Банкирский дом Нусингена - Оноре Бальзак

— Я допускаю, что богатая женщина могла содержать Растиньяка, и содержать его прилично; но откуда у него состояние? — спросил Кутюр. — Такое состояние, как у него сейчас, на улице не валяется, а ведь никто никогда не подозревал Растиньяка в умении изобрести выгодное дело!

— Он получил наследство, — сказал Фино.

— От кого? — спросил Блонде.

— От простаков, попавшихся ему на дороге, — подхватил Кутюр.

— Он не все награбил, дети мои, — возразил Бисиу: —

...Спокойнее. Не надо бить тревогу:Наш век с мошенником на дружескую ногу.

Я сейчас вам расскажу, откуда у него состояние. Но сперва воздадим должное таланту! Наш друг отнюдь не «молодчик», как назвал его Фино, а джентльмен, знакомый с правилами игры, разбирающийся в картах и пользующийся уважением публики. В нужный момент Растиньяк сумеет пустить в ход весь свой ум, подобно вояке, который, не растрачивая своей отваги зря, отдает ее внаймы сроком на три месяца, под надежное обеспечение и за тремя подписями. На первый взгляд он может показаться резким, болтливым, непоследовательным в своих убеждениях, непостоянным в своих планах; но если представится серьезное дело, подходящий случай, — он не станет разбрасываться, как сидящий перед вами Блонде, который при подобных обстоятельствах пускается в рассуждения к выгоде соседа, — нет, Растиньяк весь соберется, подтянется, высмотрит место, куда следует направить удар, и ринется во весь опор в атаку. Он врезается с храбростью Мюрата в неприятельское каре, крушит акционеров, учредителей и всю их лавочку, а пробив брешь, возвращается к своей изнеженной и беззаботной жизни, вновь становится сладострастным сыном юга, праздным пустословом Растиньяком, который может вставать теперь в полдень, ибо в дни решающих схваток он не ложился вовсе.

— Вот говорит как пишет! Но откуда все-таки у Растиньяка состояние? — спросил Фино.

— Бисиу нарисует нам карикатуру, — заметил Блонде. — Капитал Растиньяка — это Дельфина де Нусинген, замечательная женщина, которая сочетает смелость с предусмотрительностью.

— Разве она давала тебе деньги взаймы? — осведомился Бисиу.

Раздался взрыв хохота.

— Вы о ней превратного мнения, — заметил Кутюр, обращаясь к Блонде. — Весь ее ум — в умении ввернуть острое словцо, в том, чтобы любить Растиньяка с обременительной для него верностью и слепо ему повиноваться. Настоящая итальянка!

— Если только дело не касается денег, — язвительно вставил Андош Фино.

— Оставьте, господа! — елейным голосом продолжал Бисиу. — Неужели вы решитесь после всего сказанного поставить в вину бедняжке Растиньяку, что он жил на счет банкирского дома Нусингена, что для него, точь-в-точь как это сделал когда-то наш приятель де Люпо для юной Торпиль, обставили квартирку? Это было бы мещанством в духе улицы Сен-Дени. Во-первых, говоря абстрактно, по выражению Ройе-Коллара, вопрос этот может выдержать критику чистого разума, что же касается критики разума нечистого...

— Ну, поехал! — обратился Фино к Блонде.

— Но ведь он прав! — воскликнул Блонде. — Вопрос этот имеет большую давность: подобный случай послужил причиной пресловутой дуэли между Жарнаком и ла Шатеньре, кончившейся смертью последнего. Жарнака обвиняли в слишком нежных отношениях с тещей, дававшей горячо любимому зятю возможность вести роскошную жизнь. Когда такие дела не вызывают сомнений, говорить о них не полагается. Но Генрих Второй позволил себе позлословить на сей счет, и ла Шатеньре, из преданности королю, взял грех сплетни на себя. Вот чем была вызвана дуэль, обогатившая французский язык выражением «удар Жарнака».

— Раз это выражение освящено такой давностью — значит, оно благородно, — сказал Фино.

— В качестве бывшего владельца газет и журналов ты вполне мог этого не знать, — заметил Блонде.

— Бывают женщины, — назидательно продолжал Бисиу, — бывают также и мужчины, которые умеют как-то разделять свое существо и отдавать только часть его (заметьте, я облекаю свою мысль в философскую форму). Эти люди строго разграничивают материальные интересы и чувства; они отдают женщине свою жизнь, время и честь, но считают неподобающим шуршать при этом бумажками, на которых значится: «Подделка преследуется по закону». Да и сами они тоже ничего не примут от женщины. Позор, если наряду со слиянием душ допускается слияние материальных интересов. Эту теорию охотно проповедуют, но применяют редко...

— Какой вздор! — воскликнул Блонде. — Маршал Ришелье — а уж он-то был опытен в любовных делах — назначил госпоже де ла Поплиньер после истории с каминной доской пенсию в тысячу луидоров. Агнесса Сорель в простоте душевной отдала все свое состояние Карлу Седьмому, и король принял дар. Жак Кер[2] взял на содержание французскую корону, которая охотно пошла на это и оказалась затем неблагодарной, как женщина.

— Господа, — сказал Бисиу, — любовь без нерасторжимой дружбы — по-моему, просто мимолетное распутство. Что же это за полное самоотречение, если приберегаешь что-то для себя? Эти две теории, столь противоречивые и глубоко безнравственные, примирить невозможно. Я думаю, что тот, кто боится полного слияния, просто не верит в его прочность, а тогда — прощай иллюзии! Любовь, которая не считает себя вечной, — отвратительна (совсем по Фенелону!). Вот почему люди, знающие свет, холодные наблюдатели, так называемые порядочные люди, мужчины в безукоризненных перчатках и галстуках, которые, не краснея, женятся на деньгах, проповедуют необходимость полной раздельности чувств и состояний. Все прочие — это влюбленные безумцы, считающие, что на свете никого не существует, кроме них и их возлюбленных! Миллионы для них — прах; перчатка или камелия их божества дороже миллионов! Вы никогда не найдете у них презренного металла, — они успели его промотать, — но обнаружите зато на дне красивой кедровой шкатулки остатки засохших цветов! Они не отделяют себя от обожаемого создания. «Я» для них больше не существует. «Ты» — вот их воплотившееся божество. Что поделаешь? Разве излечишь этот тайный сердечный недуг? Бывают глупцы, которые любят без всякого расчета, и бывают мудрецы, которые вносят расчет в любовь.

— Он просто неподражаем, этот Бисиу! — воскликнул Блонде. — А ты что скажешь, Фино?

— В любом другом месте, — с важностью заявил Фино, — я бы ответил как джентльмен, но здесь, я думаю...

— Как презренные шалопаи, среди которых ты имеешь честь находиться, — подхватил Бисиу.

— Совершенно верно! — подтвердил Фино.

— А ты? — спросил Бисиу Кутюра.

— Вздор! — воскликнул Кутюр. — Женщина, не желающая превратить свое тело в ступеньку, помогающую ее избраннику достичь намеченной цели, любит только себя.

— А ты, Блонде?

— Я применяю эту теорию на практике.

— Так вот, — язвительно продолжал Бисиу, — Растиньяк был другого мнения. Брать без отдачи — возмутительно и даже несколько легкомысленно; но брать, чтобы затем, подобно господу богу, воздать сторицей, — это по-рыцарски. Так думал Растиньяк. Он был глубоко унижен общностью материальных интересов с Дельфиной де Нусинген. Я вправе говорить об этом, ибо при мне он со слезами на глазах жаловался на свое положение. Да, он плакал настоящими слезами!.. правда, после ужина. А по-вашему, выходит...

— Да ты издеваешься над нами, — сказал Фино.

— Ничуть. Речь идет о Растиньяке. По-вашему, выходит, что его страдания доказывали его испорченность, ибо свидетельствовали о том, что он недостаточно любил Дельфину! Но что поделаешь? Заноза эта крепко засела в сердце бедняги: ведь он — в корне развращенный дворянин, а мы с вами — добродетельные служители искусства. Итак, Растиньяк задумал обогатить Дельфину — он, бедняк, ее — богачку! И поверите ли?.. ему это удалось. Растиньяк, который мог бы драться на дуэли, как Жарнак, перешел с тех пор на точку зрения Генриха Второго, выраженную в известном изречении: «Абсолютной добродетели не существует, все зависит от обстоятельств». Это имеет прямое отношение к происхождению богатства Растиньяка.

— Приступал бы ты уж лучше к своей истории, чем подстрекать нас к клевете на самих себя, — с очаровательным добродушием сказал Блонде.

— Ну, сынок, — возразил Бисиу, слегка стукнув его по затылку, — ты вознаграждаешь себя шампанским.

— Во имя святого Акционера, — сказал Кутюр, — выкладывай же наконец свою историю!

— Я хотел было рассказывать по порядку, а ты своим заклинанием толкаешь меня прямо к развязке, — возразил Бисиу.

— Значит, в этой истории и впрямь действуют акционеры? — спросил Фино.

— Богатейшие, вроде твоих, — ответил Бисиу.

— Мне кажется, — с важностью заявил Фино, — ты мог бы относиться с большим уважением к приятелю, у которого ты не раз перехватывал в трудную минуту пятьсот франков.

— Человек! — крикнул Бисиу.

— Что ты хочешь заказать? — спросил Блонде.