Жизнь после жизни - Кейт Аткинсон

– Простите, сэр. – Бриджет виновато сделала реверанс перед доктором Феллоузом, словно перед отпрыском королевского рода.

– Это девочка, доктор Феллоуз? Можно мне посмотреть?

– Конечно, миссис Тодд, – здоровенькая, крепенькая малышка.

Сильви показалось, что доктор Феллоуз переборщил с ласкательными формами. Он и в лучшие свои минуты не отличался добродушием. Казалось, недуги пациентов созданы лишь ему назло, а рождение и смерть – тем более.

– Чуть не умерла от удушения пуповиной. Я успел буквально в последний момент.

Доктор Феллоуз поднял хирургические ножницы, чтобы Сильви смогла их рассмотреть. Маленькие, аккуратные, с загнутыми острыми концами.

– Чик-чик, – сказал он.

Сильви, хотя и устала, прокрутила в голове маленькую, незаметную мысль, а именно: купить на всякий случай точно такую же пару ножниц. (Маловероятно, что они пригодятся.) Или нож, хорошо заточенный нож, и чтобы он постоянно был у нее при себе, как у маленькой разбойницы в «Снежной королеве».

– Повезло вам, что я добрался до Лисьей Поляны вовремя, – сказал доктор Феллоуз. – Пока дороги не завалило снегом. Я послал за повитухой, миссис Хэддок, но она, скорее всего, застряла, еще не доехав до Челфонт-Сент-Питера.

– Миссис Хэддок? – переспросила Сильви, нахмурившись[13].

Бриджет захохотала, но, спохватившись, выдавила:

– Простите, простите, сэр.

Сильви решила, что они с Бриджет обе на грани истерики. Ничего удивительного.

– Грязнушка ирландская, – проворчал доктор Феллоуз.

– Бриджет всего лишь прислуга, еще совсем ребенок. Я ей очень благодарна. Все произошло так стремительно.

Больше всего Сильви хотелось остаться одной, но в комнате постоянно кто-то был.

– Я думаю, вам лучше заночевать у нас, доктор, – сказала она с неохотой.

– Да, выбора, похоже, нет, – с такой же неохотой отозвался доктор Феллоуз.

Со вздохом Сильви предложила ему пройти на кухню и выпить бренди. А также перекусить ветчиной и соленьями.

– Бриджет вас проводит.

Ей хотелось, чтобы он поскорее ушел. Он принимал у нее роды все три (три!) раза, а она его терпеть не могла. Только мужу дозволено видеть то, что видел он. Он копался своими инструментами в ее самых чувствительных, интимных местах. (Но разве было бы лучше, если бы роды принимала повитуха миссис Хэддок?) Все женские доктора должны быть женщинами. Но такое маловероятно.

Доктор Феллоуз замешкался, что-то бормоча и наблюдая, как разгоряченная Бриджет обмывает и пеленает новорожденную. У своих родителей Бриджет была самой старшей из семи детей и умела обращаться с младенцами. Ей было четырнадцать – на десять лет моложе Сильви. Но Сильви в ее возрасте бегала в коротеньких юбочках и обожала своего пони Тиффина. Она понятия не имела, откуда берутся дети, и даже в первую брачную ночь не знала что да как. Ее мать Лотти отделывалась намеками, стесняясь углубляться в анатомические подробности. Супружеские отношения загадочным образом уподоблялись жаворонкам, парящим в небе на рассвете. Лотти была сдержанной женщиной. Возможно, даже страдала нарколепсией. Ее муж, отец Сильви, Льюэллин Бересфорд был известным в свете, но отнюдь не богемным портретистом. Не допускал наготы и фривольности. Писал портрет королевы Александры в бытность ее принцессой. Весьма приятна в общении, отмечал он.

У них был солидный дом в Мэйфере, а Тиффин стоял в конюшне близ Гайд-парка. В самые трудные минуты Сильви обычно подбадривала себя тем, что представляла, как она погожим весенним утром, в далеком радостном прошлом, удобно сидя в дамском седле на широком крупе Тиффина, едет рысцой по Роттен-роу среди цветущих деревьев.

– Может, подать горячего чаю и гренки с маслом, миссис Тодд? – спросила Бриджет.

– Было бы чудесно, Бриджет.

Сильви наконец протянули малышку, запеленатую, как мумия фараона. Нежно погладив румяную щечку, Сильви произнесла: «Здравствуй, крошка»; доктор Феллоуз отвернулся, чтобы не быть свидетелем приторного излияния чувств. Будь его воля, он бы всех детей воспитывал по-спартански.

– Самое время перекусить, – сказал он. – У вас, случайно, не осталось овощного маринада, что готовит миссис Гловер?

Четыре разных времени в году

11 февраля 1910 года

Сильви проснулась от яркого луча света, пробивающегося сквозь занавески сияющим лезвием серебряного меча. Пока она нежилась под кашемиром и кружевами, в комнату вошла миссис Гловер, гордо неся перед собой огромный поднос с завтраком. Только событие исключительной важности способно было заставить миссис Гловер так далеко отойти от своих владений. Одинокий подснежник в вазочке на том же подносе, только что принесенный с холода, в тепле сразу поник.

– Подснежник! – воскликнула Сильви. – Цветок, первым поднимающий свою бедную головку от земли. Как это мужественно!

Вдовая миссис Гловер, которая не верила, что цветы обладают мужеством или любой другой чертой характера, положительной или отрицательной, жила в Лисьей Поляне считаные недели. Она сменила женщину по имени Мэри, у которой посуда валилась из рук, а мясо вечно подгорало. Миссис Гловер же старалась, напротив, не доводить еду до полной готовности. Когда Сильви была маленькой, в зажиточном доме ее родителей кухарку именовали хозяйкой, но миссис Гловер предпочитала, чтобы к ней обращались «миссис Гловер». Это подчеркивало ее значимость. Про себя Сильви упорно продолжала называть ее хозяйкой.

– Спасибо, хозяйка. – (Миссис Гловер, словно ящерица, медленно закатила глаза.) – Миссис Гловер, – поправилась Сильви.

Опустив поднос на кровать, миссис Гловер отдернула шторы. В комнату хлынул невероятный свет; летучей мыши как не бывало.

– Глаза слепит, – выговорила Сильви, загораживаясь ладонью.

– Снегу-то навалило.

Миссис Гловер покачала головой, то ли с изумлением, то ли с брезгливостью. Подчас ее трудно было понять.

– Где доктор Феллоуз? – спросила Сильви.

– Отбыл по срочному вызову. Где-то фермера бык помял.

– Какой ужас.

– Из деревни люди прибежали, хотели его автомобиль откопать, но не тут-то было. В конце концов мой Джордж вызвался его подвезти.

– Ах вот оно что. – Сильви как будто разгадала некую старую загадку.

– А еще говорят: лошадиная тяга, – фыркнула миссис Гловер, сама похожая на быка. – Вот и доверяй этим новомодным тарахтелкам.

– Мм… – Сильви не хотела оспаривать такие твердые убеждения.

Ее удивило, что доктор Феллоуз перед отъездом не осмотрел ни ее, ни ребенка.

– Он к вам заглянул. Да вы спали, – сообщила миссис Гловер.

Временами Сильви подозревала у нее телепатические способности. Кошмарная мысль.

– Сперва, конечно, позавтракал, – единым духом одобрила и осудила доктора миссис Гловер. – Аппетит у него – что надо, это уж точно.

– Я бы и сама целую лошадь съела, – посмеялась Сильви.

Она, конечно, хватила: ей тут же вспомнился Тиффин. Взявшись за столовое серебро, тяжелое, как оружие, она приготовилась разделаться с рублеными почками, приготовленными миссис Гловер.

– Изумительно, – сказала она (неужели?), но все внимание миссис Гловер было уже обращено на лежащую в колыбели малышку («пухленькая, что молочный поросенок»). Сильви лениво подумала: неужели миссис Хэддок до сих пор не может выбраться из Челфонт-Сент-Питера?

– Я слыхала, девчушка чуть не померла, – сказала миссис Гловер.

– Ну… – протянула Сильви.

Линия между жизнью и смертью очень тонка. Однажды вечером ее отец, светский портретист, выпив лучшего коньяку, поскользнулся на исфаханском ковре, устилавшем площадку второго этажа. Наутро его нашли мертвым у подножья лестницы. Никто не слышал ни крика, ни грохота. А незадолго до этого отец взялся писать портрет графа Бальфура. Так и оставшийся незаконченным. Естественно.

Очень скоро выяснилось, что при жизни Льюэллин распоряжался деньгами более свободно, чем предполагали его жена и дочь. Заядлый картежник, он наделал долгов по всему городу. Никаких распоряжений на случай скоропостижной смерти он не оставил, и вскоре зажиточный дом в Мэйфере наводнили кредиторы. Не дом, а, как оказалось, карточный домик. Тиффина пришлось продать. У Сильви разрывалось сердце – сильнее, чем от потери отца.

– Я думала, у него была только одна пагубная страсть – женщины, – произнесла ее мать, присев на чемодан и будто позируя для «Пьеты».

Их затянула интеллигентная, благопристойная нищета. Мать Сильви сделалась бледной и невзрачной, жаворонки разлетелись, а она угасала от чахотки. В семнадцать лет Сильви была спасена от участи натурщицы одним человеком, с которым познакомилась на почте. Это был Хью. Восходящая звезда сытого банковского мира. Воплощение буржуазной респектабельности. О чем еще могла мечтать хорошенькая девушка без гроша в кармане?

Лотти умерла спокойнее, чем можно было ожидать, и Хью без лишней шумихи женился на Сильви в день ее восемнадцатилетия. («По крайней мере, – сказал Хью, – тебе не составит труда запомнить годовщину нашей свадьбы».) Медовый месяц – восхитительный quinzaine[14] – они провели во французском городке Довиль, а затем обрели полупасторальное блаженство неподалеку от Биконсфилда, купив дом почти в стиле Лаченса. Там было все, чего только можно желать: просторная кухня, гостиная с застекленными дверями, выходящими на лужайку, прелестная утренняя столовая и несколько спален, ожидающих пополнения в семье. В задней части дома имелся закуток, где Хью оборудовал себе кабинет. «Да, моя роптальня», – усмехался он.