Ночь Хэллоуина - Александр Геннадьевич Ипатов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И именно там, где-то между шкафом, стареньким зеркалом и школьным рюкзаком, что-то зашевелилось. Сначала это было так незаметно, словно ничего и не было. Но потом это стало более явным. Всё ещё пытаясь успокоить себя той мыслью, что это не более чем галлюцинации, возникающие в кромешной тьме (господи, в кромешной тьме, а я даже не могу пошевелиться), Серёжа начинал осознавать, что всё это не сон, а то, что шевелилось слева от него, где-то в углу, не было глюком. Это было вполне реально.
«Это всё глюки. Это всё сон. Это всё глюки. Это всё…».
Теперь он начал постепенно понимать, что там действительно что-то находилось. Оно могло шевелиться, оно могло шуршать (и оно это делало), оно могло ползти (Ползти… ко мне? Господи боже, только не это, только не это…). И, словно прочитав его мысли, оно поползло. К нему. Медленно, беззвучно. Серёжа мог разглядеть, что тело (кого?) ползущего было маленьким, словно это был ребёнок, но гибким, ибо оно извивалось не хуже, чем змея. Но в их доме ни змеи, ни ребёнка не было. С каждой секундой оно приближалось. Медленно, беззвучно. Извиваясь.
Ещё каких-то несколько секунд и оно доползло до него. Серёжа чувствовал это, но не видел: оно осталось либо рядом с кроватью, либо залезло под неё. Вокруг царила тишина. Казалось, что даже на кладбище не бывает так тихо, как здесь. Она давила. Давила так сильно, что закладывало уши. Так прошло около минуты. Серёжа почувствовал, что начал потеть. Его волосы стали мокнуть, а по щекам стекал горячий пот. Вскоре промокло всё тело, и бельё стало липким. Он хотел повернуть голову набок, но не смог. Уставившись на люстру с синими дельфинами, что висела на потолке, Серёжа почувствовал, как из его глаз текут слёзы. Он не собирался плакать, это произошло само. Слёзы были такими же горячими, как и капли пота. Медленно скатываясь по щекам, они попадали на губы и на подбородок.
–Слёзы не помогут, Серёжа.
Он почувствовал, как в его сердце ёкнуло. Казалось, что на какое-то мгновение оно даже остановилось, но затем забилось с бешеной силой, с такой, что могло пробить дыру в его грудной клетке. Он понял, что голос исходил из-под кровати. Это не был голос какого-то чудовища или призрака. Это был вполне реальный, естественный, детский голос. Трудно сказать, мальчишеский или девичий, но ребёнку определённо было не больше пяти лет.
–Мы тоже плакали, Серёжа. И вот, что с нами стало.
(Господи боже, господи боже, господи боже…)
–Теперь мы здесь. И ты здесь. Так к чему эти слёзы? Просто успокойся и смотри.
(Успокойся… Матерь божья… Просто смотри…)
Всё это время он не отводил взор от люстры. Казалось, будто она действовала на него гипнотически. Он видел, как дельфины плывут по волнам, волны захлёстывают их, но они легко справляются с ними, ныряют и выпрыгивают, резвятся. Но какие же это дельфины? Ведь это дети. Люстра начала увеличиваться. Она расплывалась по комнате, становилась плоской, как экран телевизора.
–Ты хочешь посмотреть мультик, Серёжа? Мы всё сделаем для тебя!
Это были дети. Но где они? Они бежали по дороге, выложенной плитами. Их лица были счастливыми, в их руках были маленькие ведёрки с грабельками и лопатками красного цвета. В игрушечных вёдрах была земля, из которой иногда выныривали жучки и черви. Дети смеялись, Серёжа отчётливо слышал это. Он слышал всё, что окружало их. Звук проезжающих машин, лёгкий гул тёплого ветра, недовольные крики какой-то старушки, пение птиц и ещё много чего. Через некоторое время ветер стал усиливаться, а голубое небо с редкими облаками затягиваться тучами. Солнечные лучи, что ласково слепили детские глаза, в один миг исчезли. Смеха больше не было слышно. Серёжа видел, что лица детей теперь не были такими счастливыми и беззаботными, они выражали страх. Неподдельный, дикий, поедающий изнутри. Их ножки всё так же бежали по дороге, выложенной плитками. Теперь он понял: это были могильные плиты. Они бежали по старому заброшенному кладбищу. Серёжа узнал его, хотя ни разу не бывал там. Мама рассказывала ему, что на этом кладбище когда-то хоронили людей, покончивших жизнь самоубийством. Их не хоронили вместе со всеми, потому как считалось, что суицид – это грех, а люди, совершившие его, не достойны быть захороненными вместе со всеми.
(Боже, но ведь это дети. О каком самоубийстве может идти речь?)
Они бежали среди чьих-то могил. Иногда некоторые из них спотыкались и падали лицом в бугорок земли, под которым скрывался от чужого взора деревянный гроб. Из этого бугорка выползали жучки и черви. Тогда из-под земли слышался чей-то радостный детский голос:
–Иди ко мне, Илюшка! Теперь этот гроб и твой тоже! Как же весело нам будет вместе!
Земля вдруг начинала разрыхляться, становиться мягкой, и детские ручки, на которые опирался упавший, чтобы не лежать лицом на земле, проваливались. Маленький Илюша чувствовал, как его тело засасывало вглубь этого самого бугорка, откуда слышался детский голос. Сначала его ногти забивались землёй, затем нос, рот, земля залезала ему под жёлтую футболку, в обувь, в шорты, в трусики. Другие дети не видели этого. И даже не слышали отчаянные вопли, молящие о помощи. Земля под ним становилась влажной от его же слёз, соплей и крови, что бежала из носа.
(Слёзы не помогут, Серёжа. Слёзы не помогут, Илюша)
Вскоре упал другой ребёнок. Третий. Вскоре упали все. Их так же встречал чей-то радостный детский голос, доносящийся откуда-то из глубины, из гроба,
