Мы наш, мы новый мир построим (СИ) - Коткин Андрей

— Нянюшка, а какой год нынче на дворе?

— Нянька сначала подслеповато недоуменно щурится на меня, пытаясь сообразить, о чем таком замысловатом спросил ее Наследник.

— Так известно какой, шесят шестой.

Ага, очень мне помогло. Что Третий в 1466-м вполне себе еще молодым был, что Четвертый в 1566-м — не старым. Ладно, придется разбираться с этим вопросом по ходу пьесы. Встану и своими глазами посмотрю, где мне жизнь мою молодую вековать. Ага.

Начал слезать со своей высоченной лежанки. Нянюшка спохватилась, кинула на лавку веретено, зычным командным голосом призвала подмогу. Если бы это было не со мной, решил бы, что очень смешно: полдюжины пожилых теток квохчут вокруг ребенка, пытаясь не дать ему сделать лично ни одного движения, чтобы одеться.

Справились с маленьким! И раздели, и одели, и даже сапожки натянули. А что, несмотря на тяжеловесный внешний вид, все вполне функционально и удобно. Притопнул сапожком. В меру разношенный, из очень мягкой кожи, не в первый же раз одеваю. Просто, для памяти попаданца этот сапожок внове, но вот из памяти Ивана Ивановича, царевича, приходит понимание, что сапожок, как сапожок. Его же одевал и позавчера, и неделю назад.

Идем (ведут под конвоем) в направлении малого обеденного зала. Тут члены семьи обычно принимают пищу. Когда дома бывают, что случается не всегда. Вот и сегодня, мама в Троице Сергиевской Лавре, отец убыл, уже несколько дней как, под Нижний Новгород, где провожали войска, отправленные на очередное покорение Астрахани. Как это уже не раз бывало в войнах с осколками Орды, ханские войска разбили, город захватили, на престол посадили прорусского правителя. Красиво? Русские ушли, и посаженный ими на престол правитель резко начинает утверждать свою самостийность, зачастую разом становясь куда хуже прежнего (с точки зрения Руси, конечно же).

О! Озарило меня. Вот и определились с Грозным. Казань брал,… Астрахань брал…. Это только наш Грозный, то есть Иван Четвертый. Третий тоже много чего брал, но не Астрахань. Только, как быть с шестьдесят шестым годом? В этом году уже вовсю полыхала Ливонская война, а тут тишь и гладь, да местечковые походы, пусть и по границам страны.

— Нянюшка, а ты мне точно год назвала? Не напутала?

— Да господь с тобой, касатик, я еще умом не ослабла. Семь тыщ шестьдесят шестой. Одиннадцатое мая.

Тьфу ты! От сотворения мира! Тогда это будет… 1557? Или 1558? Вычитать 5508 или 5509? Вроде, начиная с марта, положено 5509? Значит, все же 1557-ой. От ты, господи! Вспомнил! Это что же, в следующем году должна начаться Ливонская война? Как бы так пообщаться с батей, чтобы и в одержимости бесами не быть заподозренным и от начала войны его отговорить? Уж больно неприятные последствия от этой войны для страны будут. Что последствия будут неприятными, я знал очень отчетливо. В игре, в которую я играл в последние дни перед попаданием, каждая новая кампания начиналась со сводки исторических фактов, обеспечивших условия кампании того или иного года теми или иными сложностями. Например, Уния Польши и Литвы в 1569-м была во многом вызвана неудачами литовцев в противостоянии русским войскам. Русские сами, за свой счет создали для себя свирепого противника на последующие две сотни лет. Не бывать этому! Еще точно не решил, что буду делать, но если я царский Наследник, то должен блюсти интересы державы.

Последующие дни я был плотно занят изучением доставшегося мне окружающего мира. Носился по женской половине царских покоев, выходил за ворота, в этом случае сопровождение менялось с кучки пожилых женщин на пару тоже слегка пожилых, но еще в полной силе дядек в броне и с холодным оружием на поясах. Впрочем, далеко меня не отпускали. Но на строящуюся громаду храма Покрова на Рву посмотреть удалось. Проникся. Особенно, человеческим упорством. Возводить такое циклопическое строение едва ли не голыми руками. Немногочисленные инструменты использовали самый минимум металла. Вот и очередное приложение моих попаданческих усилий обрисовалось. Без стальных инструментов достойной державы не построить. Как варить сталь точно не знаю, но знаю примерное направление и этапы пути, который надо преодолеть. И самое главное, вообще знаю, что идти так или иначе все равно придется. А храм прекрасен. Даже еще не до конца построенный. Только почему такое название? В моем прошлом будущем его называли Собором Василия Блаженного.

Отправив по Волге судовую рать, вернулся домой отец. Сознание маленького мальчика оттеснило от руководства общим телом более взрослого пришельца, так велик был накал эмоций. Отец вернулся! Я скакал вокруг высокого сильного человека и вопил от радости. Царь стоически терпел мои вопли. Матушка тоже в одночасье сильно переменилась с его возвращением. Куда девалась скромная тихая богомолка первых дней после возвращения ее из Лавры. Щечки румяные, глазки горят. Не дать, не взять, большая кошка нарезает круги вокруг хозяина, взявшего в руки пакетик с любимым кормом. Впрочем, сам Грозный тоже по поведению не сильно отличается от супруги. Видно: эти двое любят друг друга и очень сильно соскучились. Пришлось сотворить сильное волевое усилие, чтобы дать родителям побыть наедине без моего общества.

На следующее день после заутрени, куда меня доставили мои няньки, сидел за обедом вместе с родителями и, так сказать, царскими ближниками. Помните пир из фильма «Иван Васильевич меняет профессию»? Так вот, похоже. Еды было реально много. Были и молочные поросята, и гуси, и осетры. Разве что икры заморской кабачковой не предлагали. Неприятно поразила столовая утварь из свинца. Нет, самые дорогие приборы были и из драгоценных металлов, но большая часть тарелок и кубков — свинцовая! Или, может, сплав с оловом, но тяжелый. Впрочем, и олово тоже ни разу не полезный металл для приема его вовнутрь. Когда ели по-простому, в отсутствие отца, пользовались посудой из глазированной глины, а тут…. Смолчал пока. Будет еще один пункт в намеченном вскорости разговоре с родителем. Скрывать новые знания в своей голове я не собирался. Да, был шанс, загреметь на суд церковников, но я надеялся, что все обойдется.

Разговор состоялся на следующий день. В наглую приперся к бате в его кабинет, где он как раз закончил очередное совещание с власть предержащими стольного города Москвы и попросил об аудиенции.

— Что же, сын, — заключил Иван Васильевич, когда я закончил колоться да самого донышка о вспомненной мной, царевичем, прошлой жизни. — Ты, надеюсь, понимаешь, что о твоих знаниях следует молчать даже в самом ближайшем кругу. Церковники — это даже не полбеды. Бедой будет, если о тебе узнают наши соседи. Признаюсь честно, мало, кто из нашей семьи своей смертью помирал. И твой век окажется короток, если не удержишь язык за зубами.

— Да понимаю все. Не маленький. — Царь коротко хохотнул. Из уст трехлетнего ребенка эти слова звучали очень комично. — Еще вспомнил. Кроме свинца есть и другие тяжелые металлы. Например, ртуть. А у нас писали, что царский лекарь, англичанин, не помню фамилию, использовал препараты на основе ртути чуть ли не как панацею от всех болезней.

— Разберемся. — Грозный нахмурил брови, видимо вспомнив, как принимал из рук своего лекаря опасные пилюли. — Ты мне лучше вот что скажи. Как потомки развивали вот такие способности. — На ладони у царя загорелся слепящий огненный шарик. Самодержец покатал опасный конструкт с ладони на ладонь и с хлопком свел их. Шарик исчез.

— До этой минуты я считал такие файерболы сказкой. — Признался я. — Не было в моем будущем такого.

— Хороша сказка! — Вдруг вспылил царь. — В прошлом году крымские степняки подобными сказками уполовинили рать воеводы Плещеева. Только кидались не огнем, а какими-то серыми сгустками. Повезло, что у Плещеева оказалась своя сказка. Смог из воды озерца, рядом с которым они расположились, над своим войском водный купол накинуть. Скопины Шуйские могут на день пути окрестности с высоты обозревать, Сумароков, боярский сын — глаза отводит. Строгановы, как сообщают, вглубь земли видят. Есть свои умельцы, доносят, и у ливонцев, и у свеев, и у поляков. А ты, сказки! А еще, доносят, появляются в разных местах чудища ранее невиданные. Какие-то безобидные, а с каким-то вся королевская рать английского короля Генриха Восьмого не смогла справиться.