Время другое - Анна Мартынчик

Русь

А Земля моя – дева-скромница,Вся укуталась во снега.Побледнела. Притихла. Молится…По-рождественскому строга.

А Земля моя причащается,Отражая в ледышках рай……Русь пред ликом святых – избранница —Береженый Всевышним край!

И ликует сама вселеннаяВ предвкушении славных вех:Благородная, вневременная,Русь морозом изгонит грех!

Абсолютное благолепие:Колоколенка у реки,Огоньками в январской сепииКраснощекие земляки!

Сладкий дым над избою стелется —Дух домашнего бытия,Дымоходы дымами мерятся:У кого горячей кутья?!

Ночь сочельника крестит начистоЧестной ангельскою рукой!Русь!..Сияют снега изяществом……А в утробе снегов – покой…

Руси

Великолепие Руси не сжечь на тризне!Непогрешимый край в манерах и в судьбе!При трезвом здравии, а главное – при жизниТебе поем и присно молимся тебе!

Венец творения Земли… страна созвучий…Мне здесь воистину живётся налегке.Благодарю святых угодников и случайЗа счастье мысли ткать на русском языке!

Ты гениальной красотою априорна:От гибких липовых росточков до стогов,Питают недр эликсир пшеницы зерна —Мы красим избы сдобным златом пирогов!

Безукоризненна в рассветах и закатах…Что было дадено Всевышним – сберегла.Ты чистоплотна – и подолгу в русских хатахЛьняные скатерти крахмалят добела.

Искрится в памяти: река глотает солнце,И над водой – туманно-желтая заря…Костёр ребячится, на углях лук печется.А по-за лесом – купола монастыря…

Быль русских будней не пропала, не угасла:И как вчера: кузнечик щелкает в ночи…В ведре колодезной воды студится масло,Стареют яблочные дольки на печи…

Неискушенная надменностью и спесью,Перетерпевшая бесчестие разрух,Ты выдыхаешь жизнь – а мы вдыхаем песню…Так душу русскую балует русский дух.

Принадлежу великочувственному краю!И налагая крест на дышащую грудь,Молитвой истовой к истории взываю:Пусть по земле Руси наследник стелет путь!

Время другое…

Не вспомню: дышалось ли некогда чуточку легче?Не тишь, а страшащая немость… взывай не взывай!Осудит меня за печали всевышнее Вече…Но примет заблудшую память отеческий край!

Домой!.. Восвояси, где здравый порядок житейский,Где лихо ночи отпугнёт на рассвете петух.В залатанной глиной печи всё дровишки да трескиХрустят, усмиряя мой суетный норов и дух.

Отмыла от нечисти банька, что паром сырая,И чистому телу рубаха сошла – в аккурат!Березовый лист, на горячих камнях догорая,Груди даровал земляничный блажной аромат!

И горы осыпались с плеч, и воспрянули плечи…Равнинная ширь приняла мою суть без прикрас…Легко… не припомню: дышалось ли некогда легче?..И канула немость… и слышен спасительный глас!..

– Ну па-а-ап! Я же тебе уже говорила, что мы ещё не готовы: нужно дела на фирме привести в полный порядок, довести до ума дом… Ещё год до окончания университета…

– Дела на фирме никогда не будут «в полном порядке»! Год заочного обучения!.. И что за дурость с этим домом – До какого такого «ума» его нужно доводить – Неужели ты считаешь, что для ребёнка важно, будет над ним потолок клееный или натяжной – Это черт знает что за жизнь!

– Знаешь что?!

Знал. Сергей Григорьевич знал, что после этих слов дочь непременно бросит трубку: небрежно, наверняка с искренней обидой и негодованием: «Почему он так?». Этот разговор был из рода «дежавю» («уже виденное»): одни и те же слова, аргументы… Один и тот же итог.

Сергей Григорьевич нервно и нерасторопно подхватил с подоконника пачку «Winston», достал последнюю сигарету, открыл на балконе окна настежь, и, оказавшись всею головой и грудью на улице, выдохнул терпкий клуб дымовой серости.

А во дворе, заросшем многоэтажками, не происходило ровным счетом ничего стоящего внимания: незнакомые горожане торопились в разные стороны по разным делам. Клёны под окном пожелтели от августовской засухи…

«Это черт знает что за жизнь!» – немо повторил Сергей Григорьевич и закрыл окно. Нет, это было не беспокойство. Беспокойство не столь губительно, нежели равнодушие! Равнодушие и одиночество. Сергей Григорьевич жил один вот уже двенадцать лет. Жена ушла, дочь вышла замуж и… тоже ушла. Никаких важных дел, никаких особенных планов, и, судя по рассуждениям дочери в отношении материнства – никаких надежд…

– Дом довести до ума… Весомый аргумент! – уже вслух возмущался Сергей Григорьевич, – Три этажа со всеми удобствами – это не по уму, что вы! Двоим бы поместиться! Какие дети?.. Время другое… Какая откровенная глупость! Какой вздор!..

Другое… Конечно, другое. Всё другое… Как поспеть за всеми этими изменениями?..

Сергей Григорьевич соглашался с собственными рассуждениями и кивал головой в знак одобрения. Отчетливыми картинками стала прокручиваться в памяти будничность его деревенского детства, изменчивость периодов… Тогда не столь катастрофичными казались игры времени и обстоятельств, но чувство вовлеченности в эти игры сопровождало на всем пути.

Прохор Алексеевич был уважаемым целителем не только в своей деревне, но и средь соседних. Лечил заговорами, непременно с Божьей помощью. И все доверяли Прохору… Ещё бы: три класса окончил и даже получил Царскую грамоту! Правда не стоит забывать, что три класса школы при царе давали знаний куда больше современных трёх классов: арифметические задачки со степенями дед Прохор решал в уме за считанные секунды.

И только лопоухий внук Сережка не признавал дедово призвание, то и дело подтрунивая над стариком. Придут к Прохору с каким недугом местные – внук тут же под стол спрячется и ждет, пока дед начнет шептать – заговаривать. Сережка сидел, затаившись, ожидая упоминания одного единственного слова. А дождавшись, выкрикивал из-за стола глупую рифму:

– Бог, каб ты… – и давай деру.

– Ах ты, негодник! Вот я тебе сейчас!.. – оставшись с внуком наедине, не скрывал гнева дед Прохор. – Где мой дзяркач (веник из прутьев)!

А Сережке только того и надо было – с дедом «повоевать»: бежит, косолапые ноги заплетаются, а Прохор Алексеевич – за ним. Тогда Сережка закрывает и двумя руками держит дверь калитки, а дед, чтобы хоть как-то достать до зловредного внука, бросает через калитку дзяркач. Сережка тут же перебрасывает колючий веник обратно, и брызги озорного смеха будоражат всю округу.

– Что там твориться? – спросит кто-то из соседей.

– А это Прохорка с дедом воюют.

Да, в деревне Сережу звали Прохоркой из-за очевидного сходства с дедом: острый нос, скулы, заостренные уши, сдержанная мимика.

Прохорка знал, что после таких игр возвращаться можно только к вечеру, когда дед успокоится. Но разве это беда – кругом столько всего занятного!..

Мать Прохорки – Надежда, – работала поваром в столовой. Прохорка любил забегать к маме после уроков «на хрущики» (так называли в деревне хворост). Приносила Надежда с работы коржики, которые Прохорка резал на маленькие кусочки, чтобы продлить удовольствие.

Отец работал водителем. Редко разговаривал, редко улыбался. Включит радио, ловит какие-то запрещенные каналы и что-то сам себе приговаривает. Сергей Григорьевич только в преклонном возрасте задумался, как мало он знал об отце, и как бы хотелось просто поговорить с ним за жизнь.

До третьего класса Прохорка жил в старой хате, что на самом краю села. Он был хозяином и знал здесь всё. Десять яблонь, шесть груш – саморощенный сад, в котором так хорошо было уединиться и почитать что-нибудь о рыцарях. По одну сторону дома – двор, по другую – хлева. А ещё погреб – потайное место для игр. В погребе, помимо картофеля, хранилась квашеная капуста в бочках и моченые яблоки. Хата сосновая, пол некрашен…

В хате – длинный стол на козлах, у стены – деревянные широкие лавки, сходившиеся к красному углу, а с другой стороны стола – услон (переносная лавка из толстой доски) В красном углу – икона. А на столе всегда был хлеб…

Печь глиняная… Курная печь без трубы, без дымохода. Некогда Прохорка с дедом проделали в потолке дыру и закрывали её мешковиной (чтобы не открывать дверь) – тепло не уходило.

А в подпечке зимой держали кур. У печи – кочерга, ухват, чепела (ухват для сковороды). Было две комнаты: в одной – дед Прохор и баба Роза, а в другой – меньшие: Прохорка, старшая сестра Иринка, Валюша в люльке, да мать с отцом. Места хватало всем. Один домишко и семь «Я».

Прохорка застал ещё времена, когда жилось очень непросто. Отправлялся он на поле за первым щавелем или крапивой, чтобы мать могла сварить хоть какой-то суп. Потом, конечно, стало проще… Держали кур, гусей, лошадь и, конечно, – корову. Без молока трудно представить деревенский стол. Били масло, варили сыр и творог.