Текодонт - Александр Громов

У себя в номере Пескавин первым делом обозрел себя в зеркало. Так и есть, всего лишь маленькая ссадина в верхней части лба, почти не заметно, но лучше будет зачесать волосы на другую сторону. Вот так. Совсем другое лицо. Хм, а зачем оно нужно, другое лицо? Рискнуть? Можно и рискнуть, я для них теперь козявка раздавленная, медуза на берегу, им, гадам, предположить такую наглость и на ум не придет… Стой, дурак, сказал он себе. Тебя же пожалели, они же сами имели глаз на ту мумию, а ты и нагадил под носом, шкодник. Счастлив должен быть, что жив, светиться должен радостью, петь и плясать должен, если порядочный человек, а не сукин сын! Он порылся во внутреннем кармане куртки, полный скверных предчувствий, вынул и развернул бумажку. Мало, ох, мало. Единственный пальчик, добытый на давешней экскурсии, да и тот мизинец. Теперь он был сломан, раскрошился на части от удара ботинком. Та-ак. Пескавин несколько раз сжал и разжал кулаки, потом облизнул пересохшие губы. Съел, дружок, вкусно? Это тебе Твердь, не что-нибудь, а где и когда на Тверди наносили одиночные удары? Здесь не просто бьют, здесь добивают. Сам же и виноват, нельзя было все надежды на будущее связывать с этой поездкой. Кто там сказал: светиться радостью? Рифмач, если будет в настроении, сощурится, зевнет в лицо всей пастью и под гыгыканье подпевал выдаст что-нибудь вроде: «Как здоровьице, сынок, много бабок приволок?» – и станет ясно, что теперь самое время начинать каяться, ползать на брюхе и плести слезливую ахинею. Занятие вполне бессмысленное, но – ритуал, поучительный для многих. Никого не интересуют басни – попытка выползти из-под Рифмача обнаружена и прощена не будет. Тут хорошо, если какой-нибудь умник из молодых и неотесанных сунется подсказать Рифмачу рифму, а Рифмач этого не терпит и непременно возьмется сам насовать умнику в личность, а там, глядишь, и отложит на время науку шустрому выползку. Но не забудет – это точно.

В кассе он обменял билет на корабль до Хляби («Есть только на грузовой рейс, будете брать?» – «Еще как буду»), сгреб сдачу и огляделся. Глаза за ним вроде бы не было. Через фойе стадом шла большая группа экскурсантов. Последний шанс, прежде чем исчезнуть, решил подразнить. Сейчас эта группа прошаркает ногами по скользкому мрамору, пройдет мимо касс, мимо автоматов с сувенирами, мимо двух скучающих сотрудников внутренней охраны и погрузится в туристский автобус, галдя и предчувствуя впечатления. И тогда шанса уже не будет, а будет нудное ожидание рейса, попытки склеить поломанный пальчик и долгий путь в тесной грузовой банке, где, говорят, даже коек на всех не хватает, так и спят по очереди, как в подводной лодке. Пескавин оторвал лопатки от стены и, непроизвольно оглядываясь, направился к выходу. Кажется, все было чисто. Никто не двинулся, и даже знакомый фарцмейстер Детка, мелкий жучок из самых лопоухих, который и сегодня, как всегда, торчал в дверях, выискивая клиентуру, не повернул головы в его сторону. «Обратно только перевалом, – решил он, ввинчиваясь в толпу и уже подмаргивая какой-то яркой девице. – В крайнем случае с другим автобусом, впритык к рейсу. И в гостиницу не соваться». Ему вдруг стало весело: он сообразил, что забыл в номере почти весь остаток денег.

Туристский автобус-многоножка припал на один бок, в разинутую дверь лезли экскурсанты. Пескавин забился на заднее сиденье. Группа была как группа, ничего особенного, так, старички-путешественники, не считая двух юнцов с мамашами. Последним пришел гид, крепкий малый с запущенной бородой, похожий на инструктора по альпинизму. Пескавин мысленно пририсовал ему моток веревки через плечо, молоток и набор крючьев у пояса. Тигр снегов! Слава богу, не тот, что был три дня назад, тот мог бы и вспомнить. Хотя нет, едва ли.

Многоножка медленно тронулась, и Пескавин рискнул отодвинуть занавеску на окне. Страх вдруг пропал сам собой. Видели его или не видели, теперь уже все равно. Неважно, что они подумают, когда спохватятся, а на космодроме будут ждать непременно, уйти не дадут и на этот раз не ограничатся отеческим внушением. Ну и ладно, и нечего об этом думать.

– Эй! – раздалось сбоку, и его пихнули локтем. – Не туда смотришь. Привет!

– Привет. – Он вздрогнул и обернулся, прежде чем успел сообразить, что, может быть, лучше не оборачиваться и не отвечать. Рядом с ним сидела незнакомая девчонка. Она была одета в оранжевую спортивную куртку с рыжими разводами. «Кто такая?» – подумал он с удивлением и вспомнил, что именно ей имел неосторожность подмигнуть. На душе немного отлегло.

– До тебя, я вижу, не достучишься, – сердито сказала девушка. – Мировая тоска, а? Так как же нам все-таки познакомиться, не подскажешь?

Непонятно было, что у нее ярче – куртка или рыжие волосы, еще сохранившие следы укладки в прическу, известную в широких кругах под названием «не сомневайся». Пескавин откровенно поерзал глазами по ее фигуре, сначала сверху вниз, потом снизу вверх и еще раз так же. С девчонкой все было ясно, кроме одного: как таким удается просачиваться через въездной контроль нравственности? Впрочем, они придумают…

– Меня зовут Теко, – сказал Пескавин. – Это прозвище.

– А меня Анна. Это имя.

– Похоже на то. Как тебе с ними? – Он кивнул на экскурсантов.

– Отвратительно. Маменькины сыночки – этим мамаши не дают ко мне липнуть, спасибо им за это, а остальные – старые козлы. Воображают, что им здесь безумно интересно. Под старость все играют в одну игру: езда по всей обитаемой Вселенной, сбор сувениров и того, что они громко называют впечатлениями. Тьфу.

Пескавин от души рассмеялся и заметил, что смех получился немного нервный. Нет, что за бред, подумал он. Чего ради ломтикам подсаживать ко мне эту птаху?

– А не круто ты их?

– Не круто, – отрезала Анна. – Ты их только послушай.

Слушать было особенно нечего. На гида сыпались вопросы из тех, что гидам приходится выслушивать раз по двести за смену, и ничего – выслушивают и отвечают.

– Ты права, – он погладил ее по руке.

– Убери лапы, – нервно сказала Анна.

– Это почему? – Пескавин усмехнулся и потянул ее к себе. – Я, кажется, не старый пень и не маменькин сынок. Тебя не радует такое совпадение?

Тут что-то было не так. Она сопротивлялась, что само по себе еще не было удивительно – встречается и такое, – но сопротивлялась бесшумно, стараясь не привлечь постороннего внимания. Пескавин быстро провел рукой по карманам ее куртки. Анна тихонько охнула.

– Так я и знал, – он откинулся на спинку кресла. – Дай-ка мне сюда свое железо.

– Возьми.

Он покопался в ее кармане дольше, чем нужно, чувствуя пальцами теплоту и упругость молодого тела. Затем извлек наружу маленький никелированный молоточек. Игрушка.