Acumiana, Встречи с Анной Ахматовой (Том 2, 1926-27 годы) - Павел Лукницкий

А на днях, когда я собирался идти к Мухиным спрашивать их об Анненском, АА сказала мне: "Счастливый!.. Как я вам завидую!".

Когда я заходил к АА утром, она была оживленная, веселая (в постели лежала, еще не вставала - холод дикий). А вечером была утомленной. К вечеру АА всегда очень утомляется. И ей холодно, бедной, даже в свитере ее белом. В комнате действительно очень холодно.

АА со мной ласкова и приветлива...

АА заговорила об антологии "Веселый салон". Я просил ее дать мне, чтобы оттуда выписать стихи Брюсова и послать их Брюсовой... АА засмеялась лукаво, сказала, что поищет ее - и найдет, если только она не сожгла ее... "Как сожгла?" АА засмеялась: "Дурные книги можно сжигать!"...

22.01.1926. Пятница

В девять часов вечера АА позвонила мне и сказала, что через полчаса придет. Пришла. В руках пакетик - сыр и батон: ужин Владимиру Казимировичу, который она ему отнесет на обратном пути. Снял ей шубу. Провел в мою комнату. Белая фуфайка. АА расстегнула ворот и заложила его внутрь, открыв шею. На ногах топочущие боты. "У Вас по-новому?" - и взглянула на мой приставной стол для работы. На столе навалом бумаги - работа по биографии. Села к столу. Зеленый свет лампы залил лицо - глаза нездоровые, плохо выглядит, лицо усталое, но разговаривает в веселом тоне.

Стала рассказывать о том, как вчера показывала Шилейке свою работу. Шилейко долго не хотел смотреть, чтобы не отрываться от своей работы. Наконец согласился. Внимательно выслушал и "выглядел" все, что АА показывала ему.

"Когда Вам пришлют горностаевую мантию из Оксфордского университета, помяните меня в своих молитвах!" - смеясь заявил, когда АА показала ему все. Согласился со всем, пробовал возражать против деталей, но АА привела новые доказательства, и он принял их.

АА перечислила мне эти детали и свои доказательства.

Шилейко, слушая ее, делал свои замечания, приводил соответствующие сравнения из древней литературы - углубляясь до вавилонян и до народной словесности. При этом и сам указал на связь стихотворения Николая Степановича "Еще один ненужный день..." с одним из стихотворений Анненского.

АА, передавая мне свой разговор с Шилейкой, поражалась его памятью. Какова же у него должна быть память, если ей удивляется АА - сама обладающая совершенно исключительной памятью!..

Я сегодня был у Кругликовой, и она подарила мне свой альбом силуэтов ("Альциона" 1921). Заговорили о Кругликовой. АА стала перелистывать альбом и по поводу каждого силуэта роняла одно-два слова - со скучающим выражением лица: "Плохо... не похож... не похож... - о Блоке: Совсем не похож..."

Из всех силуэтов только силуэт Кузмина сочла передающим сходство... А силуэт самой АА очень непохож, это уж я сам говорю: длинна шея, короток лоб, и вся голова сужена. Николай Степанович совсем непохож - это АА заключила.

Отложила альбом в сторону. Стал читать ей воспоминания Кругликовой. По поводу фактов, там упоминаемых, АА рассказала о Н. С. Кругликове, что была она у него всего четыре раза: один раз, когда у него был Бальмонт, другой раз - Поль Фор... И приходила не на людные собрания, а по вечерам, и тогда не много людей было у Кругликова.

Затем, Кругликова неправильно говорит, что силуэт АА она у нее рисовала. На самом деле, она рисовала его у Чулковых...

В комнату вошла мама со щенятами в руках. АА встала, поздоровалась... АА взяла одного щенка на руки, стала его ласкать. Я стал с ним возиться, потом отдал маме, и она вышла из комнаты.

Заговорили об Анненском, о трагедиях его, в которых АА нашла сходство с "Путем конквистадоров". Не в "которых", впрочем, а в одном "Иксионе", потому что мотивы Лаодамии и Меланнипы были Николаю Степановичу в 4-5 годах чужды. А Иксион, человек, который становится богом, - конечно, задержал на себе внимание Николая Степановича: это так в духе Ницше, которым Николай Степанович в ту пору увлекался. АА сделала заключение, что поэмы "Пути конквистадоров" сделаны как-то по типу притчи-трагедии, но из нее вынуто действие. И АА заговорила о том, что в поэмах "Пути конквистадоров" нет действия не из-за неопытности Николая Степановича и неумения вложить его в стихи, а совершенно сознательно.

От разговора как-то оторвались, вспомнив что-то о Лозинском...

- Позвоните ему... Скажите, что я хочу с ним говорить...

АА сидела в кресле у зеркального шкафа и смотрела на меня, пока я звонил... Подошла к телефону жена Лозинского. "Будьте добры попросить Михаила Леонидовича..." - "Сейчас посмотрю, дома ли он. А кто просит?" "Лукницкий..." - Отошла. АА засмеялась: "Пусть поищет его в комнатах... Может быть, найдет!". Лозинский подошел и начал извиняться (я ему звоню почти ежедневно, и он все занят, занят, занят - не может принять меня!). Я прервал его извинения и передал трубку АА.

Она громко и весело заговорила. Сказала, что она и В. К. Шилейко хотят видеть его у себя и просят назначить день. Лозинский сразу назначил: "Вторник", - обрадованный, что "ничего страшного нет" и что извиняться его никто не просит.

Я поставил на стол два бокала и налил белого вина ("Барзак"). Принесли чай... АА присела к письменному столу. Пили чай, и за чаем я стал читать "Труды и дни" за 1909 год - скучное перечисление фактов и дат... АА слушала, слушала очень внимательно сначала, но потом утомилась...

Детским голосом: "Дневничок... дать... она хочет...". Я дал свой дневник, неохотно... АА стала шутить и балагурить. Взяла дневник, стала читать (запись 9 января).

Прочла несколько строк... "Видите, как хорошо! И как интересно!" Стала уже внимательно читать дальше... - "Видите, как интересно! И если все будете записывать, будьте уверены, что лет через сто такой дневник напечатают и будут с увлечением читать!"

А мне надоело смотреть, как АА читает дневник... Я стал трунить и мешать ей шутками... АА взглянула на меня: "Сидите спокойно и займитесь каким-нибудь культурным делом!" - "Я занимаюсь культурным делом: смотрю на Вас!" Я рассмешил АА, и она рассказала мне по поводу случай с Николаем Степановичем.

В 1910 году, на обратном пути из Парижа, в Берлине, АА должна была почему-то пересесть в другое купе. Вошла. В купе сидели три немца - в жилетах. Жара была страшная. Увидев АА, они встали и надели пиджаки... Потом стали болтать между собой о том, что надели они пиджаки, потому что это русская дама. А если бы это была немка - конечно, не надели бы...

И АА весело проговорила: "Русская дама! - а русской даме 19 лет было...". Потом два немца легли на верхние полки, а третий - на нижнюю, против АА... Говорил ей, что хочет ехать за ней, куда бы она ни поехала, болтал долго, и АА стоило труда объяснить, что едет она в деревню к родным и что за ней никак нельзя ехать... И этот немец не спал и восемь часов смотрел на нее. Утром АА рассказала о нем Николаю Степановичу и тот вразумительно сказал ей: "На Венеру Милосскую нельзя восемь часов подряд смотреть, а ведь ты же не Венера Милосская!".

АА опять углубилась в дневник. "Не читайте, бросьте, тут наворочено, а вы вчитываетесь". - "Сейчас, сейчас, - не отрываясь от чтения, бросила АА, тут две странички осталось и все очень хорошо и не наворочено!" - "Пейте вино!" - поднял бокал. Наклонились друг к другу, прижали бокалы. Потом попросила узнать номер телефона Тынянова. Я позвонил Лавреневу. АА записала номер, оторвала листок бумажки, спрятала.

"Который час?" - "Около двенадцати". АА встрепенулась - надо идти... Подошла к телефону... Позвонила Пунину, сказала, что сейчас идет в Мраморный дворец и не знает наверное, придет оттуда в Шереметевский дом или нет, - но я подожду там, и она, если не придет, через меня известит его...

"Что ж вы Лукницкому белой ручкой помашете из окна, если не придете?"

АА засмеялась счастливым смехом. Повесила трубку.

Отошла от телефона. Попросила меня стихи читать: "Хочу, чтоб вы почитали стихи сегодня!".

Я стоял рядом... "Что Вам не нравится в моей комнате? Эти картины, вероятно?" - "Да, я бы не вынесла..." - "Надо было чем-нибудь стену закрыть - других не было..." - "Подумайте! Как жаль, что мы с вами не были раньше знакомы". (У Судейкиной было много картин, которые она раздавала всем перед отъездом; Мане дала несколько... "С удовольствием дала бы Вам вместо этого".)

АА взглянула на свою статуэтку в шкафу... Сказала, что отсюда она хороша, а оттуда (если смотреть от стола) - плоха...

Отошла от телефона. Подошли к столу. "Хочу, чтоб вы почитали стихи сегодня..." Я взял тетрадь, раскрыл и, держа ее пальцами за верхние углы, показал АА стих "Твоим дыханьем навсегда нетленны...". АА взяла тетрадь за нижние уголки и читала про себя. Мы стояли вплотную, друг к другу лицом... Потом сели к столу. Я стал читать "Смерть солдата", предупредив, чтоб АА серьезно и строго "разругала" бы его...

- "Он ткнулся в землю носом и винтовкой..."

АА прервала:

- "Носом" - нехорошо. "Лбом", что-нибудь другое, только не "носом"...

Больше не прерывала, а когда я прочел все, сказала, что слабое окончание (две последние строки), а стихотворение "хорошее на самом деле, без всяких сопоставлений". И не в пример прежним стихам. И никаких влияний не чувствуется - оно самостоятельное - "ваш собственный голос". Я просил: "А Гумилева нет?". - "Нет, ни Гумилева, ни кого другого..." - АА сказала, что оно в связи со смертью Есенина... "Нет?" - "Ну, во всяком случае, этого цикла... Теперь вы прочтите..." - АА отказалась, встала. Вышли в переднюю, к АА вышла мама прощаться. Заговорила о здоровье, о том, какие лекарства надо принимать. АА ответила, что чувствует себя последнее время хорошо, несмотря на болезненный вид. Что принимает камфору с валерианой...