Завтра как обычно - Дина Рубина

— Как держите, папаша! Левой снизу возьмите! — сказала мне медсестра. Я забормотал что-то и сунул трешку в карман ее халата. Такое указание передала мне в записке Ирка. Она семенила сзади и счастливо улыбалась. Мне было семнадцать лет, я нес Маргариту через двор роддома к воротам, и не знал — зачем мне нужен этот сверток и что с ним делать. Привез я Маргариту уже сюда, в новую квартиру, на которую мы срочно и невыгодно обменялись. Сразу после рождения Маргариты Ирке вздумалось поехать в Москву поступать учиться «куда-нибудь». Поступить она, конечно, никуда не поступила, но за этот короткий период времени успела встретить Витю, студента циркового училища. Витя взял Ирку замуж сразу же, в том же голубом в белый горошек платьице. Он полюбил ее такую дурацкую, какая она есть, и сделал из Ирки цирковую артистку. Теперь она ассистирует Вите, у них даже отдельный номер, «свой», как гордо рассказывала Ирка по телефону. Кажется, номер заключается в следующем: Ирка держит в зубах сигарету, а Витя гасит эту сигарету ударом хлыста. Или каната. Я не очень понял бестолковое Иркино объяснение, но, собственно, мне-то что! Худсовет этот номер принял, значит, и слава богу… Ирка с Витей постоянно разъезжают, у них гастроли и бурная цирковая жизнь, а Маргарита тихо растет в нашем доме и теперь уже совершенно очевидно, что останется со мною навсегда.

Я сидел за письменным столом и быстро, одной нервной линией рисовал на дедовской записочке с нужным телефоном ужасные морды. Тут вошла баба, обняла меня за шею и поцеловала в затылок.

— Ба, ну я не могу больше! — взвился я. — Ну чего он чушь порет!

— Саня, ты же знаешь деда, — сказала баба и стала, как в детстве, хлопотать над моим чубом — то убирала его со лба набок, то разглаживала опять, — он переживает за тебя, за Маргаритку… Мы ж и в самом деле не вечные, Саня. Останетесь вы с ней одни.

— Начина-ается! Со святыми упокой.

— Ну не раздражайся, не раздражайся, — она быстро и мягко гладила меня по плечу, — ты взгляни правде в глаза и поймешь, что дед прав. Ну, какой из тебя следователь? Ты такой мягкий, добрый…

— Маленький, — продолжил я, — метр шестьдесят…

— Дело, конечно, не в росте. Да ты, Саня, и сам сбежишь оттуда, не выдержишь.

— Выдержу! — упрямо сказал я и дернул головой, чтобы баба не теребила волосы, хотя мне это было приятно. Помимо преподавания географии, баба всю жизнь вела классное руководство. К нам до сих пор в самые неподходящие моменты являлись бывшие ученики с букетами цветов. Почему-то они приходили целыми выпусками, человек по пятнадцать, и весело толпились в нашей маленькой квартирке. И надо было их принимать, поить чаем, мыть после них полы. Баба очень тосковала по воспитательной работе.

— Ты должен крепко встать на ноги в материальном смысле, — продолжала она, — а там, в метро, премии, Саня, и тринадцатая зарплата.

— Баба, не обрабатывай меня! — попросил я.

— Прекратятся эти кошмарные дежурства, когда мы с дедом всю ночь не спим и ждем тебя с валидолом в зубах.

— Ну, никто не виноват, что вы — комедийные персонажи. Не налегай на меня, пожалуйста, позвоночник хрустнет.

— Ну, хорошо! — решительно сказала баба. — Зайти-то ты можешь к этому человеку, поговорить?

— Зачем?

— Может, тебе там приглянется… Я молчал, продолжая рисовать одной линией клыкастые морды.

— Саша! Ради меня!

— Сказал — не пойду, значит, не пойду! — буркнул я. За моей спиной воцарилась пауза, полная оскорбленного достоинства.

— Ладно, Саша, — сказала баба, смиренно вздохнув, — тебе видней. Может, действительно, не стоит… Может, в этой милиции твое призвание. Ладно, не ходи.

— Ну хорошо, пойду, — я просто не вынес ее горя.

— Зачем, Саша, если душа не лежит?

— Сказал — пойду, значит, пойду! — буркнул я. Баба замерла за моей спиной, еще раз контрольно вздохнула, чтобы я не вздумал забыть о ее горестной озабоченности моей судьбой, потом поцеловала меня в макушку и вышла.

Секретарша — глазастая, с милым носиком и округлым подбородком — этакая Ярославна, стриженная под пятиклассника, княжила на государстве телефонных аппаратов. Она манипулировала цветными трубками с потрясающей ловкостью и этим напоминала уличного регулировщика с большим стажем. Я спросил у нее, кинематографически кивнув подбородком на дверь кабинета:

— У себя? Секретарша почесала карандашом в мальчишеском чубчике и спросила буднично:

— А вы кто?

— Я по поводу устройства на работу. Юрисконсультом.

— А, — сказала она, — сейчас… — Поднялась и ослепила меня разрезом на джинсовой юбке. «А что, — подумал я, — может, и вправду остаться здесь работать?» Она выглянула из кабинета и так же буднично сказала:

— Заходите. И я вошел в вольер ко льву. Лев восседал за нескончаемым, как посадочная полоса, столом, положив лапы перед собой, как египетский сфинкс. У него была большая, массивная морда с жесткой всклокоченной гривой, по обе стороны мясистой переносицы самостоятельно и проворно жили глазки — себе на уме. Я поздоровался и назвался. Он, не поднимаясь, качнулся мне навстречу и сказал:

— Так. Александр Ни-ки-фо-ро-вич… — он тщательно проговаривал все буквы моего нестандартного отчества, казалось даже, он добавлял где-то в середине два-три лишних слога и любовался, как это славно получается. Наматывал мое имя-отчество, как ленточку серпантина, на палец. — Значит, Александр… Никифорович… Не слишком ли вы молоды для нас?

— А что? Вообще-то у меня диплом с отличием… — почему-то робко возразил я, как будто и в самом деле стремился во что бы то ни стало устроиться под его львиной лапой.

— Да? Ну, добро, добро… Здесь вот какая штука, Александр Никифорович… Вы где работаете?

— Я работаю следователем отделения милиции Кировского района, — ответил я, стараясь глядеть на него пристально, тем самым внушая уважение к своей кандидатуре. Он хмыкнул, запустил тяжелую лапу в жесткую гриву и поскреб там.

— Ну и как? — спросил он. — Всех переловил?

— Кого? — тупо спросил я, продолжая сверлить льва взглядом дрессировщика.

— Да, ну ладно… — спохватился он, — у нас, Александр Никифорович, видите ли, семь надомников в разных концах города, но это меня совершенно не устраивает. Нужен юрист, который бы выполнял работу за этих бездельников. Не скрываю, депо хлопотное. Возможно, где-то, в чем-то придется выполнять и функции снабженца. Предупреждаю: будут частые поездки в Москву. Очень частые. Очень. Скажем, вызываю я вас завтра и говорю: «Александр Никифорович, нужны трубы!», и вы летите за трубами. Потом вызываю послезавтра и говорю: «Александр Никифорович, нужен кабель!», и вы летите выбивать кабель.

— Понятно, — сказал я.

— Квартиры — предупреждаю сразу — не будет. А то вы все думаете, раз метро, так сразу и квартира.

— У меня есть площадь, — сказал я.

— Ну и прекрасно… — почему-то расстроено проговорил он, но вспомнил что-то и радостно встрепенулся: — Кабинета я вам не дам, взять неоткуда. Будете сидеть в комнате с четырьмя столами, каждый со своим норовом. А вскоре надеюсь выбить расширение штатов и тогда найду вам хорошего начальника.

— Спасибо, — сказал я. Тут в дверь заглянул паренек, щуплый и утомленный, и лев обрадовался:

— Во! Это заместитель главного инженера Леонид Осипович. Знакомьтесь. Леонид Осипович введет вас в курс дела. Леонид Осипович затравленно сунул мне вялую руку, как будто это была не рука, а некий неловкий конвертик, и попросил сигарету. Мы вышли покурить, и я спросил у него:

— Слушай, честно — работенка скандальная?

— Ужасно, — вздохнув, признался он. — Нервотрепка, предпусковой год. А сейчас кольцевую линию будем строить, каждый год станцию сдавать. Вот и считай, что этих предпусковых годков вперед лет на пятнадцать наберется… А ты загнешься, парень. Они ж воруют, гады! Воруют — только отвернись! — и добавил тоскливо: — У нас же мрамор, понял? На могилы.

— На какие могилы? — спросил я голосом, каким старался говорить на допросах.

— Ну, на памятники… Ужас, сколько тащат! И перепродают. — Он взглянул на часы, ахнул, ткнул окурок в пепельницу на столе секретарши и, не попрощавшись, выбежал. А я вернулся в вольер ко льву. Когда я вошел, он сидел, полуотвернувшись, и говорил секретарше:

— Никаких благ ему не обещайте, а то будет драть с нас, — обернулся и, поняв, что я слышал, изобразил участливое выражение лица, вследствие чего мясистые массы задвигались во всех направлениях — параллельных и противоположных.

— А, Александр Никифорович! Ну как, поговорили? — ласково спросил он, и глазки его зашныряли туда-сюда, соображая что-то свое. Но я не дал им ничего сообразить, потому что разозлился.

— Да, — сказал я. — Мне очень нравится у вас, но боюсь, что я вам не подхожу.