Неделя из жизни Дорес - Ирина Муравьева

Стив мне рассказал, что там было, в хосписе. Он получил наконец добро, чтобы ее отключить. Я так считаю, что это нужно было сделать сразу, не мучить ее, бедную, двенадцать лет. Конечно, я ее видела. Не сейчас, а года три назад. Потом я уже не ходила туда. Я была беременной и кормила. Беременной женщине не нужно смотреть на это. Это просто труп, и все. Не живой человек. А именно труп. Мертвая. Я не знаю, на что мой Стив надеялся. Как вы догадываетесь, я его к ней не ревновала. Мне просто ее саму было жалко. Дорес. Ведь если бы она видела себя! Она бы этих врачей и всех этих доброхотов своими бы руками убила, я точно знаю. Издевательство какое-то над человеком! А к скандалу Стив не имеет никакого отношения. Это все начала ее мать. Она вообще, насколько я знаю, истеричка. Он вошел с другими людьми, с врачами и сестрами. Чтобы отсоединить ее от аппарата. А мать с отцом были там. И сестра двоюродная с ними. И мать набросилась на него с кулаками. Стив мне сказал, что у нее изо рта аж пена шла. Она тоже ненормальная, так мне кажется.

День второй, 13 апреля.

Пить, пить. Пить. Вся в песке. Он ушел. Кто? Неважно. Ушел.

Только Стивен — вот он. Только зайчик со мной. А другие нам только мешают.

Другие не любят Стивена. Ну их всех! Пусть кричат. Я люблю. Я скажу им: «Эй, вы! Отпустите!»

Сколько рядом воды, а мне все не дают.

Если набрать в руку снега, то он растает и будет вода. Ее можно пить. Пить.

Состояние Дорес Шумни, отключенной от аппарата искусственного питания, крайне тяжелое. Журналистам запрещен вход в помещение хосписа. Не разрешается делать снимки. Днем и ночью у помещения хосписа Святой Елизаветы стоят люди. Большинство из них молятся. В руках у молящихся зажженные свечи. Собравшиеся требуют, чтобы Стивен Шумни восстановил искусственное питание Дорес Шумни. Главный врач хосписа доктор Альфред Нюи в своем интервью, данном газете «Огайо Таймс» по телефону, уверяет, что Дорес Шумни не испытывает никаких страданий.

День третий, 14 апреля.

Этот птенец — был. Открываю глаза — и он тут. А теперь — никого. Пустое дерево. Зачем в нем дупло? Если птенца нет, то и дупла не нужно. Не нужно и дерева. Птенец испугался. Упал, бедный, прямо в огонь.

Кому это пришло в голову — развести огонь тут, под деревом? Без воды вы его не потушите. Спросите у моего мужа. Он скажет вам то же самое.

Испекли птенца вместе с перьями.

Зачем он им? Они разве голодные?

Вы слышите запах?

У хосписа Святой Елизаветы кроме взрослых находится тридцать детей возрастом от восьми до шестнадцати лет. В руках у них пластмассовые стаканчики с водой и зажженные свечи. Собравшиеся собираются еще раз обратиться к Верховному судье Соединенных Штатов для очередного пересмотра решения суда, предоставившего Стивену Шумни возможность отключить Дорес Шумни от аппарата искусственного питания.

День четвертый, 15 апреля.

Ребенок, которого нельзя, был сегодня со мной.

Стив, ну что значит: как? Очень просто: он был. Он был здесь, и его убивали.

Стивен, времени нет. Он не плакал тогда. И ножа не почувствовал.

Ладно!

Все прекрасно почувствовал!

Я вот спала. Сны глядела.

Мне было не больно.

Подхватили его и скорей — прямо в таз. И скорей — хоронить.

Видишь? Видишь?

…А кстати, зайчик, ты догадался, почему он не плакал? Я тоже не плачу. Мы, Стив, не умеем.

Собравшиеся у хосписа Святой Елизаветы выражают свои требования и предъявляют претензии Стивену Шумни, который пятый день проводит у постели своей умирающей жены Дорес Шумни, отключенной от аппарата искусственного питания. Крики и требования собравшихся привели к тому, что полиция вынуждена была принять меры. Те, кто отказался покинуть двор хосписа, были арестованы и в наручниках отвезены в отделение. Среди арестованных оказалось несколько детей в возрасте от одиннадцати до четырнадцати лет.

День пятый, 16 апреля.

Он опять приходил. Я подумала: ты. Но ты рядом, я знаю твой голос. Значит, он. Ах, как мне хорошо! Как легко. Я пила из реки, ты не видел. Ты проспал, мой хороший, мой зайчик, проспал! Ну и ладно. Я, Стив, не в обиде.

Он мне реку оставил, когда уходил. Я все пью. Меня очень все любят. Потому и стоят. Все стоят, погляди! И он тоже стоит. Видишь, Стивен?

Ну, зачем ты сказал: «Нужно сделать аборт». Ведь раздуло меня, как корову!

Унесли. Весь в крови. Всего десять недель. Я спала. Стив, я не разглядела.

А теперь вот пришел. Не в крови, а как все. И глаза есть, и пальчики. Милый!

Я ему говорю: «Милый, видишь: река?»

Он смеется. Он так меня любит!

По прогнозам врачей, Дорес Шумни не сможет прожить дольше недели. Родители Дорес Шумни в третий раз обратились в Верховный Сенат с просьбой восстановить искусственное питание их дочери. Сенат в просьбе отказал.

Я не понимаю, чего от меня хотят! Чтобы ее опять подключить к аппарату? И все по новой? Только идиоты могут этого требовать! Там нечего подключать! Нечего! Моя жена умерла двенадцать лет назад! Хорошо, я готов ответить на любые вопросы. Спрашивайте.

— Почему вашей жене продолжают вводить морфий? Если она все равно ничего не чувствует?

— Я не врач. На этот вопрос я не могу ответить. Наверное, чтобы процесс шел легче.

— Какой процесс? Процесс умирания от голода и жажды?

— Она не чувствует голода и жажды. Ее мозг умер, чувствительность нарушена.

— Вы уверены, что она нарушена полностью?

— Да, я уверен. Я поступаю по совести.

— Вам известно, что, когда человека лишают воды, его внутренние органы иссушиваются до такой степени, что лопаются от обезвоживания, и это невыносимая боль?

— А вам известно, что, когда человеку делают хирургическую операцию, он тоже должен бы загибаться от боли, а этого почему-то не происходит? Вы знаете почему?

— Вы имеете в виду наркоз?

— Да, я имею в виду наркоз. Чувствительность теряется. И все это в мозгу. Я не специалист, но мне объяснили.

— Чем вы можете объяснить то, что множество людей не доверяют вашей уверенности и боятся, что в данный момент ваша жена медленно погибает в мучениях?

— Люди любят всякие сенсации. Это же не их жена лежит перед ними без движения двенадцать лет подряд! Им — что! Шумиху устроить. Им бы, знаете, в мою шкуру.

— Родители вашей жены утверждают, что вы хотите освободиться от нее, потому что у вас давно другая семья и двое детей от другой женщины.

— Это что, преступление, что у меня двое детей? И другая женщина? Это что, запрещено, что я всегда хотел иметь детей и всегда хотел иметь нормальную семью? Да, я не скрываю, что собираюсь жениться во второй раз. И Дорес, между прочим, если бы можно было ее спросить — я имею в виду, не то что спросить, а если бы она понимала, что происходит, ну, короче, если бы Дорес могла, — она бы первая сказала: да, мол, женись, и чтобы у тебя дети были, и семья, и все. Я, между прочим, человек верующий, и у нас так не принято: жить, не обвенчавшись. Это не жизнь, а грех. Между прочим. Это я к тому говорю, что на меня очень наседают с точки зрения церкви, ну и вообще, с религиозной точки зрения.

— Но вы все же отрицаете, что хотели прервать существование вашей жены и обречь ее на смерть от голода и жажды для того, чтобы жениться на другой женщине?

— Вы меня все хотите подловить. Все свои вопросы вы так строите, чтобы я согласился, что в данную вот минуту Дорес умирает от голода. И от жажды. И что я это ей устроил. А все вокруг такие добрые — начиная от президента и кончая римским папой, — все хотят ее спасти от меня, самого ей близкого человека. Так, что ли? А я последний раз объясняю свою позицию, подтвержденную, между прочим, компетентными научными и медицинскими мнениями: моя жена умерла двенадцать лет назад. Точка.

— Вы ведь получили компенсацию за потерю «спутницы жизни» от страховой компании? Десять лет назад, кажется?

— Получил. Это что, тоже преступление?

День шестой, 17 апреля.

Стив, мне лучше. Хватает воды. Здесь озера. И речка под боком. А боюсь за тебя. Мне-то что! Я жива. Стив, мой зайчик, мне все помогают!

…Сегодня вот встала и пошла. Ты спал. Я тебя оставила. Пусть, думаю, он поспит. Ночь же. А светло, Стив, как летом. Как днем. Иду по улице. Как ее… Ну, неважно. И вдруг впереди — маленький такой котенок, махонький! Черный совсем, как уголек. Спит себе посреди дороги. Там вроде ямка в асфальте. А спит он так крепко! Свернулся и спит. Я думаю: возьму, а то ведь раздавят. И тут же из-за угла, Стив, машина. И на него! На эту вот самую ямку. Я побежала. Раздавили, конечно. Страшно даже глядеть. Раздавили! Бегу! А он тут. Спит, как спал. Я его хотела, Стив, на руки взять, и вдруг — что ты думаешь? — кошка. Ну, я думаю, все! Если выну его, так меня загрызет. И не знаю, что делать.