Сердце Дьявола 2 - Руслан Белов

– Это точно... – Борис выбрал бутылку марсалы и протянул ее мне вместе со штопором.

– Помнишь худосоковскую марсалу? – улыбнулся я, рассматривая этикетку.

– Конечно... "Ящик марсалы за хорошую драку!"... Ленька Худосоков – это что-то...

– Да, знаменательная была сволочь... До сих пор помню, как он кричал: "Я насилую и убиваю с чистой совестью. А вы? Перед тем, как убить или украсть, а чаще после этого, вы придумываете себе лицемерные оправдания!" Или: "Добро – это миазмы Зла, его отходы! Найдите хоть одно "чистое" дело, дело, которое движется не злом!"

– Правильно говорил... – вздохнул Борис, вспомнив, видимо, принципы своей предпринимательской деятельности.

– Правильно, но не точно. Я бы сказал, что все на свете движется не злом, а пороком.

– Пороком?

– Порок – это не водку пить, водку пить все любят. Порок – это когда ты не как все, это отличие от большинства. Вот я недавно познакомился с одной законченной минетчицей... Вот это личность! Стержень у нее внутри стальной, хребет! Гиндукуш! Кордильеры! А беспорочные – они мягкотелые все, бесхребетные... Их и запомнить-то трудно.

– Да, люди правду говорят, – улыбнулся я, наблюдая, как Борис радуется измышленной сентенции.

– Что говорят?

– Попадется хорошая баба – станешь счастливчиком, попадется плохая – станешь философом...

Мы помолчали. По телевизору шли новости. В Петербурге убили бизнесмена. В Приморье что-то взорвалось. В Москве опять двадцать пять.

– Ослы мы, – сказал Борис, переключившись на музыкальный канал. – Золота в Сердце набрали. Где оно сейчас? Нет, чтобы пару килограммов медеита прихватить... Рванули бы сейчас в Вавилон или к Клеопатре... До сих пор воочию помню, как с Мишелем Нотрдамом пьянствовал. И как он мне служанок своих посылал и потом в дырочку подсматривал... Нет, все-таки мы ослы.

Я наполнил рюмки, протянул одну Борису. Вылив в себя вино, он разлегся на тахте. Увидев, что и я не прочь принять горизонтальное положение, подвинулся к стене, освобождая место. Некоторое время мы лежали, заложив руки за головы, и смотрели в потолок.

– А у тебя все нормально со здоровьем? – спросил Борис, широко и звучно зевнув.

– Да как тебе сказать...

– Да так и скажи...

Я рассказал о своих видениях.

– И я глючу потихоньку, правда не так, как в прошлом году, – усмехнулся Борис, выслушав. – Однажды целый час беседовал с довольным чертом с "Роллексом" на руке, потом день был Мопассаном, а совсем недавно – Юлием Цезарем...

– Юлием Цезарем? Класс! Если не секрет, за какие грехи тебя зарезал Брут со товарищи?

– Черт его поймешь... – пожал плечами Борис. – За то, что спал с его матерью? Вряд ли. Ведь он от этого родился. За то, что баловался с его сводной сестрой Юнией Третьей? Тоже маловероятно. Как говорится, с ней вся Одесса спала, то есть весь Рим и мне, то бишь Юлию Цезарю, грех было брезговать тем, чем не брезговал весь римский народ, электорат бы меня просто не понял...

– А черта я тоже видел... Два часа назад на Калитниковском пруду.

– Мне он предлагал делать утреннюю зарядку и потом обливаться холодной водой. Еще говорил хорошо читать Спортэкспресс от корки до корки, погодой интересоваться, а также есть в одно и то же время, и верить в какого-нибудь бога или хотя бы в шипучий аспирин "Упса". И все будет тип-топ, говорил...

Посмеявшись, я разлил вино по стаканам и произнес тост за душевное здоровье и живительный аспирин. Выпив, мы закурили.

– Слушай, Черный! – сказал Борис задумчиво, когда вино, миновав желудок, побежало по кровеносным сосудам. – Я давно об этом думаю. Мы ведь с тобой неудачники, да?

– Ну, как тебе сказать... Если рассматривать наше положение с точки зрения астральной логики...

Мне не удалось закончить мысль – пришел Баламут. Ознакомившись с ситуацией, то есть с уровнем вина в бутылках, стоявших на столе, он недовольно покачал головой и, захватив с собой Бельмондо, отправился за водкой.

Через час, когда я, до предела истерзанный жаждой и беспокойством, уже собирался идти на поиски, они вернулись. Пришли без водки и в бинтах. У Баламута была перевязаны голова (посередине лба повязку украшало пятно крови) и правая кисть. Бельмондо был легко ранен в бедро и грудь.

– Попали в разборку... – виновато улыбнулся Николай. – Дорогу переходили, а кто-то вдарил из гранатомета то ли в меня с Борисом, то ли в "Мерседес", стоявший перед светофором. Машина, сумка с водкой – вдребезги, а нас зацепило осколками стекла. Хотели смыться, но менты как-то неожиданно набежали, отвезли в больницу, а потом – в отделение. Допросили оперативно и отпустили до завтрашнего дня... Лейтенантша одна, очень уж ей Борис понравился, шепнула, чтобы мы поосторожнее были. Сказала, что один человек боится, что мы кое-кого видели....

– А вы видели?

– Ты что-нибудь видишь, когда идешь за водкой?

– Я серьезно спрашиваю.

– У перекрестка Баламут одним "БМВ" заинтересовался. Уставился в него, и этим седока немало обеспокоил...

– А когда вы возвращались...

Я замолчал, увидев в окно трех плотных мужчин в кожаных куртках. Они, – хмурые, собранные, – шли к подъезду. У левой подмышки первого из них пиджак вздувался рукояткой пистолета.

Баламут и Бельмондо угадали, почему вытянулось мое лицо, и без слов бросились к кухонному окну. Спустя несколько секунд мы мчались по примыкавшему к дому школьному двору. Пробегая мимо мусорного бака, Бельмондо запнулся раненой ногой и упал. Мы схватили товарища, посмотрели на бак, – он был большим, – переглянулись, и опустили Бориса в него. И разом залезли сами. Бак, к счастью, оказался почти пустым, и места нам хватило.

Устроившись меж застывшими от напряжения друзьями, я принялся собирать под собой мусор (бумагу, отходы школьной столовой и прочее) и подсовывать его под крышку. "Чтобы бак казался полным до краев" – ответил я на шепот Баламута: "Ты чего дурью маешься?"

Когда снаружи раздался глухой озабоченный голос: "Ты в баке, вон в том, посмотри", – показавшийся мне весьма похожим на голос Худосокова, Баламут откупоривал четвертинку, завалявшуюся у него во внутреннем кармане пиджака. Души наши, само собой, ушли в пятки, но второй голос вернул их на место: "Да ну его на ..., не видишь, он забит до краев".

Выпив водки и отказавшись закусить огурцом (Баламут нашел его под собой), я задумался о Худосокове.

– Глюк это, – прочитав мои мысли, прошептал Баламут. – За последние месяцы я несколько раз с ним встречался.

– Понятно, впечатлил тебя Ленчик в прошлом году... – хмыкнул Борис. – Вот и чудится теперь повсюду.

– Первый раз он в подъезде с ножом на меня накинулся, – продолжал рассказывать Николай. – Но я пьяный был в самый раз, да в кураже, и ему не повезло... А через неделю шел из гостей, и он едва меня не задавил... Как я на капот его "жигуленка" ухитрился заскочить, не знаю...

– А в последний раз? – спросил Бельмондо.

– Что в последний раз? – переспросил задумавшийся Николай.

– Когда Худосокова в последний раз видел?

– В "БМВ" на перекрестке...

– Маразм крепчал, шиза косила наши ряды... – заключил Бельмондо слова товарища.

Тишину, возникшую после этой бесспорной констатации, нарушили звуки торопливых шагов и (опять!) голос Худосокова: "Скажи капитану, что по-быстрому надо кончать, а не то загремим под фанфары".

Как только на школьном дворе вновь воцарилась тишина, я в шутку предложил друзьям остаться в баке до утра. Но Бельмондо сказал, что беспокоится за Веронику и сына: в милиции знают его домашний адрес.

– И этот голос меня достает... – добавил он. – Если бы я сам не видел эту тварь мертвой, да еще с выбитым пулей затылком, то клянусь, наложил бы в штаны. Нет, надо ехать домой...

На этот раз релаксатор преподнес Трахтенну красотку вон Мархен из популярной на Марии мыльной оперы. Вся покрытая ярко-лиловой осциллирующей слизью, она погрузилась к нему, лежавшему в высокочастотном трансформном бассейне и, мелко дребезжа сухоткой, принялась самозабвенно разминать гейрами его верховые кручмы. Когда они в экстазе съежились, страстная Мархен обхватила купольную шишку партнера влажной менелой и медленно, очень медленно вывернулась на партнера. Трахтенн затрепетал, чувствуя, как в нем скапливаются положительные заряды... А в ней – отрицательные, такие чувствительно-колкие, такие многообещающие... "Главное – раньше времени не загреметь под дзынзары, – думал он, напрягшись от предвкушения разряда, обещавшего быть восхитительно мощным. – Дотерплю сегодня до 220 вентов... Дотерплю! Дотерплю!!!"

Ему не удалось дожать кайформу до 220 вентов. На 216 венте разряд совокупления начался самопроизвольно. И мгновенно все вокруг потонуло в невообразимом сиянии высокотемпературной плазмы. Каждый брелок Трахтенна сладостно взорвался пурпурными вулканами, выплеснувшими в мантию Мархен миллионы быстрых пионов...

Вывалившись из релаксатора, Трахтенн обнаружил, что до сеанса связи с Марией остается достаточно времени, и он сможет еще часик-другой провести с манолией. И опять полез в машину.