Плененная Вселенная - Гарри Гаррисон

– Можешь ли ты сказать своей матери, как это случилось? – спросила она, глядя на его неподвижный профиль и пытаясь понять выражение его лица. Она не могла сказать, о чем он думает. Так было всегда, даже когда он был совсем мал. Казалось, его мысли были вне ее понимания, проходили мимо нее. То было, наверное, частью проклятия: нарушивший табу должен страдать.

– Это была ошибка.

– Жрецы не совершают ошибок и не бьют мальчиков по ошибке.

– На этот раз они ее совершили. Я взбирался по скале...

– Значит, тебя побили не по ошибке: взбираться на скалу запрещается.

– Нет, мам, – терпеливо проговорил он, – взбираться на скалу не запрещается. Запрещается взбираться на скалу при попытке уйти из долины: таков закон, как его провозглашает Тецкатлипок. Но при этом разрешается взбираться на скалы на высоту в три человеческих роста, если хочешь достать птичьи яйца или по другим важным причинам, я же полез за птичьими яйцами. Закон это разрешает.

– Если... если закон это разрешает, то почему тебя побили? – она села на корточки и задумалась.

– Они не поняли закона и не были согласны со мной, и они пожелали заглянуть в книгу, что отняло у них много времени. Сделав это, они убедились, что я был прав, они ошибались. – Он холодно улыбнулся.

– И тогда они избили меня, потому, что я спорил со жрецами и поставил себя выше их. – Он снова улыбнулся. В его улыбке не было ничего мальчишеского.

– Так они и должны были поступить. – Она встала и слила себе на руки немного воды из кувшина. – Ты должен знать свое место. Нельзя спорить со жрецами.

Почти всю жизнь Чимал слышал эти или подобные им слова и давно уже решил, что лучшим ответом на них служит молчание. Даже когда он изо всех сил старался, чтобы его мать поняла его мысли и чувства, она не понимала их. Так что лучше держать свои мысли при себе.

Сейчас это особенно необходимо, потому что он всем солгал. Он пытался взобраться на скалу – птичьи яйца были лишь предлогом на тот случай, если его обнаружат.

– Оставайся здесь и ешь, – сказала Квиах, ставя перед сыном его вечернюю порцию еды – две сухие лепешки. – Когда съешь это, я сделаю атолли.

Чимал посолил лепешку, оторвал от нее кусок и принялся медленно жевать, наблюдая через раскрытую дверь дома за тем, как его мать движется у очага, мешает варево в горшке. Сейчас она была спокойна. Страх ушел. Ее типичные для ацтеков черты лица разгладились. Свет очага играл на золотистых волосах, в голубых глазах. Она была очень дорога ему. Они были в одном доме с тех пор, как отец Чимала умер, а это случилось, когда Чимал был совсем маленьким. И в то же самое время он чувствовал себя таким далеким от нее. Он не мог объяснить ей ничего из того, что так его беспокоило.

Он сел и, когда мать принесла ему атолли, стал есть ее, заедая кусочками лепешки. Она была густая и вкусная и восхитительно пахла медом и перцем. Спина его и руки чувствовали себя лучше: кровь в тех местах, где кнут касался кожи, перестала течь. Напившись из маленького горшка холодной воды, он посмотрел в темнеющее небо. Над утесами на западе небо было красным, как огонь, и на фоне его черными – то появляющимися, то исчезающими – силуэтами парили грифы. Он наблюдал за ними до тех пор, пока свет не стаял с неба и они не исчезли. Именно в том месте он и пытался взобраться на скалу, а птицы были причиной, по которой он хотел это сделать.

Появились звезды, холодные и блестящие, а из дома доносились звуки каждодневной работы – мать стелила петлатлы на возвышения для сна. Покончив с этим, она позвала его:

– Время спать.

– Я посплю немного здесь, воздух охладит мне спину. В голосе ее послышалось волнение:

– Спать снаружи неверно, все спят внутри.

– Совсем немного, никто меня не увидит, а потом я зайду в дом.

Она промолчала, а он лег на бок и стал смотреть на звезды и круг над головой, и сон не приходил к нему. В деревне было тихо, все спали. Он снова задумался о грифах.

Он снова проверил свой план – шаг за шагом – и не смог найти в нем ошибки. Или, вернее, нашел всего одну ошибку – то, что жрец проходил мимо и увидел его. Остальная часть плана была превосходной, даже закон, который позволял ему взбираться на утес, оказался таким, каким он его помнил. И грифы действительно летали над тем самым местом над скалой. В конце концов, не грифы ли являются тотемом его клана? День за днем, с тех пор как он себя помнил, его интересовало это, он хотел знать, почему. Его беспокоило и раздражало то, что он не знает причины, и так было до тех пор, пока он не разработал свой план. Он имел право знать о них все. Больше это явно никого не заботило. Он спрашивал многих людей, и большинство из них вообще не думали ему отвечать, лишь отталкивали его со своего пути, если он настаивал на ответе. А если и отвечали, то пожимали плечами, смеялись и говорили, что таковы уж грифы, и тут же забывали о своих словах. Им не было до этого дела. Ни детям, особенно детям, ни взрослым, ни даже жрецам. Но его это интересовало.

У него были и другие вопросы, но он уже давно разучился спрашивать, Ибо вопросы, не считая очевидных или таких, ответ на которые содержался в священных книгах и известен жрецам, только сердили людей. На него начинали кричать, могли даже ударить, хотя детей редко подвергали побоям, и Чимал очень скоро понял: это происходит потому, что они сами не знают ответа. И тогда он стал пытаться получить ответ собственными путями – как сейчас, с этими грифами,

Это беспокоило его, потому что, хотя о грифах было известно многое, оставалось еще, о чем не было известно – вернее, об этом даже не думали. Грифы питаются падалью, это знает каждый, и он сам видел, как эти птицы рвали останки грызунов и других птиц, Они устраивали свои гнезда в песке, откладывали там яйца и растили своих птенцов. Это все, что они делали. Больше о них никто ничего не знал.

Но была еще одна причина, почему они все время кружат над одним и тем же местом на скале. Он сердился на свое незнание и на тех людей, которые не желали помочь ему узнать или не желали его слушать, и гнев этот не был стерт недавними побоями. Он не мог спать, не мог даже сидеть. Он встал, невидимый в темноте, и постоял, сжимая и разжимая кулаки. Потом, повинуясь инстинкту, он двинулся прочь от дома, мимо спящих домов деревни Квилап. Пусть люди не ходят по ночам, это не табу, просто нечто такое, чего не делают. Его это нисколько не беспокоило, он чувствовал в себе полную уверенность. На краю пустыни он остановился, посмотрел на темный барьер скал и вздрогнул. Следует ли ему идти туда сейчас и попробовать взобраться? Осмелится ли он сделать ночью то, что ему было запрещено делать днем? Его ноги сами ответили на этот вопрос, понеся его вперед. Это должно быть достаточно легким делом, потому что он отметил трещину, которая, казалось, шла по уступу почти у того места, над которым вились грифы. Москит больно укусил его в ногу, когда он свернул с тропы и начал пробираться среди зарослей кактусов. Когда он достиг поля с растениями маги, идти стало легче, и он пошел прямо среди ровных рядов и шел так, пока не достиг основания утеса,