Святой Игнатий Лойола - А. Перроа

Не допускавший измены, Игнатий вместе с Геррерой и горстью храбрецов отступил в крепость. Осада началась 21 мая. После того, как Игнатий заперся в крепости, первой его заботой стала исповедь. И так как священник отсутствовал, исповедовался он у одного из своих сотоварищей, уподобившись таким образом в своей вере — вере Баяра. Он тоже был рыцарем без страха, если и не без упрека.

Французы начали заполнять рвы ветками, готовить лестницы. На бомбардировку крепость отвечала огнем всей своей артиллерии.

Мы можем лишь догадываться о том, что делал Игнатий во время битвы, и должны ограничиться предположениями. Нам известно только то, что он соблаговолил рассказать отцу Гонсалесу де Камаре: «Приступ длился уже порядочное время, когда я был задет снарядом, который проскочил между моими ногами и ранил одну и сломал другую».

После этого битва продолжалась недолго, тем более что, по рассказу Герреры, войско оказалось неверным. Три раза малодушные выкидывали белый флаг с криками: «Франция, Франция!» Некоторые даже стали срывать замки с ворот крепости. Геррере пришлось сдаться.

Французы окружили вниманием храброго раненого. «Они очень заботились обо мне, — скажет Игнатий в своем рассказе, — обращались со мною вежливо и дружественно. Они перенесли меня в дом, в котором я жил в Памплоне. Лечили меня очень хорошие французские врачи. Пока длилось лечение, меня часто навещали французская знать и солдаты. Чтобы выразить им свою благодарность, я раздарил им все бывшие при мне драгоценные предметы и все ценное оружие».

Он оставался в Памплоне дней десять, следовательно между 30 мая и 2 июня, и был отправлен в Лойолу. «Французы, — скажет Игнатий, — перенесли меня туда на носилках».

Провидение, казалось, желало, чтобы Франция сыграла роль в больших событиях, которые, никем не замеченные, начали развертываться 21 мая. Французское войско окружило крепость, в которой укрылся Игнатий. Французский снаряд ранил его. Но, никогда, заметим мы мимоходом, пушечный снаряд не приносил большей славы Богу…

Во всех этих событиях таился некий провиденциальный смысл…

Итак, 21 мая 1521 г. Игнатий был тяжело ранен.

Но в этот же день Лютер официально порвал с Римскою Церковью… Французские офицеры не подозревали, что человек, над которым они с почтением склонялись, соединит на Монмартре своих первых сотоварищей, чтобы посвятить себя защите Церкви, которой монах-отступник объявил войну.

Глава IV Лойола

Замок Лойола (называемый сегодня Святым Домом) по внешнему виду остался таким же, каким знал его Игнатий.

Он представляет собой как бы куб, со стороною шестнадцать метров, на каменном цоколе с двухэтажной надстройкой. Стены нижнего жилья, двухметровой толщины, сложены из плохо обтесанных каменных глыб, бесхитростно сложенных, но способных выдержать приступ и бомбардировки. В прежние времена эта грубая кладка доходила до крыши. Однако мятежи наваррских феодалов вынудили кастильского короля издать в 1457 г. эдикт, предписывающий разрушение всех укрепленных замков. Через несколько лет эдикт был отменен, и тогда владыки Лойолы вновь отстроили свое полуразрушенное жилище, возведя его из легких кирпичей, положенных на уцелевший каменный цоколь. Сверху замок можно было бы принять за дачу, если бы тонкие башни на четырех его углах не притязали на внешность укрепленного замка прежних лет.

Игнатий прибыл сюда в первых числах июня.

Главный фасад замка обращен на север. Над аркой стрельчатых, готических ворот грубо высеченный, из черного камня, герб Лойола.

Главный фасад замка обращен на север. Над аркой стрельчатых, готических ворот находится грубо высеченный из черного камня герб Лойол.

Ворота Святого Дома вводят в маленький, вымощенный плитами двор. Сейчас на дворе, с левой стороны, помещена бронзовая группа, представляющая, в натуральную величину, раненого Игнатия, лежащего на носилках, несомых двумя французскими солдатами в шлемах. Раненый, с закрытыми глазами, кажется обессиленным. Борзая собака пытается лизнуть его повисшую руку.

Эта живая группа заставляет нас пережить возвращение домой покрытого славою и побежденного в Памплоне Игнатия; находящаяся же напротив, справа, изящная статуя рыцаря, изображает его таким, каким он был до ранения.

Придя в Лойолу, солдаты подняли раненого в его спальню. Вскоре открылось, что тряска во время длинного пути привела в расстройство его перевязки. Приглашенные хирурги объявили о необходимости новой операции, которую сам Игнатий назовет «бойней».

Эту «бойню» он перенес с величайшим самообладанием; лишь сильно сжатые кулаки выдавали его страдание. «Но, — рассказывал он отцу Гонзалесу де Капера, — после операции мне становилось все хуже. Я не мог больше есть и даже ощущал признаки близкой смерти».

Врачи мало верили в его выздоровление. И в день Святого Иоанна Крестителя больному посоветовали исповедоваться. Он получил последние таинства — его причастили и соборовали накануне дня Святого Петра, так как было объявлено, «что, если не будет улучшения до полуночи, его можно считать умершим».

Святой Иоанн Креститель был покровителем семьи его матери, а Святой Петр — покровителем рода Лойол. Святой Петр, которого Игнатий всегда почитал, пришел ему на помощь. Ночью произошло улучшение. На следующий день он был вне опасности.

«Выздоровление, — рассказывает Игнатий, — шло быстро». К несчастью, хирурги, лечившие его, плохо справились со споей задачей. «Выше колена, — говорил святой, — одна кость торчала над другой, вследствие чего нога стала короче, и, кроме того, эта кость настолько выдавалась, что нога приобрела уродливую форму. Не будучи в состоянии привыкнуть к этой мысли и считая, что этот как бы нарост меня уродует, я спросил хирургов, могут ли они удалить его. Мне ответили утвердительно, причем прибавили, что боль будет еще сильнее, чем испытанная до сих пор, так как для операции потребуется много времени».

Игнатий мужественно перенес и эту операцию. Кость была спилена, после этого с помощью особого устройства начали постепенно вытягивать ногу. В течение долгих дней больной лежал с закрепленной в это устройство ногой. Это время он называет мученичеством, и продолжалось оно до конца июля. И только в первых числах августа больной вступил в период окончательного выздоровления.

Почувствовав себя лучше, Игнатий выразил желание прочитать один из тех рыцарских романов, которыми он так увлекался, когда жил у казначея Кастильского Двора.

Если судить по сохранившимся завещаниям Лойол, в их замке не было библиотеки. Здесь можно было найти лишь «Жизнь Иисуса Христа» картезианца Рудольфа и один том «Житий святых». Книги эти, вероятно, были привезены невесткой Игнатия, набожной Магдалиной де Араос.

Наш больной должен был удовольствоваться ими…

Говорят, что человек, избежавший смерти, ощущает прилив жизненных сил. Однако предложенные ему книги вовсе не соответствовали его наклонностям, и можно предположить, что вначале он рассеянно перелистывал их.

Его больше привлекали воспоминания, более живые, чем когда- либо. Ах, эти дорогие воспоминания!.. Эти феерии славы, завоеванной острием шпаги… Да, он был побежден в Памплоне, но что это значит, раз невредима честь! Несомненно, героизм его был плохо вознагражден! Его бывшие начальники, да и сам император, для которого он жертвовал собою, даже не потрудились узнать, что с ним случилось… Одни лишь его победители вели себя по-рыцарски… Но храбрость может победить судьбу. Карл V увидит его вновь, увидит его снова на службе, верного вплоть до смерти.

Прибавим, что мечтал он и о других победах…

Среди дам Кастильского Двора он заметил одну, отличавшуюся от других. «Она была больше маркизы, больше герцогини», — скажет он. Он думал о Жермэн де Фуа, второй жене Фердинанда-Католика и племяннице Людовика XII. Ей было 23 года, когда умер ее муж. Ее французские связи закрыли ей все доступы к королевским почестям после восшествия на престол Карла V; ей оставалось только исчезнуть. И она действительно удалилась в монастырь, но скоро покинула его, и в 1519 году вышла замуж за немецкого принца, маркиза Бранденбургского. Однако вскоре после свадьбы маркиз скончался. И вновь Жермэн стала свободной, вновь стала кумиром Игнатия.

«Я думал о ней, — сознавался он, — 3–4 часа подряд, не замечая, как бежало время, размышляя о средствах, чтобы достичь ее, о ратных подвигах, которые я совершу в ее честь». При этом он не отдавал себе отчета в призрачности и неосуществимости своих мечтаний из-за очень высокого ранга этой дамы.

Между тем для разнообразия время от времени он открывал благочестивые книги. И находил их уже менее скучными… Очевидно, душа его была создана так, что увлекалась красотою всюду, где бы ее ни находила. Читая Жития Святых, он дышал воздухом, насыщенным героизмом, и героизмом ему неизвестным, но о котором он, со свойственной ему честностью, вначале говорил: «героизм этот отличен от моего, и он выше моего», и с большим самомнением прибавлял: «неужели я не способен на него?»