Под крылом земля - Лев Экономов

И вот снова не кто другой, как именно он нашел предлог отлучиться из караульного помещения. Сейчас же надо его отчитать, дать взыскание!.. Но поможет ли это? Я знал, что Брякин до армии отбыл срок в исправительно-трудовых лагерях.

Мне удалось перехватить его взгляд. Брякин отвел глаза, достал помятую пачку «Беломора», вытянул зубами папиросу, прикурил и вышел из землянки.

Старшина Герасимов тоже ушел.

— Проходимец этот Брякин, — заметил долговязый сержант.

— Не то слово, теперь говорят: вездеход, — сказал его сосед.

Спустя полчаса Герасимов вернулся.

— Дорогу занесло окончательно, — сказал он, снимая с бровей снег. — Пока не подоспеет бульдозер, подразделение останется на аэродроме.

«Все это должен был сделать я», — мелькнуло в голове.

— А вы, лейтенант, — продолжал Герасимов, — успеете еще на юбилей. Тут рядом подшефный колхоз. Они дают лошадь.

Мы вышли на улицу.

Самолеты с плотно зачехленными горбами кабин казались ссутулившимися от холода, одинокими. Герасимов сказал:

— Не кручинься, лейтенант, день-другой, и зиме капут.

Вдруг он остановился.

— Ты чего здесь? — услышал я его хрипловатый голос и оглянулся. Около пострадавшего от бури самолета стоял Мокрушин. — Э, постой, братец, ты же нос отморозил. Три снегом.

Щуплая фигура Мокрушина не двинулась с места.

— Я, кажется, потер уже, — сказал он обреченно. — Тросы у элеронов.

— С чем и поздравляю, — ответил старшина спокойно, — завтра будешь менять.

Мокрушин испуганно посмотрел на руки. Видимо, он не представлял, как на таком холоде заплетать тросы. И летом-то нелегко справиться с этим.

Зацепив варежкой пригоршню крепкого, как соль, снега, Герасимов шагнул к сержанту и стал усердно тереть ему лицо.

— Ничего, ничего, братец, заплетешь, — приговаривал он. — Не в первый, так во второй раз. Учиться нужно. Вот что.

Мокрушин, как маленький, мотал головой, что-то мычал.

В город ехали на тройке сытых мохнатых лошадей, впряженных в приземистые розвальни. Герасимов и двое солдат, зарывшись в сено, быстро задремали, а меня одолевали невеселые мысли.

«Эх ты, доверенное лицо! — думал я о себе. — Струбцинку не догадался в снегу поискать. Если бы не старшина, так и держался бы за элерон, пока нос не отморозил. О бульдозере не позаботился. А Брякин? Из караулки отлучился, а я ему хоть бы полслова».

Из раздумий вывела неожиданная остановка. К старику вознице подбежала тоненькая девушка. В руках она держала чемоданчик, какой можно видеть у студентов.

— Вы в город? — спросила девушка, запыхавшись, и, не дожидаясь ответа, полезла в сани. — Как я боялась, что не успею, — ни к кому не обращаясь, сказала она, усаживаясь с краю.

Чтобы лучше рассмотреть незнакомку, я закурил. Одета она была не по-дорожному. На голове маленькая шляпка с закинутой наверх вуалькой, на ногах — ботики.

— Забирайтесь под сено! — предложил я.

— Спасибо. Мне хорошо и здесь.

Дорогу совсем занесло. Лошади едва тащились, местами по колено увязая в снегу. Завывал ветер. Всхлипывали на дугах бубенчики. Хрупкая фигурка в пальто с узкими покатыми плечиками вызывала жалость. Стучит ногами — холодно. А мы в унтах, лежим, как бирюки, зарылись в сено…

Я кашлянул:

— Послушайте, девушка, вы не замерзли? — и подумал: «Что за глупый вопрос».

— Я привыкла, — сказала она.

Однако я решил хоть в этом проявить настойчивость.

— Подвиньтесь сюда, слышите! Девушка не ответила.

Тогда я скинул унты и поставил их у ее ног. Девушка замахала руками:

— И не выдумывайте. Вы с ума сошли.

— В сене испечься можно, берите, слышите! Девушка колебалась.

— Впрочем, как знаете, — продолжал я с напускным равнодушием, — но мне они не понадобятся до дому.

Девушка посидела с минуту неподвижно, а потом негнущимися пальцами стала натягивать на ноги унты.

Еще долго сани ныряли в ухабы и ложбины, пока, наконец, не выбрались на шоссе. Как только под полозьями оказалась твердая дорога, старик прищелкнул, лошади потрусили рысцой, бубенчики залились безмятежной песенкой.

Приближался город. Сотни огоньков разбрелись по горизонту.

Я был так близко от девушки, что слышал ее дыхание. Казалось, она опала. Мне стало чудиться, что я где-то уже видел ее, принялся вспоминать, где именно, и незаметно задремал.

Проснулся я от толчка в бок и увидел склонившегося надо мной Герасимова.

— Поднимайтесь, все царство небесное проспите, — говорил он, отряхивая с моей шинели снег. Яркий свет фонаря резал глаза, заставлял жмуриться. Лошади фыркали, пуская из ноздрей облака пара, били копытами.

Оказалось, я у себя в городе, у «офицерского корпуса», так называли дом, в котором жили офицеры с семьями.

— Где же наша спутница?

— Была, да вся вышла, — засмеялся Герасимов, — вот подарок оставила, сапожки со своей ноги, — он поставил унты.

Я сунул руку внутрь — холодно, значит, ушла давно.

— Да скажите толком-то!

— Вылезайте, вылезайте, скажем, — торопил Герасимов. — Видите, кони домой рвутся, да и дядя Максим торопится, поздно уже.

Я озираюсь по сторонам. Залепленные снегом, часы на перекрестке кажутся слепыми. Снег лежит на ступеньках подъезда, оконных переплетах, сбруе лошадей, деревьях. Даже удивительно, как это может столько удержаться его на тоненьких хрупких веточках.

— Слезла та незнакомка еще не доезжая дамбы, — говорил Герасимов, поднимаясь по лестнице. — Хотела разбудить вас, да уж больно спали сладко, как дитя малое. Спасибо, говорит, передайте.

— И только?

— Зачем же только, унты оставила.

— Нет, серьезно!

— Ну, на свадьбу звала. Вот только адрес позабыла оставить, — смеялся старший а, открывая дверь в свою комнату.

Поднимаясь выше, на свой этаж, я вспомнил, наконец, где видел нашу спутницу.

Это было в первое воскресенье после приезда в полк. Я и лейтенант Лобанов катались и а лыжах. Ярко светило солнце. Лучи его пробивались сквозь заснеженные лапы елей, серебрили подтаявшую корочку снега. Лыжня двумя чернильными строчками тянулась вдоль опушки леса.

Впереди меня, энергично отталкиваясь палками, шла девушка. Голубой свитер подчеркивал ее прямую спину, узкие девчоночьи бедра. Пуховая шапочка съехала на затылок. Светлые волосы распушились на ветру, разметались по плечам вьющимися прядками.

Мне захотелось заглянуть девушке в лицо. «Перегнать!» — решил я и свернул с лыжни.

Но девушка вдруг побежала совсем по-иному, далеко вперед выкидывая палки. Я отстал, и она пошла тише. Вот она свернула в сторону и заскользила к густой разлапистой ели. Я шел за ней. Она отвела в сторону запорошенную снегом ветку, пригнулась… и сразу же исчезла за стеной хвои.

Когда я по примеру девушки раздвинул ветки, то увидел ее совсем рядом, на краю склона. Теперь я вспомнил, что она была похожа на ту, которая только что сидела рядом в санях. Ну да, это была она!

Увидев меня, лыжница опустила ветку, и колючая хвоя больно стегнула меня по лицу. Снег посыпался за ворот куртки.

А лыжница уже неслась с горы, ловко лавируя между выступавших из-под снега елочек.

У меня пропало желание продолжать погоню. Признаться, я не был уверен, что догоню лыжницу.

И вот теперь, стоя на лестничной площадке, я досадовал на себя за то, что не сумел вовремя вспомнить этот эпизод. Но еще больше я жалел об этом позднее…

II

Когда я пришел в клуб, там уже подходил к концу концерт художественной самодеятельности.

В первых рядах сидели офицеры с женами и взрослыми детьми. Дальше — молодые стриженые солдаты, похожие один на другого в своих отутюженных гимнастерках с ярко надраенными пуговицами.

Мне помахал рукой капитан Кобадзе. Это был единственный человек, которого я успел немного узнать за две недели. Я временно жил у него в комнате.

Капитан Кобадзе был высок, худощав и казался сутуловатым. Смуглое лицо, длинный, с горбинкой нос, на верхней губе подбритые усики, а глаза, как два буравчика, — так и сверлят.

Я подошел.

— Алеша! Простин! — Кобадзе протянул мне руки, как старому приятелю. — Где ты пропадал, дорогой мой? Здесь столько хорошего говорили о нашем славном Сталинградском. Ну, с юбилеем тебя! — Но тотчас же его черные с изломом брови подскочили кверху. — Ах, черт возьми! — воскликнул он, отступая назад и с ног до головы осматривая меня. — «Как новый ангел в блеске новом!»

Звонкий голос капитана привлек внимание других. На меня теперь смотрели десятки веселых глаз. Вероятно, было заметно, что я не успел еще свыкнуться с новой для меня, только что сшитой по заказу офицерской формой.

— Ну, а теперь идем. Я держал для тебя местечко, — сказал капитан. — Только уже все заканчивается… Какая игра у Высоцкой! Вот бы ее к нам в самодеятельность, — капитан прищелкнул языком.