Рассказы • Девяностые годы - Генри Лоусон

В зарубежной критике пролетарскую поэзию Лоусона нередко противопоставляют как «пропагандистскую» его «аполитичной» прозе, где нарисованы картины народной жизни и народные характеры — и только. Это в корне неверно. Действительно, в ту пору стихотворение было более привычной, чем рассказ, устоявшейся в австралийской литературе формой политического протеста, полемики, сиюминутного отклика. Сказывалось и влияние мощной английской социалистической поэзии 80-х годов. В 1888 году Френсис Адамс, проживший пять лет в Австралии, издал в Сиднее сборник стихов «Песни Армии ночи»; знаменитая революционная песня «Красный флаг» была написана Джимом Коннелом в 1889 году, в связи с забастовкой лондонских докеров, поддержанной и австралийскими рабочими. Но разве картины, нарисованные Лоусоном в прозе, нейтральны, безмятежны? Ничуть. Они состоят в близком родстве с поэзией, и не только потому, что отдельные сюжеты разрабатывались писателем и в стихах, и в рассказах, — все его творчество имеет общую идейную основу и героя — рядового великой «армии тыла», не обученной военному делу, но ежедневно воевавшей с голодом и нуждой.

Была их одежда в заплатах —

Сплошные заплаты и дыры;

Была у них форма единой

Во всех гарнизонах мира,

И я не снимал годами

Такого же точно мундира.[3]

Лоусоном написано свыше двухсот рассказов. Лучшие из них вошли в сборники «Пока кипит котелок» (1896), «По дорогам» и «За изгородями» (1900), «Джо Вильсон и его товарищи» (1901), «Дети буша» (1902). Примерно в эти же годы достигают своего зенита и другие новеллисты — Стил Радд, автор размашистых юморесок из жизни фермерского семейства, Эдвард Дайсон, хорошо знавший приисковую среду, Прайс Уорунг, погруженный в мрачную летопись австралийской каторги. Видимо, книги Брет-Гарта натолкнули Лоусона на мысль, что австралийский буш заслуживает не меньшего внимания, чем американский фронтир. Следы увлечения Брет-Гартом можно обнаружить в рассказе «Товарищ отца», но сама тема национально-конкретна — крах надежд иммигранта-бедняка, которого повлекли к дальним берегам радужные обещания австралийского Эльдорадо. Том Мэсон оканчивает дни в одиночестве, добывая крохи золота на заброшенном прииске.

Чрезвычайно близка была Лоусону многозвучная диккенсовская гармония — контрасты нищеты и богатства, сплав юмора и патетики, гротескный штрих сатирика, иронический перифраз, разрешающая сила заключительного аккорда, в котором — торжество добра. Но Лоусон быстро обрел свой, неподражаемый голос — австралийского рассказчика. С детства в его память впечатались десятки былей и небылиц, услышанных от старателей, погонщиков волов, бродяг, с типичными интонациями, ритмом, эмфатическими построениями, повторами, красноречивыми паузами и запинками. Австралийская новеллистика XIX века, как и американская, впитала культуру фольклорного рассказа, «ярна». Первичное значение этого слова — «пряжа»: нити житейской истории могли виться так же бесконечно и сплетаться так же прихотливо. Лирическая форма рассказа от лица очевидца или участника событий органична — она отвечает внутреннему единству писателя и героев.

Основным материалом ему послужили впечатления детства и юности, поездка в 1892 году по заданию «Буллетина» в буш — в районы, охваченные забастовками, жизнь в Новой Зеландии, где австралийцы искали спасения от безработицы (в 1894 г. Лоусон работал на лесоповале, прокладывал телеграфную линию, в 1897—1898-м — преподавал вместе с женой в школе для маори в приморской деревушке). В прозе Лоусона открывается панорама сельской Австралии — городки, где цивилизация представлена почтой и трактиром, затерянные фермы, стригальни. Коллизии рассказов о фабричном мальчишке Арви Эспинолле и его матери, многострадальной поденщице («Будильник Арви Эспинолла», «Билл и Арви с завода братьев Грайндер», «Джонсов тупик»), подсказаны большим капиталистическим городом. Тщедушный мальчик, вынужденный быть кормильцем семьи, мучительно боится опоздать на фабрику и, даже умирая, тревожится, как бы не пропустить звонок будильника, — ведь Грайндеры «не станут ждать». Горькая ирония заключается в том, что будильник — дар дочери фабриканта, и, построив рассказ вокруг этой детали, Лоусон одновременно обличает и никчемность буржуазной филантропии, и жестокосердие капиталистического Молоха, которому в жертву приносятся даже дети. В рассказе «Джонсов тупик» домовладелец присылает счет за ремонт обвалившегося потолка… жилице, миссис Эспинолл, и суд, скорый и неправый (относительно его классовости нет сомнений), силой закона освящает несправедливость, чинимую в отношении бедняков.

Судьбы, поведанные Лоусоном, часто далеки от благополучных завершений и опровергают казенное славословие «Australia Felix».[4]«Прелести фермерской жизни», цепь злоключений Тома Хопкинса, угодившего под конец в сумасшедший дом, — по сути, антитезис, изнанка рекламного проспекта о том, как хорошо быть самостоятельным земледельцем.

Однако труженик, совершающий неприметный жизненный подвиг, в глазах Лоусона — истинный герой, даже если он терпит поражение. Акцентируются мужество и стойкость в борьбе с невзгодами и тем самым великие возможности человека и народа. В Мельбурне есть уютный сад, разбитый в честь женщин — подруг пионеров. Но лучший памятник им воздвиг Лоусон в рассказе «Жена гуртовщика». Охота на змею, заползшую в бревенчатый домик, — всего лишь эпизод, один из множества случаев, когда женщине приходилось лицом к лицу встречать смертельную опасность. Пожар, наводнение, роды без медицинской помощи… Здесь драматичное обыденно, а обыденное драматично: надолго оставаясь в одиночестве, в безлюдных зарослях, жена гуртовщика каждое воскресенье наряжает детей и гуляет с ними по лесной дороге, точно по городской улице.

Демократы 90-х годов считали «настоящим» австралийцем свэгмена — сезонника, который бродяжил по стране со скаткой за плечами («свэгом»), нанимаясь на овцеводческие станции. Стригали составляли боевой отряд австралийского пролетариата. Лоусон гордился, что прошел десятки миль со свэгом, работая в стригальнях. Из циклов, или серий, которые можно выделить в его новеллистике по признаку сквозного героя, перечень рассказов о сезоннике Митчелле — самый длинный. Рисунок образа менялся: хитрец («Митчелл: Очерк характера»), наивный мечтатель («Еще один план Митчелла на будущее»), умудренный добродушный циник и любитель пофилософствовать («Отель Пропащих Душ»). Лоусон словно укрупнял ту или иную черту. Но элемент импровизационности не затрагивает доминанту образа — и в ранней зарисовке «На сцене появляется Митчелл», и в позднем рассказе «Мечта стригальщика» Митчелл горд своей принадлежностью к кочевому рабочему племени, он верен его неписаным законам.

В системе нравственных и социальных ценностей писателя на первом месте — товарищество. Условия жизни — переходы через пустыню, артельная разработка золотоносного участка, борьба со стихиями — заставляли австралийца особо ценить поддержку, преданность, бескорыстно протянутую руку помощи. Для Лоусона это — неисчерпаемая тема, которая красной нитью проходит сквозь все его творчество. Скарб бедной вдовы должен быть описан за долги, но на выручку приходит товарищ сына. Свэгмен срывается с больничной койки, узнав, что его пса, верного спутника в скитаниях, гонят прочь. Случайные попутчики деликатно заботятся о только что овдовевшем старателе… Кодекс товарищества подразумевал и классовую солидарность, профсоюзное единство, давал образец взаимоотношений, которые станут всеобщими в будущем. «Социализм — это значит быть товарищами…» — провозглашал У. Лейн. В рассказе «Похороны за счет профсоюза» молодого рабочего, утонувшего в реке, хоронят чужие люди. Разница в религии — он был католиком, они протестанты — не существенна: в свэге утопленника нашли профсоюзный билет. Лоусон отнюдь не сентиментален, а, наоборот, сардоничен, демонстрируя прозаизм церемонии, но это не мешает увидеть и то, что связывает между собой ее участников. В рассказе «Старый товарищ отца» он делает сокровеннейшим воспоминанием закадычных друзей Эврикское восстание.

К сожалению, в своей проповеди товарищества Лейн и его единомышленники допускали расистские оговорки, разделяя шовинистическую доктрину «белой Австралии». Буржуазия использовала в своих целях недовольство и опасения, которые вызывала на рынке труда дешевая привозная рабочая сила — «цветные» иммигранты из Азии, островитяне-океанийцы. Отдал дань этой доктрине, построенной на закреплении расовых и национальных антагонизмов, и Лоусон. Но в лучших его произведениях побеждал гуманист, отвергавший формулы розни. «Черный Джо», рассказ о маленьком аборигене, который, по мнению белого тезки, был «умнее и сообразительнее всех белых мальчиков на свете», — один из ростков антирасистской традиции в австралийской литературе. Не считается с национальными различиями и долговязый стригаль Боб Бразерс по прозвищу «Жираф», чья отзывчивость не знает предела, — он и на небе «обойдет со своей чертовой шапкой всех ангелов — устроит сбор в пользу этого проклятого мира» («Шапка по кругу»). Этот чудак обаятелен и достоверен, ибо его «чудачество» и есть норма поведения, попранная буржуазным эгоизмом, но живущая в народном сознании.