Он и она - Варвара Карбовская

Но он на это ей сказал:

– Цыц! Горячка схлынет, опять буду жить не тужить, – и рысцой побежал на доклад к директору.

– Небось потужишь, – посулила ему вдогонку Совесть, но он сделал вид, что не расслышал: так было спокойнее.

Вошел в кабинет, захлопнул за собой дверь и оставил Совесть за порогом. Но тут вдруг директор, упершись кулаками в стол, поднялся со своего места и страшным голосом спросил:

– Четверкин, где у тебя совесть?

И в это время директору показалось, что из-за двери тихонький голос прошелестел: «Тут я…» Но директор не поверил своим ушам и стал слушать Четверкина, при котором вместо Совести в последнее время неотступно находилась Наглость, и он чувствовал себя в ее присутствии совершенно так же развязно и весело, как с Сонечкой Щекотихиной из Матаньина тупика.

И Четверкин – вот уж именно со свойственной ему наглостью – начал уверять, и даже с драматической слезой в голосе (бессовестные люди нередко подпускают драматическую слезу), что завод для него святая святых, а директора он, Четверкин, любит «любовью брата, а может быть, еще нежней».

Однако, как ни врал Четверкин, как ни выкручивался, на этот раз ему не сошло с рук. Потому что, человека без совести при желании всегда можно распознать. До сих пор у директора не было такого особенно сильного желания, но, когда дело вплотную коснулось чести завода, желание вспыхнуло, и при этой вспышке директор ясно увидел: Четверкин – человек без совести, а стало быть, и без чести… Но… Но, снабженный довольно приличной характеристикой, он, Четверкин, говорят, уже устроился на другом месте и процветает. Пока-то еще распознают, что он не живет больше со своей совестью, а распознавши, пожалуй, еще скажут: «Это дело личное, семейное…» Вот он и процветает.