Дополнительная артикуляция согласных в связи с некоторыми фонетическими изменениями в русском языке - Сергей Владимирович Князев

времени, когда y звучало еще как ū» (Шахматов, 1915: 312). Таким образом, А. А. Шахматов считает, что после изменения *ū и *ŭ в нелабиализованные гласные среднего ряда согласные в позиции перед ними продолжали сохранять лабиализацию на протяжении нескольких веков. Предположение это выглядит в высшей степени маловероятным (как и аналогичное предположение А. А. Шахматова о сохранении праславянских различий по длительности гласных на орфоэпическом уровне после утраты фонологического противопоставления по количеству — именно на этом предположении строится гипотеза А. А. Шахматова о механизме возникновения аканья в русском языке (Князев, 2000)).

Итак, предположение о лабиализованном произношении согласных в древнерусском языке нужно только для объяснения некоторых фонетических изменений, а механизм возникновения лабиализации согласных не может быть объяснен сколько-нибудь удовлетворительно.

1.2. В отличие от А. А. Шахматова, Р. О. Якобсон, Р. И. Аванесов и Л. Л. Касаткин предложили различные объяснения изменения [кы], [гы], [хы] в [кʹи], [гʹи], [хʹи] исходя из фонологических свойств системы, сложившейся в эпоху после падения редуцированных. Р. И. Аванесов отмечает, что в результате дефонологизации противопоставления по ряду гласных и фонологизации противопоставления по твердости/​мягкости согласных для перехода [кы], [гы], [хы] в [кʹи], [гʹи], [хʹи] «не было препятствий в системе языка» (Аванесов, 1974: 257), так как твердые заднеязычные системно не были противопоставлены мягким, в то время как сочетания типа [ты] не могли измениться в сочетания типа [тʹи] вследствие их фонологической противопоставленности. Однако наличие возможности некоторого фонетического изменения не есть еще причина этого изменения. Фонологическая система сама по себе не может являться причиной фонетических изменений: она лишь создает для них возможности, а сами звуковые изменения всегда имеют фонетическую природу.

В свою очередь, Р. О. Якобсон видел причину изменения [кы], [гы], [хы] в [кʹи], [гʹи], [хʹи] в наличии тенденции к обобщению основного вида гласной фонемы в позиции после внепарного по твердости/​мягкости согласного (Jacobson, 1929: 61—62). Критикуя эту точку зрения, Л. Л. Касаткин справедливо отмечает: «Нельзя эту замену объяснять существованием универсальной языковой закономерности унификации фонем, проявляющейся в данном случае в замене неосновного варианта фонемы ее основным вариантом. Такой закономерности, по всей видимости, нет. Ей противоречат многочисленные факты длительного сосуществования в языках разных вариантов одной и той же фонемы. Более того, наличие разных вариантов одной и той же фонемы само представляет универсальную языковую закономерность» (Касаткин, 1999: 193—194).

Далее Л. Л. Касаткин предлагает собственное объяснение. Отметив, что в фонетическом смысле сочетания [кы], [гы], [хы] были так же закономерны на всех этапах развития русского языка, как и сочетания [пы], [бы], [ты], или [кʹи], [гʹи], [хʹи], или [пʹи], [бʹи], [дʹи], и что причиной их изменения не могли служить фонетические факторы, Л. Л. Касаткин пишет: «В фонологическом смысле важным оказывается не то, после какого согласного звука, твердого или мягкого, выступает [ы] или [и], а то, после какой согласной фонемы выступает [ы] или [и] — после „твердой“ или после „мягкой“. После „твердых“ фонем выступает [ы], а после „мягких“ фонем — [и]. Кроме того, существует еще положение начала слова и положение после согласных фонем, не обладающих дифференциальным признаком твердость/​мягкость: ⟨ш, ж, ч, ц, ј⟩ и ⟨к, г, х⟩. Оба этих положения представляют собой одну и ту же позицию, так как в указанном фонологическом смысле они едины: и в том, и в другом случае перед фонемой ⟨и⟩ стоит единица, не обладающая дифференциальным признаком твердость/​мягкость… В третьей позиции, единой в фонологическом смысле, фонема ⟨и⟩ получала неединственное выражение. В большинстве случаев фонема ⟨и⟩ воплощалась в этой позиции в звуке [и], и только после фонем ⟨к, г, х⟩ она могла воплощаться в звуке [ы]. Это „столкновение“ фонологии и фонетики разрешилось в пользу фонологии: в третьей позиции фонема ⟨и⟩ стала воплощаться в одном звуке: этим звуком стал [и], так как в большинстве случаев в этой позиции именно он воплощал фонему ⟨и⟩… а звуки [к], [г], [х] заменились звуками [кʹ], [гʹ], [хʹ], так как перед звуком [и] могли быть только мягкие согласные звуки» (Касаткин, 1999: 195—196).

Нетрудно заметить, что в основе гипотезы Л. Л. Касаткина, как и в основе гипотезы Р. О. Якобсона, которую Л. Л. Касаткин убедительно критикует, тоже лежит идея обобщения основного вида гласной фонемы — только не в фонетической позиции после непарных по твердости/​мягкости согласных, а в фонологическом положении после любой единицы, не обладающей ДП твердость/​мягкость[7]. Однако данные русских диалектов свидетельствуют о том, что такое обобщение вовсе не обязательно: так, в западных говорах с противопоставлением твердых аффрикат ⟨ц⟩ и ⟨ч⟩, а также в псковских и рязанских говорах с твердым цоканьем в позиции после твердых аффрикат, не обладающих дифференциальным признаком твердость/​мягкость, фонема ⟨и⟩ воплощается в звуке [ы]. Кроме того, гипотезе об обобщении основного варианта фонемы как причине изменения [кы], [гы], [хы] в [кʹи], [гʹи], [хʹи] противоречит тот факт, что в этом случае при обобщении основного варианта гласной фонемы основной вариант согласной фонемы (твердые [к], [г], [х]) заменяется неосновным (мягкими [кʹ], [гʹ], [хʹ]). Наконец, нельзя полностью согласиться с тем, что не существует чисто фонетических предпосылок изменения [кы], [гы], [хы] в [кʹи], [гʹи], [хʹи].

1.3. Проанализируем сочетания [кы], [гы], [хы] с фонетической точки зрения. Действительно, до падения редуцированных и фонологизации противопоставления твердых и мягких согласных эти сочетания были фонетически и фонологически закономерны. После формирования ДП твердость/​мягкость твердые согласные стали противопоставляться мягким, как уже отмечалось, по характеру дополнительной артикуляции. При этом гласные [и] и [ы] стали воплощать одну фонему, которая после палатализованных и палатальных согласных реализовалась звуком [и], а после веляризованных — [ы]. Вообще различие между [и] и [ы] является еще одной типологической особенностью русского языка. В других языках (даже и с наличием палатализованных согласных) после немягких согласных произносится, как и после мягких согласных, звук [и]. Таким образом, наличие в русском языке гласного [ы], а не [и] в позиции после твердого согласного связано, по-видимому, с веляризацией этого согласного[8]. Однако велярные согласные представляют собой особый, единственный в русском языке класс — в него входят звуки, которые не будучи мягкими, в то же время не могут быть и веляризованными в силу того, что их основная артикуляция осуществляется в месте дополнительной артикуляции веляризации.

Кроме того, как свидетельствуют данные акустического анализа, в русском языке гласный [ы] является обычно дифтонгоидом [и]: «Основное качество неоднородного по ряду [ы] — его дифтонгоидность… Вообще говоря, начальная фаза артикуляции этого гласного полностью зависит от предшествующего согласного… но в любом случае за этой фазой следует значительное продвижение артикуляции вперед, почти к [и]-образному положению языка» (Бондарко, 1998: 114). Осциллограмма и динамическая спектрограмма сочетаний [бы] и [бʹи] (из слов трубы и труби) приведены на рис. 1[9]. Чрезвычайно любопытным в этой связи оказывается тот факт, что и велярные согласные являются звуками, в наибольшей степени склонными к коартикуляции соседнему (в особенности последующему) гласному: «Велярные согласные… характеризуются взрывами, в спектре которых усилены частоты