Сияние - AuH

так, будто он заперт в коробке – на самом деле, в собственном сознании, которое, образно будет сказано, пытается его убить. Больной может даже открывать глаза, приподниматься, шевелить руками – но реальность для него будет искажена, он будет видеть то, что в коробке. Низшие с этим синдромом считаются мертвыми. Но, если хотите, Вы можете попытаться вытащить его оттуда, заставить вернуться в реальность, и тогда он выживет. Шанс есть в первые пять часов развития синдрома.

Ироторид слушал тяжело, так же тяжело осознавая сказанное. Он понятия не имел, как можно вытащить низшего из этой коробки. И, судя по словам Южного о том, что низших с этим синдромом приписывают к мертвым, никто и не пытался спасти таких.

Ироторид понимает, что сейчас может проронить "я не хочу" и просто уйти, не вступая в борьбу за чужую жизнь, но… Если он привез низшего сюда, если он уже захотел, чтобы тот выжил, разве можно вот так вот бросить все? Воспитанное с детства диковинное великодушие громко протестует, заставляя попытаться сделать хоть что-нибудь.

– Хорошо, я останусь.

– Проходите в отсек номер 919.

Выражение бессилия читается на измученном лице низшего, что неподвижно и почти бездыханно лежит на белой койке. Его никак не шевелящиеся сухие губы чуть приоткрыты, а руки тяжело лежат на животе. Глаза погребены веками, они не собираются открываться. Все тело охвачено немым покоем, и глубоко внутри Ироторида проскальзывает хрупкая надежда на то, что все обойдется и без развития синдрома.

Но ресницы начинают дрожать.

– Где я? – его тихий, хриплый и испуганный голос почему-то отдается внутри белой тоской и жалостью.

– Ты в восстановительном центре, – Ироторид тянется рукой к его бледной щеке, медленно и невесомо проводя пальцами в успокаивающем жесте.

Низший сильно вздрагивает, резко повернув в голову вбок, и высший от неожиданности отдергивает руку, пугаясь своих же действий.

Он только что провел ледяным лезвием черного тесака по пылающей ужасом щеке.

– Скажи мне, ты хочешь жить? – в ушах бьется глухой сдавленный голос, а по коже полосит нож, оставляя тончайшие энергетические линии, плетя блестящие узоры паутины на обнаженном теле.

– Я.. хочу, – сквозь багровую темноту он видит перед собой усмехающееся женское лицо, которое дергает гримаса удивления.

– Разве? – высшая искренне недоумевает, останавливая орудие пыток. – Почему? – ее черное спокойствие уже давно бьет тревогу в чертогах его разума.

– Я хочу чувствовать свою нужность. Я хочу чувствовать благодарность за то, что делаю все как надо, – он задыхается, пытаясь вычерчивать линию своего дрожащего голоса ровно.

На последнем слове ее искорежил гремящий коричневый смех.

– Благодарность? Боюсь, ты никогда не сможешь ее почувствовать.

– Я.. чувствовал, – страх сопротивления медленно обгладывает его кости, но высшая ведет речь о слишком ценных для него вещах. – Одобряющие взгляды, улыбки. Иногда похлопывания по плечу или объятья. "Правильно, хорошо" и другие поощрения. Это благодарность. По крайней мере, в понимании низших. Я хочу.. чувствовать ее.

– Ты почувствуешь, обязательно почувствуешь еще раз!

Звонкий голос из ниоткуда заполонил пространство, и низший вскинул взгляд вверх, к источнику – и увидел сияние. Далекое белое сияние где-то наверху, жемчужными каплями скатывающееся по стенкам окружающего черного пространства.

– Что с тобой? – глухой багровый голос заставляет опустить взгляд.

– Я видел свет, – растерянно смотря в черные глаза, тихо роняет низший.

Восточная оглядывается, приподнимая нож, чтобы опустить его обратно.

– Здесь нет света!

Миэра бросает в дрожь от этой интонации, но он ведь не может ошибаться!

– Но.. я вижу сияние.. наверху.

– Ты смеешь говорить вопреки?

Последний звук ее слов ломается, заедает и превращается в тупой, протяжный, оглушающий крик. Его крик. Лишь ничье "все хорошо" обволакивает черный вопль и прерывает на корню. Миэр снова видит свет где-то наверху, жемчужины снова катятся вниз, заставляя дышать глубже, но резкая боль заставляет зажмурить глаза.

Боль. Его всегда окружала боль. Заевшая пластинка – боль. Боль для своего искупления. Боль для чужого удовольствия. Боль как обязанность.

Он снова чувствует, как она ковыряется во рту, проникая глубже, разрывая ткани, испещряя и уничтожая. Миэр в ужасе открывает глаза, и в вездесущей черноте прямо перед его лицом возникает багровое лицо хозяйки, обезображенное и искаженное. Этого страшного образа он пугается больше.

– Твоя жизнь – это боль, – ее черный голос звучит нечеловечески ужасно, низкой вибрацией расходясь по телу. – Зачем тебе жить? – вопрос коричневеет в разуме, и, не найдя ничего, за что можно было бы зацепиться, он исступленно повторяет эти две фразы. Голос уже рассыпается, измельчается, уничтожается, а ответов так и нет.

– Ты говорил, что чувствовал благодарность. Твоя жизнь – это не только боль.

Вспышка. И снова голос из ниоткуда – белое сияние недосягаемой высоты.

– Я чувствовал в прошлом.

– Ты почувствуешь и в будущем. Только тебе нужно выбраться оттуда.

– Откуда? – Миэр завороженно смотрит на мягкий свет, переставая ощущать боль.

Тишина. Белая тишина. Даже в ней ему лучше, чем в багровых всплесках звуков, которые возвращаются, приближаются и кружатся с беспорядочными визгами.

– Ты когда-нибудь думал, достоин ли ты жизни? – громкий кровавый всплеск рвет структуру разума, отдаваясь эхом в каждом уголке. – Может, давно пора было уйти?

Уйти?

УЙтИ?

– Ты не достоин жизни, прими же хотя бы смерть достойно!

– Не достоин?.. – кровавые океаны хлещут из глаз, топя пространство, океаны отчаяния и страдания.

– Нет, ты достоин! Все достойны жизни, слышишь?! Ты должен отстоять свою жизнь сейчас!

Громадный вдох, вбирающий оставшийся воздух. Миэр закрывает глаза и, ведомый неведомой силой, падает, падает, падает, летит на самое дно слезотворно созданного им океана. Странно, что он может дышать. Он касается дна и чувствует, как его засыпает чем-то, словно песком. Низший открывает глаза и вновь видит лицо хозяйки, теперь уже искореженное смертью. Трупы. Он засыпан миллионами черных трупов. Низший ставит на повтор услышанные слова, пока не понимает их значения.

– Мне нужно выбраться? – робко спрашивает он, пугаясь объема своего голоса.

– Да, тебе нужно выбраться! Ты видишь выход? – чужой голос – одномерное пространство.

– Нет.. Я вижу только сияние, – Миэр не знает, как стиснуть свое четырехголосие до тонкости полотна.

– Где оно? – но голос, несмотря на опасения, не заглушается и не теряется.

– Наверху.

– Иди наверх.

– Я не могу. Я завален.

– Чем?

– Трупами.

– Чьими?

– Прошлой жизни. Наверное, мое место – здесь, – смирение приносит на руках отстраненность, и глаза покорно закрываются, чтобы распахнуться в ту же секунду.

– Нет, твое место – в будущем. Твое место – в жизни! Ползи по ним, пробирайся сквозь них. Иди к сиянию!

И Миэр следует голосу, поверив в чужие истины. Он медленно карабкается вверх, цепляясь за разлагающиеся конечности и головы, которые он узнает. Ему страшно видеть, как тела рассыпаются, стоит ему встать на них, чтобы лезть дальше.

– Тела рассыпаются.. – ему очень страшно, и он закрывает глаза, пытаясь идти на ощупь.

– Это ничего! Продолжай идти.

– Но.. Часть моей жизни – рассыпается. Они ведь – все мое прошлое, – уровень океана беззвучных слез снова повышается.

– Это все равно! Сейчас ты