Меня не узнала Петровская - Алла Драбкина

Гуляла в Таврическом саду. Одна. Сочинились стихи. Вписываю их в дневник, чтоб не забыть.

Стихи о любвиВ. Л.Он населяет соседний район.Горе мне, бедной, о горе!В сутолоке наших ракетных временЕго не увижу я боле!

Ну вот. Вроде ничего вышло. Теперь можно со спокойной совестью спать. Спокойной ночи, Маша Сухова!

9 сентября

Все началось с политинформации.

Крючок рассказывала про войну во Вьетнаме. Все-таки рассказывает она очень интересно. Особенно страшно про американских пацифистов. Они, оказывается, сжигают себя живьем, лишь бы не было войны!

Ну неужели никак нельзя договориться иначе? Собрались бы все и договорились. Всем ясно, что война никому не нужна.

Надо просто собраться и договориться. Ведь люди же умирают! Ну разве так можно, чтоб человек умер, а все осталось по-прежнему? Ведь у всех людей есть друзья, и они должны мстить.

Вот Кашин тоже так считает. Весь урок он что-то писал, и сколько я ни заглядывала через его плечо — ничего не увидела.

Потом он мне показал. Это заявление, чтобы его взяли добровольцем на войну во Вьетнаме, потому что он считает, что если каждый человек вступится за Вьетнам, то война скоро кончится.

Еще он пишет, что каждый должен отвечать за то, что делается в мире. И вообще отвечать за все.

Всю перемену мы просидели с ним на чердаке и обсуждали это. Я даже не знала, что он может говорить серьезно.

Я с ним во всем согласна, кроме вопроса о пацифистах. Он говорит, что пацифисты совсем не герои, раз в такое трудное время сжигают себя вместо того, чтобы бороться. А я ему сказала, что он так говорит потому, что сам бы не смог этого сделать. А он сказал, что, если бы он знал, что это поможет, смог бы, а так ему жалко помирать ни за что ни про что. Я очень долго с ним спорила, но только сейчас поняла, что я тоже не хотела бы так умереть.

Потом я сказала Кашину, что он больно хитрый, раз написал заявление только от себя. Писать — так уж от всего класса, потому что от одного Кашина толку мало. А вот если весь класс…

Кашин согласился.

Что потом творилось! Ни в сказке сказать, ни пером описать! Мы чуть не сорвали литературу. Довели Вишневый Сад. Так галдели, что её голоса не слышно совсем было. Она ж старая.

Избрали комитет. Главным выбрали Великорожина (это уж девчонки голосовали), а помощниками Ларису Гущину и Кольку Смотряева. Ларису потому, что ее учителя любят, да и ребята тоже уважают, а Кольку — за физические возможности.

А нам с Кашиным поручили написать заявление на имя директора, потому что это наша идея и мы лучше всех по литературе учимся.

После четвёртого урока мы с Кашиным отнесли заявление Семену Иванычу. Его не было в кабинете, отдали заявление секретарше.

А после пятого урока Семен Иваныч пришел к нам в класс. Как всегда:

— Здравствуйте, орлы…

— Здравствуйте!

Мы ему ответили как на параде.

Потом Семен стал толкать речь про то, что мы еще маленькие и отпустить нас во Вьетнам нельзя, да и вообще мы должны учиться, потому что знания нужны в жизни, как винтовка в бою. Еще он сказал, что Ленин завещал учиться, учиться и учиться.

И вдруг Кашин крикнул с места, что Ленин завещал учиться коммунизму, а не просто учиться. Но моему, Семен уже тогда разозлился.

Зато Крючок улыбнулась. Ей это, кажется, чем-то понравилось. Видно, Кашин и правда знает лучше Семена.

Семен начал говорить про то, что мы все равно молодцы и что он напишет про нас в «Пионерскую правду». А Кашину хотелось во Вьетнам. Зачем нам статья в детской газете?

Семен стал говорить, что в семье не без урода и всегда найдутся люди, которые обязательно все опошлят.

— Без намеков, — почему-то сказала я.

Тогда Семен совсем рассвирепел и велел нам с Кашиным встать.

Потом все ребята пошли домой, а нас с Кашиным Семен поставил у своего кабинета и сказал, что в наказание за пошлость мы будем стоять ровно два часа. За пошлость!

Ну и пришлось нам сегодня! Как дурачки стояли у кабинета. Кашин сразу открыл какую-то толстую книгу и начал читать, а мне было делать нечего. Уж не мог хоть поговорить со мной. Обязательно ему надо читать!

Когда к нам подошла Крючок, я нарочно не толкнула Кашина, чтоб он бросил книжку, пускай ему влетит!

Но Крючок не отобрала у него книжку и ругаться не стала.

Она открыла сумку и вытащила по бутерброду с колбасой и по апельсину, Мы так рты и разинули. А потом стали есть.

Крючок начала говорить, что очень уважает нас с Кашиным и очень сожалеет, что Семён Иванович нас не так понял. Потом она сказала, что мы должны помочь ей придумать план на четверть. Но об этом мы говорили недолго. Потом как-то само собой получилось, что мы все трое стали болтать просто так. Крючок нам почему-то рассказала, что она бросила своего мужа потому, что он, когда ходил в кино или театр, ничему не верил. И книгам не верил. И людям. И не удивлялся.

Оказывается, у нее был муж! А все говорили, что она старая дева. Она и похожа на старую деву: маленькая, худая, желтолицая. Значит, она не старая дева! Значит, она и не злая совсем, а так только кажется? Потом она спросила, кем мы хотим быть. Кашин сказал, что он будет режиссером. А я сказала, что буду учительницей. В общем-то, я и не думала никогда, что буду учительницей, а просто так у меня вышло. Это первое, что пришло на ум. Тут она стала говорить, что это самый неблагодарный и тяжелый труд. А Кашин вдруг полез с ней в спор и стал ей читать Евтушенко. Ну, те стихи, где про случайных мальчиков. «При каждом деле есть случайный мальчик…» Тогда она сказала, что Евтушенко сам случайный мальчик. А Кашин ей ответил, что мнение надо не вычитывать из газет, а иметь самому.

Тогда она очень грустно сказала, что если человек отдает своему делу всю свою душу, а ему платят черной неблагодарностью…

Кашин сказал, что если люди говорят о том, что отдают всю душу, они часто не имеют души вообще.

По-моему, ей захотелось плакать. И лицо у нее сразу стало какое-то серое и мятое.

Она хотела что-то сказать, но тут вышел из кабинета Семен, и она отскочила от нас, как будто вовсе с нами не разговаривала.

Семен отпустил нас домой, и мы с Кашиным вместе шли до самого моего дома. Он почему-то пошел в мою сторону.

По дороге я ему сказала, что не думала совсем, что он такой жесткий — зачем обижать человека, если он подходит к тебе с добрыми намерениями. Ведь Крючок очень честный учитель. Она всегда нам все растолковывает, приносит на уроки всякие сосуды из древних гробниц (летом она ходит в археологические экспедиции), всегда отвечает на все наши вопросы.

Но разве Кашина убедишь! Он стал орать на всю улицу, что если она и хороший историк, то никто не дает ей права вмешиваться в нашу личную жизнь и не разрешать стричься. А я, мол, такая тютя, что сразу со всеми соглашаюсь, если меня только погладить по головке. Он сказал, что я беспринципная и баба!

Я остановилась и сказала, чтобы он повторил. Он повторил:

— Баба!

— Может быть, ты хочешь получить в глаз? — сказала я.

— Попробуй, если сумеешь! — сказал Кашин.

— И сумею. — Как размахнусь да как дам!

Он стоит, и хоть бы что! О, как я его ненавижу!

Он повернулся и пошёл по улице. А я, дура, почему-то побежала за ним следом.

— Кашин! Кашин!

Но он даже не обернулся. Очень нужно! Да не больно-то и хотелось.

Ненавижу!

Пишу в дневник ночью. Отец храпит. Бабушка тоже. А мне плохо. Почему?

Наверное, потому, что рядом нет друга. Был бы Вася! Он бы показал этому Кашину.

Ладно, ложусь спать.

10 сентября

Разделилась я с Кашиным. Он больше на мою половину не лезет. И черт с ним! На большой перемене он щекотал Ларису Гущину. А она и рада стараться. Ей все равно, кто её щекочет. Терпеть не могу эту Лариску.

После школы была у меня Зося Щуклова. Мешала заниматься. Все говорила, что непременно выйдет замуж за офицера. Как же, нужна она офицерам.

Я не выдержала и сказала, что хочу спать, но разве Зося понимает намёки. Она так и не поняла, что нужно уйти. Тогда я подговорила бабушку, чтоб она сказала Зосе, что сейчас мы будем мыть пол. Еле выпроводили.

Потом читала Эмиля Золя. «Ругон-Маккаров».

И думала о Васе. Все хорошо, только вот я начинаю забывать его лицо. Достать бы фотографию.

Я люблю Васю с такой же силой, с какой ненавижу Кашина.

11 сентября

Первые ласточки. Получила двойку по математике и замечание в дневник по литературе. Подумаешь, случайно засунула в рот карандаш, а когда меня вызвали, не могла говорить. Потом еле его вытащила.

Вишнёвый Сад написала: «На уроке литературы вела себя неподобающим образом». Вечно она напишет такое. Хотя я тоже виновата — она ко мне хорошо относится, а я каждый раз…