый талон – недельная норма продукта, который на нем обозначен. Как вам их расходовать, будете решать сами.

– А как же насчет сосисок? Я их что-то здесь не вижу, а ведь всем известно, что я обожаю сосиски. – Он, казалось, недоумевал, а не жаловался.

– На сосиски талонов нет. Дело в том, что сосисок нет в магазинах, потому бессмысленно выпускать на них талоны.

– Логично, – согласился бывший президент. Потом оставил из каждой пачки по одному талону и остальные протянул офицеру.

– По вполне понятным причинам бензин мне не нужен. Принесите остальное.

Через час милиционер вернулся с хлебом и маленьким кочанчиком капусты. Кроме того, он принес двести граммов сливочного масла, пол-литровую бутылку подсолнечного масла (месячная норма), две фрикадельки, сто граммов брынзы, сто граммов сыра, триста граммов стирального порошка и полкило муки. Петканов попросил все это выложить на стол и принести ему нож, вилку и стакан воды. Затем под бдительным наблюдением двух сотрудников милиции он принялся за фрикадельки, брынзу, сыр, отведал сырой капусты, съел хлеб со сливочным маслом. А потом отодвинул тарелку, мельком взглянул на стиральный порошок, подсолнечное масло и муку, встал, подошел к своей узкой железной койке и улегся.

В середине дня старший милицейский чин снова появился в комнате. Смущенно, будто бы в чем-то оправдываясь, он обратился к арестанту:

– Вы, кажется, меня не поняли. Я ведь объяснил…

Петканов рывком сбросил свои короткие крепкие ноги на скрипучие доски пола и подошел к офицеру. Стал к нему почти вплотную и ткнул пальцем в серо-зеленый мундир, прямо под левую ключицу. Потом ткнул еще раз. Офицер попятился, не столько опасаясь пальца, сколько смущенный непривычной близостью того, на кого привык смотреть снизу вверх в течение всей жизни; а теперь они стоят лицом к лицу, и тот смотрит на него с угрозой.

– Полковник, – сказал бывший президент. – Я не намерен пользоваться стиральным порошком. Мне не нужны также растительное масло и мука. Как вы могли заметить, я не бабка из новостроек за Бульварами. Люди, которым вы теперь служите, могут просрать всю экономику и оставить вас всех с этими… фантиками. Но когда вы служили мне, – тут он особенно энергично ткнул пальцем, – когда вы были преданы мне и Народной Социалистической Республике, в магазинах, как вы помните, водились продукты. Вы, очевидно, помните, что иногда людям приходилось стоять в очередях, но не за этим дерьмом. А теперь вы можете уйти и в дальнейшем, будьте любезны, обеспечьте мне социалистический рацион. Можете передать также Генеральному прокурору Солинскому, чтобы, во-первых, он катился к едреной матери, а, во-вторых, если он и впредь собирается меня пичкать стиральным порошком всю неделю, то за последствия будет отвечать персонально.