XV легион - Антонин Ладинский

Ираклий Метафраст – римлянин IV века, заблудившийся в Х-ом, – или, что одно и то же, поэт XX века, перенесший себя в век македонской династии. В конце концов, это право поэта. Но поэт чувствует себя воином. Для него нет образа более волнующего, чем вековые дубы в степях, – все равно Паннонии или Скифии. С гибелью Византии он примиряется, глядя на бревенчатые стены Киева. Торжествующее варварство несет для него не одну тоску, а образ встающей России. И мы чувствуем: в гибели нашей Европы для него не все потеряно. Образ грядущей России утешает его мужественную и нежную музу.

Георгий Федотов.

Париж, 1937-1939 гг.

В консульство Суллы Цереалия и во второе консульство Марка Меция Лэта[4] , в сентябрьские календы[5] .

Плеяды всходили над Римом, предвещая зимние бури, бедствия и гибель кораблей. Большой торговый корабль «Фортуна Кальпурния», принадлежавший сенатору Публию Кальпурнию Месале, шел в Италию. Опытный водитель корабля, по имени Наварх Трифон, спешил до закрытия навигации доставить в Рим драгоценный груз – благовония Счастливой Аравии, перец, папирус и верблюжью шерсть. На корабле возвращался к пенатам племянник сенатора, поэт Виргилиан. Ветер был благоприятен.

Император Антонин Каракалла был на Востоке. Его мать, Юлия Домна, жила в Антиохии. Юлия Меза воспитывала в Гелиополе внука Вассиана-Гелиогабала, наследственного жреца в храме бога Солнца. Евнух Мезы Ганнис мечтал о восстановлении царства диадохов[6]. По городишкам Сирии скиталась бродячая труппа комедиантов, в которой роль Елены Троянской исполняла танцовщица Делия. В городе Карнунте, на Дунае, жила пятнадцатилетняя Грациана Секунда, из фамилии Викториев. Пятнадцатый легион, стоянка которого была в Сатале, маленьком городке на границе Армении, недалеко от кавказского города Диоскурад, но который застрял в западных провинциях после сражения под Лугдунумом[7], по распоряжению Макретиана направлялся из Аквилеи на дунайскую границу.

С Дуная летели лебединые стаи. Предчувствуя приближение зимы, птицы с печальным курлыканьем летели за Геркулесовы Столпы, в жаркие пределы Африки. Осеннее солнце медленно склонялось к горизонту, к волнистым холмам, покрытым дубовыми рощами. В тех областях Паннонии[8], по которым двигался легион[9] Цессия Лонга, вдоль реки Раабы, не было ни дорог, ни кокетливых римских вилл. Провинция казалась дикой, как варварские страны. Редкие селения были оставлены колонами под угрозой нашествия варваров. Иногда из лесных чащ выбегал вепрь, озирался и снова скрывался под сенью отягощенных желудями дубов. Воздух был прозрачен как хрусталь. Но нигде не было видно ни дыма, ни пары волов на полях, ни колонн сельского храма, и в этом варварском пейзаже была какая-то трогательная и величавая красота. Голубая дымка далей, призрачные дубравы, курлыканье лебедей напоминали почему-то о подземном царстве Персефоны, где бродят души умерших.

Стал накрапывать мелкий косой дождь. Легион вытянулся по дороге, которая вела из Саварии в Аррабону. Дорога расползалась под колесами легионных повозок. На ней, вероятно, неплохо нажились подрядчики.

Центурии шли под охраной легионной конницы, с соблюдением всех мер предосторожности. Тяжелый обоз и вспомогательные части были оставлены в Аквилее.

Варварские орды переправились через Дунай где-то между Карнунтом и Бригецио, ворвались в Аррабону, перебили стоявшую там когорту XIV легиона и опустошили окрестности. Каковы были силы варваров и их дальнейшие намерения, никто не знал. XV легион, легатом которого был Цессий Лонг, спешил к месту событий. Солдаты шли днем и ночью.

Тревожные события развивались на дунайской границе, за Рейном, за крепостными валами Германии и Репин. Там, как таинственное море, волновался в германских лесах варварский мир. Сарматы, гепиды, карпы и многие другие племена, оглашая воздух скрипом повозок, конским ржаньем и ревом волов, снимались с насиженных мест и двигались на юг, стучась в ворота империи. За ними, далеко на севере, медлительно передвигались славяне. Было скучно и тесно жить в германских и сарматских лесах. Одна из этих орд переправилась через Дунай. Может быть, это была только разведка. Никто толком ничего не знал. Ничего не было известно о положении в Нижней Мезии[10], об участии дакийских легионов и городов. Опасались за римские поселения в Скифии. Мир вдруг стал казаться непрочным, потерял уверенность в своем бытии.

Перед закатом солнца легат Марк Цессий Лонг, старый сподвижник императора Септимия Севера в британской войне, получил какие-то сведения от германских лазутчиков и приказал орлоносцам остановиться. Солнце висело у самого горизонта, огромное и пурпурное. Протяжно и печально затрубили римские трубы. Получив приказание устраиваться на ночлег, копать ров, устроить лагерь, легион превратился в разворошенный муравейник. Цессий Лонг решил, что безрассудно двигаться дальше, имея в своем распоряжении смертельно уставших солдат, а также по причине наступавшей темноты.

Давно прошли времена, когда римский легион можно было сравнить с отчетливой геометрической фигурой. Пятнадцатый легион разномастным одеянием легионеров и косматой конницей напоминал варварскую орду. Да он и был на три четверти укомплектован варварами, которые едва понимали латинскую речь. Но по раз заведенному порядку солдаты сложили щиты и копья под значками своих центурий и, оставив при себе только мечи, взялись за кирки и лопаты. Пока в котлах варилось солдатское варево – бобы с бараниной, крепко заправленные чесноком, перцем и солью – надо было окопаться на ночь. Легионеры знали, что не получат похлебки, пока не будет устроен лагерь, с традиционными улицами и воротами и хотя бы некоторым подобием рвов и валов. Каждая центурия занимала в нем строго определенное место, и даже спросонья солдаты знали, куда им бежать в случае тревоги, и где строится их центурия. Когда все было готово, в палатку легата с положенной церемонией были внесены орлы.

Цессий Лонг лежал на медвежьей шкуре, заменяющей ему в походе ложе, и диктовал писцу экстренное донесение Клавдию Агриппе, пропретору Паннонии, который руководил военными операциями. Рядом на полу стоял светильник и бронзовая чернильница с изображением подвигов Геркулеса, любимая вещь легата, подарок Юлии Домны. На сквозняке пламя светильника чадило и билось, и в его трепетном сиянии поблескивали в углу шатра серебряные орлы и изображения императоров.

Цессий диктовал:

– По причине темноты, дурной погоды и усталости... Напиши – крайней усталости людей, я остановился на ночь с соблюдением всех предписанных правил. Настроение легиона превосходное. Легионеры жаждут сразиться с неприятелем и заслужить твою лестную похвалу...

Снаружи совсем стемнело. Из темноты доносились крики, ржанье взволнованной чем-то лошади, брань старательного центуриона.

«Это Альвуций, батав, из первой когорты...» – по голосу догадался легат.

Мимо прошла на рысях дозорная турма[11], и глухой топот копыт замер вдали. Цессий Лонг продолжал:

– Прошу тебя, если будешь писать благочестивому и великому августу, напиши о моих трудах и о желании...

Приподняв край палатки над своей курчавой головой, вошел легионный врач Александр, грек из Антиохии, с чашей лекарства в руке. У Цессия Лонга была застарелая болезнь печени.

– Будь здоров, – сказал врач с поклоном.

– А, это ты, – повернул к нему голову легат.

У обоих были пышные бороды – у врача черная, как смоль, у легата – с сединой. Оба походили некоторыми чертами лица на покойного императора Септимия Севера.

– Прими лекарство, – протянул чашу Александр.

– Припадок прошел. Может быть, не принимать? Как ты думаешь? – потянул легат носом надоевший запах питья из тертой редьки и оливкового масла.

– Нет, прими, – нахмурил брови Александр.

Вслед за врачом явился префект легионной конницы Аций, варвар, свев из Германии, не более проникнутый любовью к Риму и римской доблести, чем иной представитель патрицианской фамилии. Его очень любил и выделял Лонг, доверяя ему во всем.

Аций доложил, что трое из его людей исчезли, вероятно, перепились и отстали.

– По двадцать палок! Псы! – не выдержал Лонг.

– Будет исполнено, легат.

– Посыльный готов?

– Готов, легат.

Цессий Лонг запечатал восковой печатью трубочку донесения и отдал Ацию. Писец собрал письменные принадлежности и удалился.

– Отправь немедленно и пришли ко мне Корнелина!

Аций ушел исполнять приказание и спустя минуту вернулся с Корнелином. Корнелин, трибун первой когорты, молчаливый и мужественного вида человек, среднего роста, атлетического сложения, с коротко подстриженной бородкой и орлиным носом, вошел в походном, мокром от дождя плаще и доложил, что все в лагере обстоит благополучно. Явившийся вслед за ним трибун четвертой когорты Валерий заявил, что у него некоторые легионарии натерли в пути ноги. Когорта была завербована из новобранцев, и центурионы не доглядели.