На глазах у сорока миллионов - Эд Макбейн

– Да, Синди. К вам пришел друг.

Синди оглядела приемную. Эта двадцатидвухлетняя девушка с высокой грудью, широкими бедрами и васильковыми глазами под цвет своего платья была удивительно хороша. Она внимательно посмотрела на Фэарчайлда, а потом на мужчину в сером. С озабоченным взглядом она вновь повернулась к Воллнеру.

– Мой друг? – переспросила она.

– Этот мужчина говорит, что пришел к вам.

– Ко мне?

– И что он ваш друг.

Синди еще раз осмотрела мужчину и пожала плечами.

– Я его не знаю, – сказала она.

– Нет? – спросил незваный гость.

– Нет.

– Это скверно.

– Послушайте, что это значит? – вмешался Фэарчайлд.

– Ты обязательно меня узнаешь, бэби, – сказал мужчина.

Холодно взглянув на него, Синди заметила:

– Очень в этом сомневаюсь. – Отвернувшись, она пошла прочь.

Мужчина быстро вскочил со скамьи и схватил ее за руку.

– Секундочку, – сказал он.

– Отпустите меня.

– Радость моя, я тебя никогда не отпущу.

– Оставьте девушку в покое, – сказал Фэарчайлд.

– А вот в полицейском дерьме мы здесь совсем не нуждаемся. Исчезни, – отозвался мужчина.

Фэарчайлд сделал шаг в его сторону и поднял дубинку. Мужчина неожиданно нырнул и резко ударил левой Фэарчайлду в живот. Фэарчайлд согнулся, мужчина мощным апперкотом в челюсть отбросил его к стене. Теряя сознание, Фэарчайлд потянулся за своим пистолетом. Мужчина стал бить его ногами по голове и груди. Секретарша завизжала. Синди побежала по коридору, зовя на помощь. Воллнер стоял, сжав кулаки, готовый отразить атаку мужчины.

Но мужчина, повернувшись, только улыбнулся и сказал:

– Передайте Синди, что я еще зайду к ней. – И вышел из офиса.

Воллнер подбежал к телефону. Люди входили и выходили из комнат. Секретарша все еще визжала. Воллнер быстро набрал номер полиции, его соединили с 87-м участком.

Сержант Мерчисон посоветовал Воллнеру отослать избитого полицейского в участок, детектив будет у него сегодня или завтра утром.

Воллнер поблагодарил его и повесил трубку. Руки его дрожали, секретарша продолжала визжать.

В другой части 87-го участка на боковой улице, отходящей от Калвер-авеню, среди трущоб стояло заурядное кирпичное здание, в котором когда-то располагался мебельный склад. Теперь оно громко называлось телевизионной студией. В этом здании каждую неделю, кроме времени летних отпусков, рождалось шоу Стэна Джиффорда.

Было немного странно почти каждый день видеть среди трущоб дюжины высокообразованных, хорошо одетых рекламных и телевизионных специалистов, создающих еженедельный комедийный час Джиффорда. Жители окрестных домов с подозрением следили за процессией творцов; впрочем, передача выходила в эфир уже три года подряд, и они привыкли видеть в своей среде чужаков. Почти никогда не возникало проблем между умниками из центра и жителями окраины, и, возможно, никогда и не возникло бы – в трущобах достаточно проблем и без ссор с телевизионными компаниями. Кроме того, большинство людей в округе любили шоу Стэна Джиффорда и всегда спешили домой ко времени этой передачи. Раз все эти доходяги нужны, чтобы подготовить еженедельное шоу, так почему они должны жаловаться? Это хорошее шоу, и смотреть его может каждый.

Хорошее шоу, которое может смотреть каждый, репетировали с предыдущей пятницы в складе на Северной Одиннадцатой улице, а сейчас было без четверти четыре, среда, а это означало, что ровно через четыре часа и пятнадцать минут на телеэкранах всей страны объявят шоу Стэна Джиффорда, а затем после рекламного ролика послышится вступительная музыкальная тема, после чего из приблизительно двадцати миллионов телевизоров понесется организованный бедлам. Телевизионная сеть, отдавая лучшее время потенциальным спонсорам, оценила, что в каждом доме с телевизором его смотрят по крайней мере двое, а это означает, что каждую среду в восемь часов вечера восемьдесят миллионов глаз уставятся на улыбающегося Стэна Джиффорда, который махнет рукой с экрана и скажет: “Ну что, еще хотите, а?” В устах другого, менее популярного человека – даже произнесенная с улыбкой – такая вводная фраза заставила бы многих зрителей переключить телевизор на другую программу или же вообще выключить его. Но Стэн Джиффорд был очарователен, умен и обладал врожденным чувством комичного. Он знал, что смешно, а что – нет, он мог даже дурную шутку превратить в хорошую, просто признавшись в неудаче кивком или виноватым взглядом на своих поклонников. Он демонстрировал легкость, которая казалась врожденной, и спокойствие, которое могло быть только естественным.

– Куда, черт возьми, пропал Арт Уэзерли? – заорал он как бешеный на помощника режиссера.

– Всего минуту назад он был здесь, мистер Джиффорд, – проорал в ответ помощник режиссера, а затем крикнул: “Тише!”. Восстановив на миг тишину в студии, он сам же ее и нарушил криком: – Арт Уэзерли! Вас ждут в студии, в центре справа!

Уэзерли, маленький сочинитель смешных историй, куривший на одной из пожарных лестниц, появился в студии и подошел к Джиффорду:

– Что стряслось, Стэн?

Джиффорд был высокий человек с заметными залысинами – их вполне уже можно было считать лысиной, но сам Джиффорд предпочитал все же слово “залысины”, – проницательными карими глазами и большим ртом. Когда он улыбался, глаза его излучали столько тепла, что он становился похож на безбородого Санта Клауса, который принес подарки для бедных сирот. Сейчас он не улыбался, Уэзерли видел неулыбающегося Джиффорда достаточно часто, чтобы понимать, что его серьезная мина ничего хорошего ему не сулит.

– Это что, у тебя шуткой называется? – спросил Джиффорд. Говорил он вежливо и тихо, но в его голосе слышалась нешуточная угроза.

Уэзерли, который тоже умел быть вежливым, как любой из телевизионщиков, тихо сказал:

– Какую из них ты имеешь в виду, Стэн?

– Я имею в виду всю тему тещи, – сказал Джиффорд. – Я считал, что шутки о тещах умерли вместе с изобретением ядерной бомбы.

– Я бы хотел, чтобы моя теща умерла от ядерной бомбы, – произнес Уэзерли и тут же понял, что сейчас не время умножать плохие шутки. – Мы можем выбросить эту линию, – добавил он быстро.

– Я не хочу ее выбрасывать. Я хочу ее заменить.

– Это я и имел в виду.

– Тогда почему ты сразу не говоришь то, что имеешь в виду? – Джиффорд бросил взгляд через всю студию на стенные часы, которые неумолимо отстукивали минуты, остающиеся до эфира. – Я бы на твоем месте поторопился, – сказал он. – Не трогай тещ, не трогай Лиз Тейлор и не трогай астронавтов.

– Ничего себе, – сказал Уэзерли. – Что же тогда остается?

– А ведь, наверное, еще есть люди, которые считают тебя остроумным? – сказал Джиффорд, потом повернулся к нему широкой спиной и ушел.

Помощник режиссера, стоявший неподалеку во время разговора, тяжело вздохнул и сказал:

– Надеюсь, он остынет.

– Я надеюсь, что он сдохнет, – отозвался Уэзерли.

Стив Карелла наблюдал, как жена наливает кофе ему в чашку.

– Ты красивая, – сказал он, но поскольку голову она склонила над кофейником, губ его она видеть не могла. Он протянул руку и дотронулся до ее подбородка, она удивленно подняла голову с полуулыбкой на губах. – Тедди, ты красивая. – На сей раз она видела его губы, поняла его слова и кивнула в ответ. А затем, словно его голос прорвал ее молчаливый мир, словно она весь день терпеливо ждала возможности поговорить, она быстро задвигала пальцами, говоря языком глухонемых.

Он наблюдал за ее руками, пока она рассказывала ему о событиях дня. Лицо ее при разговоре играло роль задника на сцене, внимательные карие глаза добавляли смысл в каждое молчаливое слово, черноволосая головка, подчеркивая мысль, неожиданно склонялась, губы складывались в гримаску или же вдруг счастливо улыбались. Он смотрел на ее лицо и руки, изредка вставляя слово или хмыканье, а то и останавливая ее, если она слишком быстро изображала предложение. Ему нравилась предельная концентрация ее глаз, удивительное оживление, которое она привносила даже в самый бесхитростный рассказ. Когда наступала ее очередь слушать, она следила за его губами с крайним вниманием, словно боясь пропустить хотя бы один слог, ее лицо отражало все услышанное. Поскольку интонаций и тонких модуляций голоса она никогда не слышала, ее воображение дорисовывало эмоциональное содержание, которого порой и не было вовсе. Ее можно было довести до слез или смеха самым простым сообщением; она была похожа на ребенка, который слушает сказку, дополняя ее невысказанными фантастическими деталями. Их беседа за ужином являла странную смесь домашних планов и рассказов о мелких воришках, проблемах с мясником и агентурной информации, платья, купленного подешевле, и пистолета подозреваемого 38-го калибра. Карелла говорил тихо. Громкость для Тедди не имела никакого значения, а в соседней комнате спали близняшки. В кухне было приятно и тепло, что отражало настроение города, готовящегося к ночи.