Человек, рисующий синие круги - Фред Варгас

- Конечно, не стоит.

- Мне жаль, что я не могу видеть девушек. Весьма банально.

- Девушки куда-то подевались после того случая с львицей?

- Представьте себе, да. Вы мне не сказали, почему следили за той женщиной.

- Ни почему. Я за многими наблюдаю, знаете ли. Это сильнее меня.

- Ваш возлюбленный ушел после того, как вы повстречались с акулой?

- Один ушел, другие пришли.

- Вы особенная женщина.

- Почему вы так говорите? - удивилась Матильда.

- Из-за вашего голоса.

- А что вы такое слышите в человеческих голосах?

- Ну, уж этого я вам сказать не могу! Господи боже, что же мне тогда останется? Хоть что-то нужно оставить бедному слепому, мадам, - с улыбкой произнес незнакомец.

Он встал, собираясь уходить. Его стакан так и остался нетронутым.

- Постойте. Как ваше имя? - спросила Матильда.

- Шарль Рейе, - помедлив, ответил он.

- Благодарю вас. Меня зовут Матильда.

Красавец-слепой заявил, что это роскошное имя и что так звали королеву, правившую в Англии в ХХII веке, а затем направился к выходу, то и дело прикасаясь к стене кончиками пальцев, чтобы не потерять дорогу. Матильде наплевать было на XII век, и она, хмурясь, осушила стакан, оставленный слепым.

Долго, несколько недель подряд, бродя по улицам, Матильда все надеялась, что красавец-слепой как-нибудь попадется ей на глаза. Но ей никак не удавалось его найти. Ему, по всей вероятности, было лет тридцать пять.

Он получил должность комиссара полиции в 5-м округе Парижа. Сегодня был уже двенадцатый день его новой службы, и он шел на работу пешком.

К счастью, дело было в Париже, единственном городе, где ему нравилось жить. Многие годы он считал, что ему безразлично место его обитания, также безразлично, как пища, которую он ест, мебель, которая его окружает. Одежда, которую он носит, - все то, что ему подарили или передали по наследству или что случайно попалось ему под руку.

По правде говоря, с местом жительства все обстояло не так просто. Жан-Батист Адамберг исходил босиком все каменистые склоны нижних Пиренеев. Он там жил, там спал, а впоследствии, став полицейским, там же и работал, расследуя убийства, совершенные в деревенских каменных домишках, и убийства, совершенные на горных тропах. Он прекрасно знал, как хрустят камни под ногами, как гора заставляет человека прижиматься к отвесной стене и пугает его, словно жилистый злой старик. В двадцать пять лет Адамберг начал работать в комиссариате, где его прозвали лешим. Может быть, желая подчеркнуть его диковатые манеры и необщительность - он точно не знал. Сам он не считал это прозвище ни оригинальным, ни лестным и не понимал, откуда оно взялось.

Он спросил об этом у одного из инспекторов, молодой женщины, бывшей тогда его непосредственной начальницей (ему порой так хотелось ее поцеловать, но он не смел, ведь она была на десять лет старше его). Она смутилась, а потом сказала: «Вы могли бы и сами догадаться. Взгляните в зеркало и сразу все поймете». В тот же вечер он с сожалением изучал свое отражение: невысокий, плотный, темноволосый - ему-то самому нравились высокие белокурые люди. А на следующий день сказал ей: «Я постоял перед зеркалом, посмотрел, но так и не понял, о чем вы вчера говорили».

«Адамберг, - произнесла инспекторша немного устало и раздраженно, - к чему все эти разговоры? Зачем вы задаете подобные вопросы? Мы должны работать, у нас дело о краже часов - вот и все, что вы должны понимать, я же не имею ни малейшего желания обсуждать ваши внешние данные. - А потом добавила: - Мне не платят за то, чтобы я обсуждала с вами ваши внешние данные».

«Ладно-ладно, - сказал Жан-Батист, - только не надо так переживать».

Час спустя стук пишущей машинки вдруг затих, и Адамберг услышал, что начальница его зовет. Она была крайне раздосадована. «Давайте покончим с вашим вопросом, - заявила она. - Скажем так: вы выглядите как юный леший, вот и все». Он спросил: «Вы хотите сказать, что это существо примитивно и безобразно?» Она, казалось, совсем потеряла терпение: «Не заставляйте меня говорить, что вы писаный красавец, Адамберг. Но вашего обаяния вполне хватило бы на тысячу мужчин. Думаю, что с этим вполне можно жить, не так ли?» Ее голос прозвучал не только устало, но и нежно, - в этом молодой человек был совершенно уверен. Он вспоминал ее слова с волнением и трепетом, в особенности потому что так она больше с ним не говорила. Он ждал продолжения, и сердце его сжималось. Может быть, она даже хотела его поцеловать, может быть… но она вновь заговорила с ним официальным тоном и больше не возвращалась к этому разговору. Лишь добавила несколько слов, словно совсем отчаявшись: «Вам нечего делать в полиции, Жан-Батист. Лешие в полиции не служат».

Она ошибалась. В течение следующих пяти лет он раскрыл одно за другим четыре убийства, причем вел расследование так, что его коллеги сочли это просто невероятным, а следовательно, неправильным и возмутительным. «Ты ни фига не делаешь, Адамберг, - говорили они. - Ты торчишь в конторе, слоняешься из стороны в сторону, витаешь в облаках, разглядываешь голую стену, рисуешь какие-то каракули, пристроив листок на коленке - словно у тебя в ушах звучат потусторонние голоса, а перед глазами проходят картины реальных событий, - и вдруг в один прекрасный день появляешься и беззаботно, любезным тоном сообщаешь: «Нужно арестовать господина кюре, это он задушил мальчика, чтобы тот не проговорился».

Юный леший, раскрывший четыре убийства, вскоре стал инспектором, а потом комиссаром, и все эти годы он по-прежнему часами что-то чертил, расправив свои бесформенные брюки и пристроив на коленях листок бумаги. И вот две недели назад ему предложили место в Париже. Он покинул кабинет, где за двадцать лет его карандашом было изрисовано все вокруг, и где за все это время жизнь так и не успела ему наскучить.

Однако как же порой ему досаждали люди! Он почти всегда заведомо знал, что именно ему предстоит услышать. И всякий раз, когда он думал: «Сейчас этот тип скажет то-то и то-то»,