Блуждающий огонек - Тэцуо Миура

Они понимали, что должны будут сказать об этом друг другу, если взгляды их встретятся, и боялись произнести это вслух.

Слышен был шум двигателя, плеск воды, шорохи ветра, проникавшего сквозь щели в досках, которыми были забиты иллюминаторы, но было непонятно, в какой стороне озера находится теперь пароходик. Сквозь квадратный дверной проем белели крутые скалы окрестных гор и виднелась темная вода.

– Сима-сан! – позвал вдруг мужчина.

Женщина, вздрогнув, взглянула на него. Он по-прежнему глядел в дверной проем. Тогда она перевела взгляд туда же.

– Что?

– Когда ты жила в гавани, приходилось тебе зимой видеть берег с моря? – спросил мужчина.

Немного помедлив, женщина ответила:

– Нет, не приходилось.

– А я видел.

– Ты же рыбак.

– Похоже на эти места.

– Как у нас в Санрику[3]

– Да, когда глядишь с моря.

Берег Санрику был скалист и мрачен и во многих местах круто обрывался вниз.

– В штиль, когда глядишь с лодки на берег, точно такой же вид, как здесь. Очень похоже.

– А я-то подумала, о чем это ты вдруг… – прошептала женщина, но тут же умолкла. Ей показалось странным, что он вспомнил родные места, она улыбнулась, и глаза ее наполнились слезами.

II

Сима и Отодзи были родом из приморского городка в районе Санрику.

Сима была дочерью хозяина рыбацкой харчевни, а Отодзи – сыном рыбака, завсегдатая этой харчевни. В детстве Отодзи с сестрой Тами тоже не раз захаживал туда, но ходили они не в гости, а за отцом, который, напившись в стельку, часто оставался спать за столом, заляпанным соевым соусом.

Отец Отодзи смолоду уже слыл отъявленным пьяницей, а когда родами умерла мать пятилетнего Отодзи, и вовсе спился с кругу. Напившись, он пропадал неизвестно где. Когда отец долго не возвращался домой, кто-нибудь из соседей, видевших его, кричал: «А отец-то ваш опять набрался!» В штормовую погоду хозяйки, возвращаясь из лавок, сообщали: «Ваш отец в бамбуковой чаще бродит». Это означало, что он шатается пьяный по гавани, вроде тигра в бамбуковой чаще.

«Ну вот, опять!» – с досадой думали Отодзи и Тами и бежали на улицу портовых кабаков искать отца. Они обыскивали дом за домом и чаще всего находили отца пьяным в харчевне Сима, хотя бывало, он торчал где-нибудь и в другом кабаке. У входа в дом Сима висел не веревочный занавес, как у всех, а длинный синий норэн[4] с белыми иероглифами – «Масутоку». Когда Отодзи окончил начальную школу, ему стало стыдно заглядывать за этот занавес. Он думал: «А не презирает ли меня Сима?»

Сима редко выходила в харчевню. Только однажды ее мать сказала о дурной привычке отца в ее присутствии:

«Мы торгуем вином и рады, когда у нас пьют, но Екити, уходя, всякий раз вытирает лицо занавесом. Сколько бы ни выпил, обязательно вытрется занавесом. Вот я и повесила для него полотенце».

Отодзи покраснел, ему было неловко перед Сима. – Она молча улыбалась.

С тех пор Отодзи и стал думать, что Сима презирает его Однако скоро это перестало его заботить. Осенью, когда он уже учился в средней школе, отец его утонул в море.

Отодзи и Тами осиротели, но, печалясь о смерти отца, Отодзи чувствовал в душе и какое-то облегчение от того, что отец его умер, как положено умирать рыбакам, а не погиб от водки.

Сима исполнилось двадцать лет, и она нанялась на работу в гостиницу в большом городе. Отодзи взяли к себе родственники, проживавшие в их портовом городке. Теперь он с нежностью вспоминал и тяжелую руку отца, который при жизни доставлял ему столько неприятностей, и его горячее дыхание на затылке и немного печалился, что не видит ни занавеса у входа в харчевню «Масутоку», ни ее хозяйку, ни Сима. Но, окончив школу и став рыбаком, он уже реже вспоминал и отца, и Сима.

Потом за три года жизни в родной гавани он дважды встречал Сима в совершенно неожиданных местах.

Однажды, возвращаясь с ночной ловли угрей, он шел босиком по берегу с тяжелой корзиной на плече и, проходя мимо небольшой верфи, у строящейся лодки, каркас которой смутно белел в темноте, услышал вдруг женский крик: «Пощадите!» Раздался треск разрываемой ткани, и из темноты выбежала женщина в белом юката.[5]

– Эй, Сима, подожди! – окликнул ее грубый мужской голос. Женщина молча пробежала мимо остановившегося Отодзи, чуть не коснувшись его плечом. Не то от дуновения ветра, вызванного ее стремительным бегом, не то оттого, что женщина действительно коснулась плеча Отодзи, тихонько звякнул колокольчик на конце короткого шеста, воткнутого в его корзину.

Услышав звук колокольчика, мужчина в спортивной рубашке, гнавшийся за женщиной, остановился, и некоторое время они молча стояли друг против друга, разделенные несколькими метрами темноты.

– Ты кто? – спросил наконец мужчина приглушенным голосом.

– Здешний я, из гавани. С ночного лова возвращаюсь, – сказал Отодзи.

Прищелкнув языком с досады, мужчина пошел прочь пиная ногами песок, и исчез между лодочными сараями.

«Уж не Сима ли это из харчевни?» – подумал Отодзи с неприязнью и пошел, поплевывая в сторону. Да и голос мужчины был ему знаком. Он припомнил, что это был сын Курихара, хозяина сетей, который учился в институте в Токио.

И еще раз Отодзи видел Сима.

Он решил попытать счастья на чужой стороне и вечером, накануне отъезда на заработки в город Тёси в префектуре Тиба, зашел помолиться в местный храм. Выйдя из храма, он шел не спеша по сливовой роще за памятником павшим воинам и услышал внизу, ниже храмового двора, скрип качелей в маленьком парке. Звуки эти он знал с детства, ничего особенного в них не было, но теперь, когда он впервые в жизни покидал гавань, они показались ему такими родными, что Отодзи подошел к краю рощи и посмотрел вниз. На качелях развевался подол простого желтовато-зеленого платья Сима.

В парке никого больше не было. Сима одиноко раскачивалась на качелях, и их скрип почему-то тревожил его сердце. Отодзи подумал, что она кого-то ждет. Сразу пришло в голову имя сына Курихара, но он не мог быть теперь здесь – до каникул было далеко.

Странное чувство овладело Отодзи. Сима, которой было уже за двадцать, казалась ему сейчас маленькой девочкой, отвергнутой сверстниками в игре. Это была совсем не та женщина, которая как-то ночью с криком «Пощадите!» вырвалась из рук мужчины и бежала по берегу с разорванным подолом. Та Сима и эта были непохожи, как день и ночь. Непонятная какая-то, подумал Отодзи.

Он пробыл в Тёси без малого три года, и всякий раз при воспоминании о родных местах перед его глазами вставала фигурка Сима на качелях в развевающемся простом платье, а в ушах звучал знакомый скрип. И душа Отодзи наполнялась сладостным чувством. Он не мог думать, что все это из-за Сима, но образ ее был связан с радостным и светлым миром родины.

Пройдя медицинское освидетельствование перед призывом в армию. Отодзи подумал: не заглянуть ли в харчевню «Масутоку»? Ему захотелось сесть на тот стул под полкой с закопченной «Манящей кошкой»,[6] где любил сиживать отец и выпить, как он, чашечку сакэ. Отодзи как-то незаметно для себя возмужал и иногда позволял себе выпить.

Но, вернувшись после долгого отсутствия в этот маленький городок на побережье Санрику, он не застал Сима. Рыбак, который вместе с ним проходил медицинское освидетельствование, сказал, что Сима отказалась выйти замуж за сына Курихара и не смогла больше оставаться в городке. Ходили и другие слухи – будто Сима забеременела от Курихара и скрылась из городка, чтобы уладить это дело. У Отодзи пропало желание заходить в харчевню, тем более что в военное время стало невозможно торговать водкой, и «Масутоку» превратилась в обыкновенную столовку, где кормили гречневой лапшой и вареным рисом с овощами. Вместо синего норэна над входом была прибита вывеска, у двери стояла бетонная бочка с водой на случай пожара, а под карнизом торчал шест для сбивания пламени.

Повестка о призыве в армию пришла в начале весны сорок четвертого года. Отодзи попал в казарму пехотного полка, стоявшего в старинном призамковом городке на западном побережье Тохоку.

Отодзи с детства никогда по-настоящему не болел. На вид он был тонкокостный и худощавый, но тело его, привыкшее к тяжелому труду, было словно скручено из тугих мускулов. В армии его не страшила никакая муштра, страдал он лишь от недоедания.

Однажды летом в сильную жару во время занятий по штыковому бою от голода у него закружилась голова, и, падая, он наступил на учебную винтовку командира подразделения, лежавшую на земле. Командир подразделения избил его. Затем заставил сражаться с ним на штыках, выбил из рук винтовку и несколько раз ткнул его, беззащитного, штыком, отчего Отодзи потерял сознание.

С того вечера у него появилась боль в правом боку за ребрами Сначала он думал, что это просто ушиб, но боль все чаще давала о себе знать. Снаружи ничего не было заметно, однако самочувствие ухудшалось – мучил жар, тяжесть во всем теле. Есть не хотелось, хотя прежде он всегда испытывал голод. Наконец настал такой день, когда Отодзи не смог подняться с постели.