Политическая машина - Пэлэм Вудхауз

— Лаулер-Носяулер! — гаркнул Юкрич. — Это правда?.

Изящный, но несколько выдающийся нос Б.В. Лаулера побудил его маленьких друзей наделить этим ласковым прозвищем будущего члена Парламента. С возрастом эта часть лица отнюдь не сделалась меньше, но мне бы и в голову не пришло так его назвать — ибо, хоть мы и были ровесниками, за прошедшие годы он стал чрезвычайно представительным и важным. Но Юкрич был выше таких условностей. Спьяну он так громко произнес это обидное слово, что Х.К. Ходжер споткнулся на очередном «побей бог», и потерял нить повествования.

— Тсс! — сказал Председатель, бросая в нашу сторону грозные взгляды.

— Тсс! — сказал Б.В. Лаулер, и его правильные черты исказились недовольной гримасой.

— Хорошо, но это правда? — настаивал Юкрич.

— Конечно, правда, — прошептал Лаулер — будь потише!

— В таком случае, юный Носяулер, можешь на меня положиться, будь я проклят! Я тебя не покину. Ничего не пожалею, чтобы пропихнуть тебя в

парламент. Можешь быть спокоен — я…

— Господа! Прошу вас! Вы, за тем столом, вон там — Председатель встал, а Г.К. Ходжер, который добрался до «-Ну тады, ё-моё, я за ней, побей Бог!» — сделал страдальческую паузу и нервно теребил скатерть.

Юкрич утих. Но его предложение не было мимолетным капризом, который за ночь испаряется без следа. Через несколько дней, когда я еще лежал в постели, он ворвался ко мне, с ног до головы одетый по-дорожному, с ветхим чемоданчиком в руке.

— Уезжаю, дитя моё, прямо сейчас, уезжаю!

— Отлично! — сказал я. — Прощай.

— Корка, мальчик мой, — завопил Юкрич, со скрипом плюхаясь на мою кровать, и отравляя воздух своим зловонным табаком — Нынче утром я счастлив! Я бодр и весел. А почему? Потому, что совершаю альтруистический поступок. Мы, Корка, занятые коммерсанты, слишком часто не находим в жизни места для альтруизма. Мы слишком любим себя спрашивать: «А что это мне дает?», и, если оказывается, что «это» не дает ничего — отмахиваемся от такого дела. Вот почему сегодня я так чертовски счастлив. Я еду в Редбридж, это стоит мне значительных затрат и неудобств, а что это мне дает? Да ничего. Ничего, мой мальчик, кроме чистого удовольствия: помочь старому другу в трудную минуту. Если я смогу хоть самой малостью приблизить победу Носяулера — мне этого достаточно. Я внесу свою лепту, Корка, и, возможно, мой вклад окажется как раз той мелочью, от которой все зависит. Я туда поеду, и буду говорить…

— Не сомневаюсь, будешь.

— В политике я, по правде говоря, мало что понимаю, но подучиться нетрудно — достаточно, чтобы разобраться на первых порах. Думаю, лучше всего подойдут обличения; а я здорово умею обличать. Я знаю, в чем тут соль. Обвиняешь чужого кандидата во всякой мерзости, какая есть под солнцем, но так, чтобы он не мог за что-нибудь уцепиться и подать иск за клевету. Так вот, старина, о чем я хотел тебя попросить…

— О, Господи! — простонал я, услыхав знакомые слова.

— … Отшлифуй немного эту агитационную песню. Я ее полночи писал, но местами она, кажется, все еще хромает. Ты ее выправишь в полчаса. Отшлифуй ее, дитя мое, и срочно отошли в гостиницу «Бык», в Редбридже, нынче же вечером. Может быть, именно она поможет нам протащить Носяулера за финишный столб.

Он с топотом умчался; спать уже было невозможно, и я стал читать стихи, которые он оставил.

Они были задуманы с добрыми намереньями, это их и погубило. Юкрич не был поэтом, иначе не стал бы рифмовать «Лаулер» и «нас ведет». Удачная строчка, пришедшая мне в голову за завтраком вместе с мыслью, что может быть, Юкрич прав, и старым школьным товарищам подобает поддержать кандидата, сделали свое дело — я провел все утро, сочиняя новую балладу. Закончив работу к полудню, я отослал ее в гостиницу «Бык», и отправился на ланч с тем чувством удовлетворения, которое, как справедливо указывал Юкрич, часто посещает альтруистов. Я фланировал по Пикаддилли, наслаждаясь сигаретой после ланча, и вдруг наткнулся на Чокнутого Кута.

Добродушное лицо Чокнутого выражало смесь досады и удовлетворения.

— Это произошло. — сказал он.

— Что?

— Третье несчастье. Я говорил тебе, что будет третье.

— И что стряслось? Спенсер сломал еще одну ногу?

— У меня украли машину.

Конечно, здесь было бы уместно сдержанное сочувствие. Но я издавна не мог побороть шутливость и легкомыслие, беседуя с Чокнутым Кутом. Он был так непристойно богат, что не имел права на неприятности.

— Ничего, — сказал я — другую купишь. Форды в наше время стоят сущие гроши.

— Это был не форд — оскорбленно проблеял Чокнутый. — это был новенький Винчестер-Мерфи. Я купил его всего месяц назад, заплатил полторы тысячи, а теперь его украли.

— Где ты видел его в последний раз?

— Я не видел его в последний раз. Нынче утром мой шофер подогнал его к подъезду и, вместо того, чтобы, как положено, подождать меня, он забежал за угол, как он говорит, выпить чашку кофе! А когда он вернулся, ее не было.

— Чашки?

— Машины, осел. Машина исчезла. Ее украли.

— Ты уже известил полицию?

— Как раз еду в Скотланд-ярд. Только что в голову пришло. Ты что-нибудь знаешь об этой процедуре? Я в таких делах новичок.

— Просто даешь им номер машины, они рассылают его в полицейские участки по всей стране, и объявляют розыск.

— Ясно — повеселел Чокнутый. — Звучит как будто многообещающе. То есть, кажется, рано или поздно хоть кто-нибудь должен ее найти, разве не так?

— Да. — сказал я. — Конечно, первое, что сделает вор — снимет номерные знаки и поставит фальшивые.

— О, Господи. Правда?

— А потом он перекрасит машину в другой цвет.

— Ну, знаешь!

— Тем не менее, в конце концов полиция обычно находит машину. Через несколько лет ее обнаружат в каком-нибудь заброшенном сарае, с разбитым кузовом и без мотора. Тогда они вернут ее тебе, и потребуют вознаграждение. Но на самом деле, ты должен молиться, чтобы ее вовсе никогда не нашли. Это было бы настоящей катастрофой. Ведь если тебе вернут ее через пару дней, как новенькую, то это уже не будет несчастьем, и номер третий снова повиснет над твоей головой. А кто знает, каким окажется новое третье несчастье? В каком-то смысле ты искушаешь Судьбу, обращаясь в Скотланд-Ярд.

— Да, — протянул Чокнутый, с сомнением в голосе. — Все таки, знаешь ли, я, наверное, пойду в Скотланд-Ярд. Я хочу сказать, если подумать, ведь Винчестер-Мерфи — это Винчестер-Мерфи, а полторы тысячи — это полторы тысячи, ведь так?

Мне стало ясно, что даже у самых суеверных из нас где-то в глубине прячется крупица трезвого, практического здравого смысла. Изначально я не собирался принимать никакого участия в Редбриджской предвыборной борьбе, кроме написания гимна в честь Лаулера-Носяулера, и поздравительной телеграммы в случае победы. Но два обстоятельства принудили меня передумать. Во первых, мне — энергичному молодому журналисту — пришло в голову, что в разделе «Это интересно» можно получить под выборы пару гиней («Предвыборная гонка: улыбки у избирательной урны»); во вторых, с первого же дня Юкрич завалил меня потоком энергичных, зажигательных телеграмм.

Прилагаю образцы:

«Дела отлично тчк вчера сказал три речи тчк агитпесня сенсация тчк приезжай»

«Носяулер вне конкуренции тчк вчера сказал четыре речи тчк агитпесня шлягер тчк приезжай»

«победа близка тчк вчера говорил весь день тчк агитпесня общий восторг зпт дети поют колыбелях тчк приезжай»

Пусть скажет любой юный сочинитель, можно ли этому долго сопротивляться, если написал политический гимн первый раз в жизни. Исключая одну мюзик-холльную песенку («Мама, она щиплет мне ногу», исполнена Тимом Симсом, Робким Комиком, на ипподроме Пиблза один раз, снята с программы по настоятельной просьбе публики), ни одно слово из моих стихов не было пропето. Легко понять, что меня охватывал известный трепет, когда я представлял просвещенный электорат Редбриджа (во всяком случае, его лучшую часть), в тысячу глоток ревущий следующие изящные строки:

Ни хитростью, ни силой

Нас враг не победит,

Покуда у кормила

Наш ЛАУЛЕР стоит.

Наш друг, вероятно, обречен был провести свою парламентскую карьеру в молчании, покорно голосуя по указке партийного лидера. Так что чисто технически я был, вероятно, неправ, описывая его стоящим у кормила государственного корабля. Но это меня не занимало. Я знал только, что моя песня хорошо звучит, и я хотел ее услышать. Вдобавок, я хотел посмотреть, как Юкрич выставит себя полным ослом перед большой аудиторией — такая возможность выпадает раз в жизни.

Я поехал в Редбридж.

Лишь только я вышел со станции, мой взгляд уперся в очень большой плакат, изображающий выразительные черты Носяулера Лаулера, с надписью:

ЛАУЛЕР

ОТ

РЕДБРИДЖА

Все бы хорошо, но рядом с плакатом вражеские руки поместили огромную карикатуру: в манере, выходящей, по-моему, за рамки честной полемики, художник заострил внимание на выдающемся носе моего приятеля. Подпись гласила: