Хороший, плохой, пушистый - Том Кокс

– Значит, собираешься еще с ней встречаться?

– Не исключено. Но скорее всего просто в качестве друга.

– Пижон, – усмехнулся Уилл. – Таких привередливых я еще не видел.

– Знаю, – согласился я. – Настоящий кошмар.

– Ра-а-альф, – мяукнул Ральф.

Последние четырнадцать месяцев я не испытывал недостатка в людях, которые горели желанием отправить меня на свидания, но из этого мало что получалось. И причиной тому чаще всего было мое душевное состояние. Это касалось и Бет, ради которой я в прошлую пятницу сел в поезд и отправился в Лондон. Забавная любительница литературы, соблазнительная брюнетка, она обожала животных и классический рок семидесятых годов и теоретически подходила мне не хуже других. За пару недель до этого мы провели приятный день у реки в Норидже, а затем отправились в художественный музей.

– Если мы и дальше собираемся встречаться, то я должна тебя кое о чем предупредить, – объявила Бет вечером.

Я напрягся, готовясь к неизбежному. Мне за тридцать, найдутся силы принять. Что там у нее: семеро детей от восьми разных отцов? Или она борется за право участвовать в телевизионном реалити-шоу?

– Мой кот Нейл доставляет кое-какие неудобства.

– Вот как? – Я успокоился: успел перевидать на своем веку множество кошек, которые доставляли неудобства.

– Да, он у меня озорник. Недавно мы сидели с соседом по квартире и его подружкой. И вдруг является Нейл и буквально давится, будто у него что-то застряло в горле. Я бросаюсь к нему и вынимаю из пасти использованный презерватив своего соседа. Кончилось тем, что… все вылилось мне на руки.

Признаю, ситуация исключительная, но, по правде говоря, поведение Нейла меня не встревожило, даже когда во время второго свидания темой рассказа Бет стало соитие, внезапное появление кота и интимные части тела ее прежнего приятеля. Понимал: она потрясающая женщина, а я идиот, потому что не стремлюсь к сближению. Но будь она в три раза веселее и привлекательнее и не имей под боком кота, которому доставляет удовольствие жевать презервативы и впиваться когтями в мужские яйца, я и тогда бы уходил со свиданий в том же неопределенном состоянии духа. С настроением человека, год с небольшим назад порвавшего самую главную связь в своей жизни и, буду откровенен, пока не расположенного стремиться к новым серьезным отношениям.

Кроме всего прочего, я не слишком усердствовал сближаться с женщинами, ярыми любительницами кошек, отчасти потому, что в моей натуре все усложнять, отчасти помня о нескольких неприятных инцидентах с энтузиастками-кошатницами из той половины процента, благодаря которым дурная слава закрепилась и за всеми остальными – симпатичными и вполне уравновешенными. И еще не мог избавиться от мысли, что в прошлом, если не считать Ди, меня тянуло только к тем женщинам, кто не любил кошек либо у кого была на них аллергия. Давние дела – можно было бы объяснить случайным совпадением, но мой небольшой опыт одинокого тридцатилетнего мужчины свидетельствовал о другом. Вот, например, разговор, состоявшийся с привлекательной ирландкой с телевидения, которая в перерыве музыкального фестиваля в Саффолке брала у моего приятеля интервью для программы «Глас народа».

Я: Кого вы слушали в эти выходные?

Привлекательная ирландка: «Black Mauntain». Они лучше всех.

Я: Да, мне тоже очень понравилось. За год ходил на их выступления три раза.

Привлекательная ирландка: Я тоже. Обожаю стоунер-рок семидесятых. Кстати, мне понравились ваши брюки. Чем вы зарабатываете себе на жизнь?

Я: Пишу книги и веду пару газетных колонок.

Привлекательная ирландка: Да ну? Круто! И что за книги?

Я: Разные. Две последние главным образом о кошках.

Привлекательная ирландка: О кошках?

Я: Да. И еще две о гольфе.

Привлекательная ирландка: О гольфе? Странно! Ненавижу кошек! Они такие противные!

Кого я пытался одурачить? Конечно, мне не удастся жить счастливо бок о бок с женщиной, активно не любящей кошек или хотя бы ворчливо их терпящей. Мне приходилось встречать потрясающих антикошатниц, но, как правило, те, кто ненавидит кошек, стараются все подмять под себя и уверены, что мир обязан им своим существованием. Другие должны им во всем уступать, как бы дурно они сами с ними ни обращались. Черчилль и Рузвельт любили кошек. Гитлер и Наполеон – ненавидели. Разумеется, упрощенный взгляд на вещи, но о многом свидетельствует. Как я могу смотреть кому-то в глаза, если мне заявляют, что не любят кошек? Даже Кате, моей бывшей квартирантке и закоренелой собачнице, нравился Медведь.

– Ральф мне нравится, а Медведя я люблю, – призналась она перед тем, как съехать. – А два других – обыкновенные коты.

Я отвез Уилла и Мэри на железнодорожную станцию в паре миль от своего дома, и мы распрощались. А когда вернулся, обнаружил Шипли вниз головой на большой круглой подушке, которая до того, как навсегда обросла его шерстью, являлась моей. Слева от него на полу сидел Джанет и, как часто в эти дни, тяжело дышал. Я решил не гладить его и не трепать по загривку – не сомневался, что он все еще меня не простил за то, что я напичкал его лекарствами. Процесс занимал двадцать минут. Я хитроумно прятал таблетки в мякиш из индюшачьего мяса, однако одна всегда вываливалась и прилипала то к моей штанине, то к стулу, то к спине другого кота. Медведь в это время находился в том месте, которое, когда я покупал дом, именовалось в документах агентства по продаже недвижимости «балконом», но в последние годы служило его дополнительным жильем под открытым небом.

Стоило мне лечь с книгой на диван, как появился Ральф. В этот день я не доставал сушилку для белья и уже больше часа не мыл рук, поэтому он пребывал в хорошем настроении. «Ра-а-альф!» – крикнул он, забираясь на меня и принимаясь топтать грудь. Хоть Ральф и не воткнул в нее флаг, украшенный лозунгом: «Кошки правят!», мы оба понимали, что на уме у него именно это.

По мере того как человек стареет, такое понятие, как счастье, оценить все труднее. Даже если оно кажется всеобъемлющим, в нем всегда найдутся какие-то прорехи и трещинки. Иногда нахлынет волна грусти. У меня она часто связана с тем, что рядом нет человека, с которым я мог бы поделиться этими котами. Вот как теперь, когда недавно ушли друзья и я остался в доме один. Четыре кота на человека – перебор, явно больше, чем шесть на двоих. Катя это точно угадала. Но четыре мои кота не абсолютная цифра – это два кота плюс очаровательная, сверхчувствительная рок-звезда и пожилой академик, которые лишь случайно оказались ростом всего в один фут и покрыты шерстью. Медведь постоянно ранит мне сердце своими огромными слезящимися глазами и тихим «мяу» – совсем не таким громким, как обычное кошачье мяуканье, но задевающим за душу заключенным в нем главным вопросом. Его можно перевести приблизительно так: «Ну, скажите на милость, почему я кот?» Я купил ему мятную мышку и несколько ломтиков индейки (решил, что примерно в это время день его рождения), но это показалось недостаточным. В глубине души я чувствовал, что он предпочел бы последний роман Джонатана Франзена или новый документальный фильм Вернера Герцога, о котором я слышал много хорошего. Немного нашлось бы в повседневной жизни откровений, поколебавших бы мои основы так же сильно, как если бы открыли способ измерить коэффициент умственного развития Медведя и оказалось бы, что он обыкновенный простак. Я знаком с этим котом более десяти лет и думаю, что изучил его интеллектуальные способности. Даже если ничего не означает его одухотворенное мяуканье и можно объяснить случайностью исчезновения Медведя всякий раз, когда я начинаю подготовку к очередным переменам в доме, и его ласки, когда я болен или мне грустно. Но не приходится сомневаться, что характер Медведя сформировали девять законных кошачьих жизни плюс еще семь или восемь, которые он получил в качестве особого бонуса.

По мимике нельзя найти двух более отличных друг от друга котов, чем Медведь и Ральф. Медведь в постоянной тревоге, о чем свидетельствует выражение его огромных, словно блюдца, глаз. Медведя нашли в пластиковом пакете с братиками и сестричками на крутом повороте шоссе. В детстве он полностью облысел из-за аллергии на блох, а затем шерсть у него снова вылезла из-за аллергии на препараты против блох. Он перенес отравление угарным газом, какой-то дикий драчун прокусил ему горло, и у него развилась астма. Ему оборвали уши, шесть недель Медведь находился в самоволке в Южном Лондоне, десятки раз менял местожительство, и его жестоко гоняла Бисквит, кошка моих соседей, потому что вид кота портил настроение этой любительнице комедийного сериала «Бабе лето». Посмотришь на Медведя и сразу видишь все его прошлые бедствия, а вместе с ними невзгоды остального мира. Если справедливо, что глаза – окна в кошачью душу, то по сравнению с глазами Медведя глаза остальных котов кажутся сделанными из матового стекла.