Козима фон Бюлов - Петер Хакс

Бюлов. Как вы обо всех нас заботитесь! Какое величие и какая доброта!

Вагнер. Какая доброта? Разве мы не друзья?

Бюлов. Я ваш преданный вассал, Рихард. Ваш раб и ваш слуга.

Вагнер. Да, я так и сказал.

Бюлов. Но если случится, что я еще раз обрету силы… Мне так важно, Рихард, продолжить работу над моим собственным сочинением, над моим «Мерлином».

Вагнер. Мерлин?

Бюлов. Это музыкальная драма.

Вагнер. Музыкальная драма?

Бюлов. Козетта написала к ней стихи.

Вагнер. А я-то считал тебя человеком, которого не устрашат препятствия при достижении наших идеалов. Это измена, Ганс. Такие чувства не подобают потомку готов.

Бюлов. Вы знаете, что я в любое время…

Вагнер. Я знаю? Правда, в какой-то момент мне показалось, что мои неслыханные страдания дали мне, по крайней мере, право притязать на более высокое значение. Но кто постигает всю глубину моих страданий? Кто прозревает мое ужасное одиночество? О, Ганс, для глубокого одиночества достаточно и меньшего таланта, чем мой.

Бюлов. Я повергаю себя к вашим стопам.

Вагнер. Вот ты и снова взялся за ум. Ты должен верить в себя, Ганс, должен стремиться вперед с уверенностью в победе. Поверь, мое финансовое положение далеко не так блестяще, как утверждает толпа моих врагов. Даже самый солнечный король щедр не беспредельно. Мой Людвиг сдал мне в наем этот дом, но подумал ли он о меблировке? Только шелковая обивка из Вены поглотила десять тысяч гульденов. Кстати, сколько у тебя при себе наличных?

Бюлов. Ну, в последнее время в Берлине дела наши шли не блестяще. Не думаю, что в моей дорожной шкатулке отыщется больше тридцати-сорока гульденов.

Вагнер. Я знал, что мой Ганс не покинет мое знамя. Можешь вручить мне эту сумму завтра утром, и как только я получу мое очередное маленькое жалованье…

Входит Козима.

Козима. Я перестелила тебе постель, Ганс.

Вагнер. Козима убеждена, что без нее мир рухнет. Разве я плохо ухаживаю за тобой, Ганс?

Козима. Простите, если он вас обременяет. Ему так хотелось полюбоваться на ваши новые хоромы.

Вагнер. Охотно верю. Здесь нет ничего доморощенного, сплошь Вена, Брюссель, Париж – о, этот Париж! Проклятый город золота, евреев, Grand Opera. Он провонял сифилисом и Мейербером. Да, здесь вся обстановка – импортная.

Козима (отодвигает бархатную портьеру.) Ганс!

Вагнер. Взгляните, как декорирована хотя бы эта дверь. Малиновый атлас и позументы старого золота. В стиле Борджиа. Так и кажется, что за ней кто-то притаился с кинжалом и стилетом и тому подобным, верно? Красота, мои милые, это не вопрос денег. Деньги вообще ничего не решают. Решает воля, дарование, материал. Все, как сказано, импортное.

Козима. Бесспорно, Рихард. Это ошеломляет. (Садится.)

Вагнер. А я то и дело слышу и читаю о моем благополучии. Благополучие! Как будто жизнь художника может быть благополучной!

Козима. А вы не думаете, что здесь замешана зависть?

Вагнер. Зависть – это ненависть слабых, их коварное оружие в борьбе за существование. Неужели мои нервы, воспринимающие малейшее колебание атмосферы, не имеют права на этот скромный комфорт и изящество? Разве мне, доставляющему возвышенное наслаждение тысячам людей, не подобает убирать с глаз долой все низменное? Отвечай, Козима!

Козима. Что мне сказать, маэстро?

Вагнер. Скажи: да.

Козима. Это то, что я чувствую, Рихард. Но в вашем присутствии мне недостает мужества высказать свое мнение.

Вагнер. И потому чудо, истинное чудо, что юный король Баварии, этот благородный ценитель моего духа, рожденный из лона королевы, избрал меня, извлек из тупой обыденности и поднял в сферу власти, вознеся своими милостями на место, достойное владеющего мною демона. Он так прекрасен, так возвышен, что я порой опасаюсь за его жизнь, опасаюсь, что она, подобно божественной мечте, может расточиться в этом пошлом мире. Он любит меня, Ганс, со всею искренностью и горячностью его первой любви. Он знает и ведает обо мне все и понимает меня, как моя собственная душа. Ну что ж, и ты, Ганс, мог бы приложить некоторые усилия в этом направлении. Ты тоже меня любишь, но ты упрямец. Музыкальная драма, ну и ну! Почему ты лежишь без подушки? Ведь это же страшно неудобно! Возьми эту! (Подсовывает ему под спину подушку.) И будет лучше, если ты сейчас послушаешь Козиму и отправишься в постель. Прежде всего тебе необходимо хорошенько расслабиться, Ганс. Все уладится.

Бюлов. Рихард, дорогой Рихард… Коз и вы… Не знаю, какой конец уготован моей бренной плоти, но тот, у кого были такая жена и такой друг, никогда не умирал прежде времени. (Уходит.)

Вагнер. Эта новая вилла в городе, предоставленная мне Людвигом… Нет, ему опять не позволили подарить ее, уж его присные постарались. Завистники плетут интриги и ведут подкопы. Но он мне все-таки ее подарит. Дом расположен на Бриннерштрассе, то есть прямо по дороге от Королевской площади к резиденции. Представь, какие грандиозные планы роятся у меня в голове. Я прикажу продолжить улицу, проложить дорогу через дворцовый сад до берега Изара, а на другом берегу будет воздвигнут Вагнеровский центр, обозримый из всех дальних кварталов города. Зампер спроектирует его согласно моим указаниям, директором будешь ты, это совершенно точно. Мою столицу украсит прямая, как стрела, дорога и триумфальный въезд, и процессия пилигримов изо дня в день потечет мимо моего дворца к моему храму. Мюнхен не только станет прекрасным, но и обретет новый дух. (Раскрывает объятия.) Ну!

Козима. И все-таки это только начало. Провидение послало нам этого немецкого князя не только для того, чтобы покорить одну-единственную немецкую провинцию. Вдохновленный твоим идеалом, он возглавит империю германцев, и сейчас уже пора подумать об особом еженедельнике, который поставит своей целью обновление германской расы путем приобщения ее к вагнеровской драме. Мы победим мир, но победим его светом, когда у ворот Парижа навстречу путешественникам грянут звуки Вагнера. Рихард! Божественный! Любимый! (Падает в его объятья.)

Вагнер (отодвигая ее). Козима!

Козима. Рихард?

Вагнер. Козима, ты не в меру разговорчива.

Они целуются.

Козима. Бедный мой Ганс, он же не виноват, что внушил мне отвращение, когда так нелепо втиснулся между нами. Насилу он уснул.

Вагнер. Он уснул, куколка моя. Быстро – ко мне!

Козима. Потерпи немного. Я посмотрю, спит ли он, и сразу же вернусь в твои объятья.

Вагнер. Когда ты придешь?

Козима. Как только удостоверюсь. Опиум сейчас не очень-то действует. Ганс изможден и слишком неспокоен.

Вагнер. Эти дурацкие проволочки бесят меня.

Козима. Ничего не поделаешь.

Вагнер. В конце концов, вообще ничего не получится.

Козима. Вчера же получилось.

Вагнер. Как раз нет.

Козима. Но мы же вкусили высшее блаженство?

Вагнер. Да, в три часа ночи. А когда мне спать?

Козима. Слушай, Рихард, сегодня ты мог спать целый день.

Вагнер. Не люблю я этой скрытности, Козима. Хотя и сгораю от желания обладать тобой. Было бы правильней на некоторое время обуздать нашу страсть.

Козима. На некоторое время? На сколько времени?

Вагнер. В конце концов, мы принадлежим друг другу уже целую неделю.

Козима. Потому что Бюлова перед отъездом хватил удар.

Вагнер. Ну разве это не счастливый случай?

Козима. На него ты не мог рассчитывать. Что вообще ты имел в виду, приглашая к себе меня и Ганса вместе?

Вагнер. Я имел в виду, что у него есть кое-какие ходы и связи в городе. А ведь через три месяца начинаются репетиции «Голландца».

Козима. Рихард, моя плоть так жаждет твоей любви.

Вагнер. Я тоже сгораю, моя куколка. Но я должен сохранять благоразумие.

Козима. Ты отталкиваешь меня!

Вагнер. Сейчас это как-то неудобно.

Козима. Какая мещанская фраза!

Вагнер. Ганс – мой друг.

Козима. А я – твоя девка.

Вагнер. Ну! Уж и девка.

Козима. Богиня или девка – что значат слова для свободных натур?

Вагнер. Когда он там мечется в своей постели, а ты в моей, нет, это не дело.

Козима. Ты вожделеешь, но у тебя нет силы. Заблуждение! Заблуждение, которому суждено отступить перед всепоглощающим чувством.