Салка Валка - Халлдор Лакснесс

— Я, пожалуй, вас провожу, как только мы кончим разгружать пароход.

Пассажир первого класса быстро сошел на берег и, бросив небрежно несколько фраз, направился к городу. Скоро он исчез из виду. Женщина стала на краю пристани с мешком в одной руке, держа девочку другой и дожидаясь, когда освободится гребец и проводит ее в Армию спасения. Вряд ли когда-либо на этот неказистый берег сходила более незначительная и непримечательная особа. Наконец мужчина освободился и подал матери и дочери знак следовать за ним.

Повсюду лежали огромные сугробы. Дорожек не было. Идти было трудно. Ветер и снег хлестали путникам в лицо. Что им церемониться с такими людьми? Путники прошли мимо рыбачьих бараков, свернули налево и направились к берегу. Замелькали слабые огоньки в крошечных окнах рыбачьих лачуг. Мужчине, сопровождавшему женщину, и в голову не пришло помочь ей нести узел. Наконец они подошли к низкому нескладному дому с множеством пристроек и флигелей. Кое-где пробивался свет.

— Вот мы и пришли, — сказал мужчина. — Если вам удастся остаться здесь и что-нибудь вам понадобится, спросите кадета Гудмундура Йоунссона. Мне самому не раз доводилось пользоваться милостью Йохана Богесена. На вашем месте, я непременно обратился бы к его жене. Очень почтенная женщина. Поклон от меня капитану Андерсену. Спокойной ночи. Если пойдете к фру Богесен, передайте поклон и ей. Она сразу поймет, о ком речь. Она меня хорошо знает.

Мать и дочь поднялись по ступенькам и, очутившись в прихожей, стали отряхивать с одежды снег. Женщина сняла платок с головы, пригладила бесцветные волосы. За дверью слышались резкие, нестройные голоса. Женщина набралась духу и постучала в дверь. Изнутри отозвались:

— Кто там, черт побери?! Входи!

Женщина нерешительно приоткрыла дверь и заглянула внутрь. Девочка тоже просунула голову в комнату. Там в облаках табачного дыма и винных паров за непокрытым столом сидело несколько мужчин. На столе стояли бутылки с безобидными наклейками. И хотя никто из присутствующих не был пьян, атмосфера, господствующая здесь, говорила о том, что в карманах скрывались бутылки с более крепкой влагой, чем стоявшие на столе у всех на виду.

Несколько человек бросили недовольные взгляды на женщину. Никто из них не испытывал ни малейшего желания оказать ей какую-нибудь услугу.

— Могу я поговорить с главным? — спросила женщина.

— Закрой дверь, здесь не так уж жарко, черт побери!

Мать и дочь переступили порог и закрыли за собой дверь. На одной из стен висел портрет генерала Бутса и картина, изображающая семью пропойцы. Мать в испуге прижала к себе детей, защищая их от пьяного разъяренного отца, перевернувшего все вокруг вверх дном. Вдоль другой стены были развешаны открытки с изречениями из библии на датском языке. Женщина вновь подняла руку к волосам, поправила их, так что уж никто не мог усомниться в ее женских достоинствах. Она не была дурнушкой, и хотя путешествие по морю измучило ее и губы ее были еще бледны, она, пожалуй, даже и сейчас могла бы соблазнить пьяных рыбаков, без дела болтающихся на суше в дурную погоду. Но она не имела такого намерения.

— Что ей нужно? — спросил один из мужчин.

— Спрашивает главного, — ответил другой.

— Дай-ка я выясню в чем дело, — вызвался третий.

Это был рослый мужчина лет тридцати, темноволосый, со следами оспы на медно-красном лице. Черты лица — правильные, резкие, карие глаза сверкают неукротимым огнем, голос глубокий, сильный, с внезапными теплыми нотками, так не вяжущимися с его бесшабашным, грубым обликом. На нем были синие брюки, серая шерстяная фуфайка, шея повязана красным платком.

— Добро пожаловать, подружка, — сказал он, потрепав женщину по подбородку и не обращая внимания на девочку. — Итак, ты только что прибыла? Садись, пожалуйста, я к твоим услугам. Приказывай все, что пожелаешь, запрещай все, что вздумаешь, я слушаю тебя.

— Что-то не похоже, чтобы вы были здесь хозяином. Мне не о чем с вами разговаривать, я попрошу вас оставить меня в покое. Мне нужно видеть главного.

— Главного? — переспросил он, весело подмигнув компании, как бы приглашая их поучиться, как надо беседовать с дамами. — Вам нужно главного, мадам? Что ж, главный здесь я. Трудно представить, как бы этот поселок жил без меня. Я болтался на грузовом судне по всему свету, был в самом Нью-Йорке, охотился на китов в Африке, но, сказать правду, меня всегда тянуло сюда. Родные места звали обратно. Им не вынести разлуку со мной, они не могут жить без меня, а я не могу без них. Так что, если у вас какое-нибудь дело в этих местах, пожалуйста, прошу, обращайтесь к вашему покорному слуге. Приезжий, кто бы он ни был, попадая в Осейри у Аксларфьорда, идет прямо ко мне. Я владею Осейри, Осейри владеет мной. Иностранцы пускают в ход ножи, я же никогда. Иностранцы подкрадываются к человеку исподтишка, я не делаю этого. Не подумай, красотка, что я прибежал домой, испугавшись их ножей. Я дрался без ножа с семью иностранцами из-за пары туфелек, да, да, пары туфелек на высоких каблучках, с острыми носочками и ремешком на подъеме. Но это другое дело. Хочешь стаканчик пива?

Сигурлина растерялась. Что он, пьяный или сумасшедший? А вдруг он действительно тот, за кого себя выдает, и ведает здесь всеми делами? Он говорил о своей власти таким тоном, что трудно было принять это за шутку. В то же время все это как-то не вязалось с красным платком на шее. Сигурлина заколебалась.

— Должно быть, это были прехорошенькие туфельки, — заметил один из мужчин. — А что в них было особенно ценного?

— Их хозяйка, ты, образина! Не женщина, а персик!

— Мне нужно поговорить с главным. Может быть, кто-нибудь будет так любезен помочь мне?

— Подожди! Туфельки были на мулатке. Сказать вам правду, она была скорее черная, чем белая. Иностранцам такие правятся. Но я сказал себе: тебя ждет Осейри у Аксларфьорда. И вот я вернулся в свой родной поселок и владею им безраздельно, как и он владеет мной.

— Ты хочешь сказать, что поселком владеет Йохан Богесен?

— А что мне Йохан Богесен? Я ловлю рыбу, он мне платит за нее, а что он знает обо мне? У него нет ни моего опыта, ни моей души, ни моих сил. На что мне сдались его хоромы, его дети, его женщины, его рыба! Эти горы здесь мои, долины мои, море, этот поселок, здешний народ, дом — все мое! Здесь, в моем сердце, в моей крови. А он кто? Выскочка! Чужак! Он нажился на крахе иностранных торговых фирм, дела которых вел. Все, что он имеет, это счета да квитанции в банке. А что ждет его? Кем он станет, если один из банков на Юге лопнет, а? Бродягой. А я таков, каков есть. Как этот фьорд, как горная вершина, как этот берег и все, что происходит на этом берегу. Ты, может быть, думаешь, что я один из тех жалких негодяев, которые завидуют ему потому, что у них нет настоящей жизни? Уж не думаешь ли ты, например, что фьорд завидует Йохану Богесену или ему завидует гора Акслар, способная выдерживать натиск пятидесяти ураганов за один рыболовный сезон? Я хозяин моря, хозяин этого поселка и неба над ним. Я владыка над всеми бурями и непогодами. Йохан Богесен тоже принадлежит мне, когда сидит в кресле с очками на носу и подсчитывает мои заработки.

После этого монолога женщина растерялась еще больше и совсем уж не знала, что и думать. Не видя иного выхода, она обратилась к его друзьям с просьбой помочь ей разыскать главного.

— Кончай болтать, — сказал мужчина тем же властным голосом, который, как это ни странно, оказывал на собеседников гипнотизирующее действие. Им и вправду начинало казаться, что они пребывают совсем в ином мире, в котором ему принадлежит все — и небо, и море. Глаза мужчины горели беспокойным, диким огнем, свойственным примитивным натурам, не ведающим угрызений совести, живущим сегодняшним днем, без сожалений о прошлом, без цели в будущем.

— Ну что ты надеешься выпросить у этой благочестивой образины? Моя мать всю жизнь читала проповеди, знала на память семьдесят молитв и «Отче наш». И ты думаешь, это ей помогло на старости лет? Я не знаю, откуда ты пришла и куда направляешься, но, поверь мне, гиблое дело уповать, как того требует писание, на всякий вздор. В евангелии сказано, что такого человека постигнет разочарование, и тебе это станет ясно рано или поздно, голубка моя. Ну, иди ко мне со своими печалями, преклони колена передо мной, а не перед датским крестом или датскими болванами. Если ты не поведаешь мне, чего ты хочешь, ты ничего не добьешься. Я — море, омывающее этот берег, я — ветер, играющий вокруг этих вершин, я — прилив и отлив на этом фьорде. Так приди же ко мне, моя возлюбленная, положи свою голову на мою сильную вероломную грудь. И я развею все твои печали и осуществлю твои мечты.

С этими словами он заключил женщину в объятия и поцеловал в губы. Но это было уж слишком. Терпение девочки лопнуло. Она не могла допустить, чтобы такое происходило у нее на глазах, и, прежде чем мать успела вырваться из объятий мужчины, принялась колотить и осыпать ругательствами этого мирно настроенного человека.