Хроника пикирующего сознания - Бадри Горицавия
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тянет "героя" сдать карты совершенно по новой,
Поправить, успеть, промолчать, быть маркой почтовой
Письмом-наставленьем желает самому быть себе,
Своим исправлениям верить, а не какой-то судьбе.
И вот сухожилия режет узлов перемёт,
Прошлое словно гиена кусает и рвёт
Туда, где в корзинке моток, рука не спешит,
Как есть и как будет больше её не страшит.
От хитрой петли к удавке, от узелка к узлу
Бродит "герой" с огнём, чтобы разжечь золу
Времени нить тянется – тает судьбы моток
Не промотать поджигателю бы его последний виток.
…………………
(30) ТРИДЦАТЬ
Две ноги. Левая – в мокром месиве.
На твердыне острова – правая.
Танцевать в тухлой тине весело,
Комаров, полных крови хавая.
Но отмыться потом не просто.
И не просто всю кровь отхаркать.
И вот левая – уже на острове.
Вслед ей будут кликуши каркать.
Книга жизни. Два коротких сюжета,
Где серебряный звон тридцати,
Поезд мчится между тьмой и светом
С него можно всегда сойти.
По щеке стороною тыльной
Той ладони, что нож держала,
Провела, а в глаза – пылью
Пылью лести и лжи бросала.
Прижималась к СВОЕМУ боком,
Не успев смыть ЧУЖОГО пот.
Претворялась она ланью кроткой.
Оказалась змеёю. Вот.
Вот ещё вам и снова – двое,
Но теперь на другой арене.
Те, что выше – муж с женою,
А теперь о другой измене.
Он его называл другом лучшим
И "друг лучший" звал его так же.
Оказался на деле худшим,
Камнем в спину кинув однажды.
И ведь жили вроде не впроголодь
И делили тарелку поровну.
Только вот одному, стало быть,
Не хватать стало это "поровну".
И как тот, что в петле закончил
И который поцелуем указывал,
Друга он своего прикончил,
Душегубцам "как надо" подсказывал.
Может где-то за это прощают.
Может где-то лелеют даже.
Ну а ЗДЕСЬ – на расстрел из пищали,
Перемазав лицо сажей.
Разделяю в уме пространство.
Прорываю границу наступом.
Поселяюсь. ЗДЕСЬ – силы царство.
Оставляю всю слабость ТАМ.
…………………
Основной инстинкт
Ну что ж, расклад приятен
Их целых три, приятель
Сейчас начну высчитывать
На что смогу рассчитывать.
Конечно здесь больше овечек,
Но слишком много насечек
Не нужно мне. Я не позволю
Портить своё портфолио.
Начнём вон с той мармозетки
Пьяна – хоть сейчас – "в розетку"
Хорошие зад и ноги
Мне с ней по одной дороге.
Ну что ты там пьёшь, дурашка?
Бармен, за мой счёт "алкашке"!
Конечно было слово другое
Как пойло её дорогое.
Вторая намного слаще
Такая Брэд Питта утащит
Для этой – не дробь, а картечь,
Что б начала она течь.
Надуть ей в уши не сложно,
Но будет ли это возможно?
Поверит? Глаза не глупышки,
А значит мозги не мартышки.
Я выхожу на позицию
Включаю свою интуицию
И вот я уже Аль Пачино
Веду беседу с ней чинно.
Третья видна в коллиматор -
Горяча словно экватор!
Но видом даёт понять-
Нелегко её будет обнять.
Здесь никак без своры собачьей
Без неё не видать удачи.
Лучше всех кто нагавкает в ушки?
Конечно – её подружки.
И вот я уж знаю, что нескольких знаю
И маску волка на доброго заю
Меняю. И к ним я вприпрыжку
Разведать у них : «Как подружку – "на шишку"»?
Ну разве откажет кто-то зайчонке?
Поведают сучки всё о пелёнках …
Как тяжко одной .... "Алименты не платит" -
А вот и зацеп. Всё, достаточно. Хватит.
Урчит в животе у бедного волка
Три милых овечки. Была бы трёхстволка!
Сложный вопрос: "С какой же начать?"
А то очень хочет волчара кончать.
…………………
Заплутал, раскис, замаялся
По туману походкой шаткой
И уж вовсе почти отчаялся
Нет – не я, а тот ёжик с лошадкой.
…………………
Был выбор у него: Нью-Йорк, Париж…
Кокетки с берегов Невы и юные москвички.
Но видно он и вовсе не искал престиж
Очередной роман был для него привычкой.
⠀
Для ночи лишь одной была Марина, Оля, Света…
И больше Гранд отелей любил он кабаки
ОДНА была лишь им особенно воспета,
И возрасту и расстоянью вопреки.
(Они познакомились, когда ей было 44, ему – 26.
Три года знаменитую певицу и русского поэта связывала бешеная страсть, постепенно перешедшая в безразличие с его стороны и болезненную зависимость – с ее.
Несмотря на то, что Есенин был на 18 лет моложе Айседоры, к моменту встречи он был больше ранен, изувечен жизнью.
А Дyнкан была сильной личностью, феминисткой и противницей брака, к моменту роковой встречи уже покорившей Россию. При чем, ее называли “прелестной босоножкой” – танцевала она не в пачке и пуантах, как остальные балерины, а босиком.
И мало кто знал, какую трагедию эта великолепная женщина несет в своем сердце.
Ее дети – мальчик и девочка, ехали с гувернанткой в автомобиле.
На мосту через Сену машина заглохла, водитель вышел, чтобы заглянуть под капот, но тут она тронулась, упала в реку.
Двери оказались заблокированными, никто не смог выбраться. И когда весь Париж гудел от ужаса, Айседора на суде попросила простить шофера – ее детей не вернуть, а у него была семья.
Они очень скоро поняли, что совершили ошибку, но расстаться не могли.
Точно также, как коньяк, который им подавали в заварочном чайнике – это было, разумеется нездоровым завтраком, зато все вокруг начинало бурлить и веселить.
Есенин в ту пору ее еще любил, но уже называл Дунькой!
Через два года после расставания с Айседорой Есенин повесился в ленинградской в гостинице
