Предчуствие - Натиг Расул-заде

- Ладно, - сказал он.

Перед тем, как уходить, он выпил у нее чаю и, хотя успел очень проголодаться, постеснялся попросить поесть, а она забыла предложить, и он решил пораньше поехать в аэропорт и там перекусить в буфете. Когда позвонили и сообщили, что такси ждет внизу, она сказала ему: - Я прошу тебя, никогда больше не звони мне, не звони, не пиши, не приезжай. Я устала. Я безумно устала. Обещай, что оставишь меня в покое, обещай.

- Ладно, - покорно ответил он. - Я обещаю.

- Я ведь знаю тебя, снова, как уже не раз бывало, начнешь меня мучить, звонить, приезжать неожиданно. Не надо, я умоляю, дай мне пожить, может, мне удастся забыть весь этот мучительный кошмар с тобой... Я хочу забыть, все забыть...

Она заплакала. Он в растерянности топтался на пороге, не зная, как ее утешить и вообще, надо ли утешать.

- Я обещаю тебе, обещаю, - проговорил он искренне. - Честное слово, я не буду напоминать о себе.

- Спасибо, - сказала она, улыбнувшись сквозь слезы и перекрестила его на дорогу. Он пожал плечами.

- Я же не христианин.

Он спускался на лифте и думал: "Что за чушь...Какой-то ребенок... Оставь, говорит, в покое... А она ничего, славненькая бабешка... А, да ладно... Ни черта тут не поймешь... "

В самолете он пребывал в приподнятом настроении, вспоминая, как восхитительно провел с ней время в постели, сидел расслабленно, то и дело отпивая коньяк из фляжки, как вдруг застыл пронзенный чудовищной мыслью - у него умер сын. Он сидел - в одной руке фляжка, в другой -завинчивающаяся крышка от нее, позабыв, что хотел сделать в следующую минуту. Он думал было отмахнуться от этой внезапно ударившей по сердцу мысли, стараясь убедить себя в бредовости происходящего, что все это чушь, что нет и не было у него никаких детей, но отмахнуться так просто оказалось не возможно. Он заметил фляжку в руке у себя, машинально отпил глоток, не почувствовав вкуса жидкости, и вспомнил, что его только что бросила жена после смерти их единственного сына, и теперь ему некуда деваться, потому что его двухлетний сын и она - это были единственные родные для него люди на всем свете, и теперь он остался один, никому не нужен, и нет у него никого, и нет его сына, его маленького сынишки, которого он горячо, безумно любил.

В аэропорту он сел в такси и назвал водителю адрес на визитке. В подъезде большого многоэтажного дома он глянул на список жильцов, освещенный желтушной засиженной мухами лампой, нашел свою фамилию. Квартира находилась на третьем этаже. Он не стал вызывать лифт, который вряд ли бы работал столь поздней ночью, а поднялся по лестнице. Маленький блестящий ключ вошел в щель замка, как нож в масло. Он отпер дверь, шагнул в квартиру, включил свет и огляделся. Квартира была богато обставлена: великолепная мебель, огромные ковры, хрусталь, новенькая электроника, дорогие картины на стенах. Он заглядывал в комнаты и убедился, что хозяева - люди со вкусом: во всей квартире не было ничего лишнего, крикливого, неряшливо-выпуклого, бьющего в глаза своей аляповатостью. Он в задумчивости шагал по кабинету из угла в угол и вдруг, как человек, принявший решение, подошел к письменному столу и стал один за другим выдвигать ящики стола, еще не совсем ясно осознавая, что ищет, пока в самом нижнем ящике не обнаружил черный короткоствольный револьвер. Он поднял его к лицу и проверил барабан. В барабане было две пули, расположенные в соседних гнездах. Он был совершенно спокоен, когда поднял револьвер к виску и нажал на курок. Выстрела не последовало, но на третий раз вместо сухого щелчка в ночной глубокой тишине грохнул выстрел. Голубой роскошный ковер на стене кабинета окрасился его кровью, смешанной с мозгом. В последнее мгновение он вспомнил вдруг свои сон и понял, наконец, кто была эта женщина в чудовищном одеянии, что абсолютно уверенная в своей победе бежала за ним по улице. Но теперь это уже не имело никакого значения.