Мой граф - Киран Крамер

Грегори отмахнулся от этой мысли как от нелепой. Даже не принимая во внимание то, что брак теперь является настоятельной необходимостью, он легко мог представить себя женатым на Элизе. Ее родословная безупречна. Она хорошая собеседница и недурна собой. И покладистая, что для жены крайне важно.

А если он еще слишком молод, что ж, так тому и быть. Друзья как-нибудь переживут и пусть держат при себе свои шуточки, если хотят и дальше называться его друзьями.

Он решительной поступью прошагал несколько кварталов до нужного дома. По мере того как он приближался, мышцы бедер, икр и живота напрягались все сильнее. Оказывается, предложение руки и сердца – чертовски непростое дело даже для очень самоуверенного мужчины. Что она скажет, когда он вручит ей кольцо?

И что скажет он?

О Боже, как же он не додумался отрепетировать речь? То, что он в юном возрасте оказался выброшенным без руля и ветрил в море жизни, хорошо научило его ориентироваться в незнакомом мире. Он выигрывал скачки именно тогда, когда держал поводья свободно, когда не анализировал каждый поворот дороги. И все его лучшие работы в качестве начинающего архитектора были созданы, когда он действовал по наитию, которое могло застигнуть его на середине фразы во время беседы в лондонской кофейне. Или приходило во сне. Или словно бы разворачивалось перед ним, когда он делал наброски, не зная точно, в каком направлении движется.

В том, что он в один день лишился матери, отца и самого себя, было все же одно преимущество: жизнь не в состоянии была подбросить Грегори ничего такого, с чем он не смог бы справиться.

Он позвонил в колокольчик, уверенный по крайней мере, что является желанным гостем. Семья – включая дворецкого – явно одобряла его, что, впрочем, неудивительно. Он же наследник маркиза, как же его можно не одобрять?

Он намеревался вначале попросить Элизу выйти за него – тайное, интимное предложение, которое застигнет ее врасплох, как и полагается всем надлежащим романтическим жестам. А потом сыграет по общепринятым правилам и попросит встречи с ее отцом, которая будет само собой разумеющейся. А после того как получит отцовское одобрение, сделает вид, что впервые просит ее стать его женой в библиотеке лорда Берда – но они-то с Элизой будут знать, как обстоит дело на самом деле.

– Лорда и леди Берд нет дома. Леди Элиза в саду, – информировал его дворецкий прежде, чем Грегори успел спросить. – Она показывает лорду Моргану и леди Пиппе Харрингтон розарий своей матушки. – Словно невидимый покров опустился при упоминании Пиппы. Только не она. – Позвольте взять вашу трость и шляпу?

– Благодарю. – Грегори спрятал свое раздражение из-за того, что его планы оказались нарушены, и отдал трость и шляпу.

Шелковая коробочка прожигала дыру в кармане, но придется отложить этот жизненно важный момент. Избавиться от Дугала будет просто, но вот Пиппа – другое дело. Грегори виделся с ней раз в году в Девоне, на дне рождения ее двоюродного дедушки Берти, своего крестного, и так было с тех пор, как ему исполнилось восемь лет – достаточно, чтобы путешествовать одному и не плакать, – а ей три. Она редко наезжала в Лондон, поэтому он не мог просто отделаться от нее. И оторвать ее от старой подружки Элизы может оказаться нелегко.

Тем не менее он избавится от этих двоих – и они даже не поймут, что их спровадили. Он воспользуется своим безотказным шармом, унаследованным от матери – а не от отца, как все полагают, – дабы убедить их, что они уходят по собственному почину.

– Кратчайший путь – через бильярдную, – сказал дворецкий, указывая направление.

Грегори прошагал по дому и вышел через одно из французских окон на узкую, посыпанную гравием дорожку.

Ему навстречу шла Пиппа со слегка раскрасневшимся лицом. Ей, с ее огненно-рыжими тициановскими волосами, никогда не удавалось войти в комнату незамеченной. На ней всегда была по крайней мере одна необычная деталь туалета. Сегодня это был золотисто-желтый бархатный спенсер с узкими рукавами, которые заканчивались большими манжетами с непомерно крупными изумрудными пуговицами-стразами. Под ним простое муслиновое платье цвета слоновой кости. Шляпы не было и в помине, но это Грегори не удивило.

В этом она походила на его родную мать, которой было совершенно все равно, одобряют ее или нет. Разумеется, теперь Грегори знал, что мамино безразличие было напускным. Ей было не все равно, что думают люди. Совсем не все равно.

«Поклянись, что не выдашь нашу тайну, Грегори. – Мама прижала его голову к своей слабой груди и погладила по волосам. – Это только ранит чувства твоего отца и поставит в трудное положение семью. Но я должна была рассказать тебе, дорогой, иначе я не смогу улететь. Не смогу улететь прямо на небо, как, я знаю, ты хочешь».

«Клянусь, мама. Я никогда никому не скажу».

Счастливчик, помогающий своей маме улететь на небеса. Ему тогда было тринадцать, и с тех пор он живет в своем собственном маленьком аду.

– Грегори? – Пиппа, как обычно, светилась. Она улыбалась той же широкой улыбкой, что и в тот день, когда пришла в дом своего двоюродного деда с пустоши без двух передних зубов, с грязным пятном, красующимся на ноге, и полевой мышью в руках в качестве подарка для Берти. – Ты смотришь сквозь меня, словно я призрак.

– Ты меньше всего на него похожа, – ровно проговорил он.

И это было истинной правдой. Она – самая живая из всех известных ему людей, и потому-то он и относился к ней с подозрением.

Задумываются ли когда-нибудь такие люди, как Пиппа и его мать, что их личные удовольствия делают с другими? Какую цену остальной мир платит за их приключения?

После маминой смерти он перестал играть с Пиппой в их ежегодные детские игры – он всегда звался капитаном, а она была лейтенантом, и их яблочные войны стали легендарными – и отказался обследовать с ней потрясающие дартмурские торфяные болота, утверждая, что предпочитает библиотеку крестного.

Но то было ложью. Он просто не хотел находиться рядом с ней – живой, любознательной, смешливой девочкой с искренней готовностью завоевать мир.

– Что случилось, Грегори? – как-то спросила она его в библиотеке Берти – неожиданно, когда он тихо оглядывал полки. Она стояла в дверях, по-птичьи склонив головку набок.

– Ничего, – ответил он. Ему было шестнадцать, ей – одиннадцать.

Она делала то же самое и в последующие годы, и в последний раз это случилось, когда он только окончил Оксфорд.

– Что с тобой такое? – спросила она за обедом, когда внимание Берти отвлекла мать Пиппы и ее противный второй муж.

– Не твое дело, – буркнул Грегори. Это был первый раз, когда он вообще признался кому-то, что что-то не так. – Не спрашивай больше.